Элеонора Акопова

Пандемия любви. Том 3

© Элеонора Акопова, 2023

© Оформление. ООО «Издательство Маска», 2023

5. Я выбираю солнце

Москва, 2016 год

Часть первая

* * *

Я всё-таки согласилась с ним встретиться. Что это, малодушие? Не знаю. Я, наверное, просто очень устала. Вот и показалось, что так станет легче. К тому же есть одно маленькое «но». Он работает в той же фирме. В нашей. Неужели в этом всё дело?

Собственно, встречаться с ним я вовсе и не собираюсь. В том смысле, как это обычно принято. Мы просто друзья. Я всего лишь согласилась сходить с ним в театр. Всё время отказывалась, а тут согласилась. Маму это явно удивило, но она промолчала. Не высказала никакого мнения, ни о чём не спросила. У мамы вообще нет привычки болтать раньше времени. Этому её отец научил, когда жив был. Он и меня научил тому же.

Ведь ничего не случится страшного, если я просто схожу в театр, потом в ресторан. Он после спектакля пригласил на ужин. Собиралась, как обычно, придумать благовидный предлог, но тут вдруг узнала, что Солнцев вернулся в Россию. Совсем вернулся. И снова возглавил Фирму. Вот поэтому я и согласилась.

Хотя какая тут может быть связь? Я там уже не работаю. Просто акционер. Правда, с приличным пакетом, но это неважно. В принципе, могу особенно и не появляться. Я и так в последние полгода редко показывалась. Юрист у меня надёжный, есть кому управлять делами. Всё равно ничего не понимаю в денежных вопросах, так что моё присутствие особенно и не требуется.

Итак, я иду в театр. Как это связано с возвращением Солнца? Признаюсь ли я в прямой зависимости этих двух фактов или продолжу врать себе, что никак не связано? Пока не знаю. Но буду стараться об этом не думать. В конце концов, почти пять лет прошло. И шесть месяцев со дня гибели Юры. Солнцев прилетал тогда на похороны. Но это был всего один день. Да и не до того мне в то время было. Мы даже не поговорили. Подошёл, поцеловал руку, сказал, что готов оказать любую помощь. Я поблагодарила, сообщив, что помощь не требуется.

Нет, он, конечно, прилетал и раньше, вёл нужные переговоры, участвовал в процессе, но я на Фирме уже не работала. Вместо меня уже была Вера. Она и сейчас там.

Ладно, совершенно незачем разводить всю эту тягомотину. Чем меньше я стану думать об этом, тем лучше. Главное мне сейчас подольше не появляться в офисе. Думаю, никого оно особенно не удивит.

Но театр – это не вскоре. В субботу. Целых пять дней впереди. У меня ещё есть время подумать.

…Я пришла работать в компанию «Солнце и ветер» сразу после окончания университета. С красным дипломом и рекомендацией нашего психфака. И вовсе не потому, что была «профессорской дочкой». Конечно, отец сыграл огромную роль в моём формировании как специалиста, тут и говорить не о чем, без него бы мне никогда не стать тем, что я есть сегодня.

Николай Николаевич Лунёв, профессор факультета и практикующий психолог, автор огромного количества статей и известных учебников, на которых выросли многие поколения студентов, был человеком суровым и бдительным, поэтому воспитывалась я по-спартански. Послаблений никто не делал. Однако это не мешало ему учить меня и натаскивать в профессии с таким тщанием, что никто не сомневался: быть мне преподавателем – остаться на кафедре и продолжить фамилию.

Но мы с ним решили иначе. Живое дело и работа в серьёзной компании – об этом я мечтала с первого курса. К тому отец меня и вёл. Вечно заваленная горами книг, я занималась почти круглосуточно, мало с кем общалась и в общей студенческой жизни не принимала никакого участия. И чем больше узнавала о профессии, тем меньше о жизни. О таких в быту говорят: дурочка, «синий чулок». Не от мира сего. Но я мало обращала на это внимание.

Наверное, у меня действительно был талант. Знал это и отец, поэтому не жалел сил, чтобы вытащить из меня по максимуму. Он был жёсткий профессионал и знал, что делает. Учил меня, как гуру в тибетском монастыре. Методично и безжалостно, как умел только он. А я никогда не смела перечить и, всегда подчиняясь его силе, принадлежала ему без остатка. И в результате оно того стоило. Я работала на пределе своих возможностей.

Компания «Солнце и ветер», как всякая серьёзная структура, заинтересованная в повышении эффективности собственного бизнеса, это оценила сразу же. Со всеми моими разработками меня не просто взяли – ещё долго уговаривали, хотя я поначалу и сомневалась. Но отец настоял. Будучи консультантом компании с самого её открытия, он весь последний курс меня практически к этому и готовил. Отец их обожал. Их – это основателей фирмы, Солнцева Дмитрия Сергеевича и Ветрова Юрия Ивановича. Обоих считал гениями, в равной степени и по компьютерным вопросам и по менеджменту.

«Так редко бывает, чтобы оба, – говорил отец. – Понимаешь, они фантастически талантливы, за ними будущее! И я хочу, чтобы ты в этом участвовала. Твоё место здесь, это даже не обсуждается».

И весь мой дипломный год прошёл под этим знаком. Я пришла на фирму с уже готовыми разработками и создала всю психологическую службу с нуля. И была невероятно счастлива. Моя жизнь бурлила через край, и я, подчиняясь этой стихии, парила над звёздами, всё глубже погружаясь в неведомый мне ранее мир.

А потом случились два события.

Во-первых, внезапно умер отец. Обширный инфаркт. Это было как гром среди ясного неба. К тому времени я уже крепко стояла на ногах, и на мою работу это никак не повлияло. Зато сильно повлияло на меня саму. Я изменилась настолько, что многие это заметили. Особенно мама. Я очень сильно замкнулась и на все попытки достучаться до меня извне почти никак не реагировала. В конце концов мама отступилась, решив дать мне время прийти в себя. И я с головой погрузилась в работу.

Что же касается второго события, то говорить о нём сейчас вроде бы и не к месту. Но, если не скажу, дальнейшее будет непонятно. Впрочем, мне оно и самой пока что совершенно непонятно. И чем это в результате закончится, предсказать трудно.

В общем, так или иначе, в мою жизнь пришла Великая Любовь.

Но вот от этого мне сейчас как раз и необходимо отвлечься. Очень сильно необходимо. Более чем когда-либо. Просто взять себя за шиворот и заняться чем угодно, лишь бы не ворошить эти мысли. Сейчас никак нельзя об этом думать. Мне следует отправляться в театр, в ресторан, в музей, в кругосветное плаванье, туристом на Марс, командиром корабля на Луну, только бы держаться подальше от офиса международной компании «Sun and Wind», акционером которой я теперь волею судеб являюсь. И это самое разумное, что можно сейчас предпринять. Если хочу выжить, конечно. А ведь я хочу этого, правда?

Да и что значит «выжить»? Я могу жить вполне спокойно и не бояться завтрашнего дня, если это, конечно, вообще возможно при нынешней нездоровой политической ситуации в мире. Но не об этом речь. Тут все люди в равном положении. Живём и боимся завтрашнего дня. Что же касается меня, то лично я больше всего боюсь себя самой. Себя и своих мыслей…

Как жаль, что в собственной жизни я никогда не руководствуюсь разумными доводами. Поэтому как раз и собираюсь всё хорошенько вспомнить. Мне сейчас это очень надо – понять наконец, что случилось. Просто понять, потому что не забывала об этом ни на секунду. Всю мою жизнь с Ветровым я об этом помнила. Помнила и была благодарна ему за всё. За его любовь, за то, что помог мне пережить, за то, что никогда не лез в мои мысли и не задавал лишних вопросов, за то, что просто был рядом и научил меня любить его, не любя.

Что это значит? Может мне кто-нибудь ответить, что такое «любить не любя»? Я любила его, люблю и сейчас и до сих пор оплакиваю. Он – часть моей души, кусок сердца, вечная боль, он – мой брат. Он спас меня, вытащил из смерти, заставил снова жить, видеть траву и небо, научил дышать и улыбаться, при этом никогда не предлагая забыть. И это, пожалуй, самое важное из того, что он мог сделать. Он просто любил меня.

Тогда почему «не любя»?

Да потому что любить Солнцева – это совсем другой глагол. Исключение, не подчиняющееся правилу. Это вообще бои без правил, маракотова бездна, лохнесское озеро и чёрная дыра в космосе. Любить Солнцева – это значит прожить отдельную жизнь. И я проживала бы её снова и снова, если б кому-нибудь вздумалось предложить мне это…

…Мы часто работали втроём – Солнце, Ветер и я. Мы делали важное дело, поднимали серьёзный проект, в котором не было места глупым страстям и бесконечным душевным мукам, одолевавшим меня. И не только меня. Всех нас троих вместе взятых. Только каждого по-своему. Каждый из нас укрощал своих собственных бесов как умел. Вероятно, мы все хотели разного и стремились к этому кто как мог, но никому из нас эти бури не мешали делать Дело. Наверное, даже помогали.

Теперь я думаю, что, скорее всего, именно сумасшедшая любовь к Солнцеву и сделала меня профессионалом высокого класса, она и оказалась той серьёзной мотивацией, которая поднимает человека над обычными жизненными обстоятельствами.

Мы общались друг с другом исключительно на «вы». Так было легче работать. Этого требовала политика компании. Точнее, так пожелал Солнцев. И даже потом, когда всё изменилось, и я перестала принадлежать себе, мы в рабочее время продолжали называть друг друга на «вы» и по имени-отчеству.

Я была ужасно наивной тогда, в свои двадцать четыре года. Меня так воспитали, в полном отрыве от реальности. А он был взрослый мужчина. Умный и опытный. Наверное, это выглядело смешно. Он всё легко читал на моем лице. Как в открытой книге. Мои чувства были слишком явными. Правда, к счастью, только для него и меня. Я многое понимала в профессии, но ничего – в любви. В то время как он отлично знал, чего хочет. Вероятно, давно, если не сказать – сразу же. Только я тогда об этом не догадывалась.

…Как-то он вызвал меня. Было уже довольно поздно. Большинство сотрудников покинули офис. Мы сидели в его кабинете, говорили о бизнесе, обсуждали дальнейшие действия. Он умело раскручивал меня, вытягивая всё новые доводы, потом потребовал составить концепцию, выстроив иную методику. Отправил домой и дал мне время.

Для него я была готова на всё что угодно, вероятно, поэтому у меня и получилось. Через день я принесла. Разложила перед ним листы. Он долго читал, как всегда хмурясь, потом поднял на меня глаза.

– Вы это сами?

– А кто же? – спросила я удивлённо. – Папы уже нет.

– Как вы можете чувствовать это? – нахмурился он еще сильнее. – Не всякий опытный специалист в состоянии решать такие задачи. Это совершенно новый взгляд.

– Не знаю, – испугалась я, подумав, что, вероятно, это оттого, что так сильно люблю его…

Я чувствовала, что сегодня с ним что-то происходит. Мы были одни, что выпадало не так часто, и я тут же заметила в нём сильную перемену. Впрочем, он и не собирался скрывать этого. Было видно, что он принял решение, только я понятия не имела какое. Он отчего-то сделался резок со мной, если не в речах, то в поведении точно, и мне не удавалось понять причину. Словно он сердится на что-то. И это пугало меня.

– Дмитрий Сергеевич… – начала было я.

– Ты невозможно талантлива, – прервал он хрипло и, качнувшись вперёд, упёрся локтями в стол. – Откуда тебе знать такие вещи? Ты же совсем девочка.

Хорошо хоть не добавил «глупая».

И ещё он назвал меня на «ты». Впервые со дня нашего знакомства.

Я что-то забормотала про науку, про то, что это очевидно и концепция лежит на поверхности, но вскоре, столкнувшись с его тяжёлым взглядом, почувствовала, что краснею, и неловко провела ладонью по лицу. Мне вдруг показалось, что мы говорим вовсе не о работе. Он так смотрел, что я не знала, куда девать глаза, мне сделалось жарко, а он свои отводить и не думал.

– Хочешь ведь… – бросил он хмуро, и это снова прозвучало так резко, что я обомлела, заёрзав на стуле и не имея сил отвести глаз от его лица. Ибо и думать не смела о том, чего хочу от него.

Наверное, я не умела правильно влюбляться. Жёсткое доминирование отца с самого детства не научило меня относиться к мужчинам как к равным.

Он продолжал смотреть на меня изучающе, тяжело опираясь подбородком на широкий загорелый кулак.

– Дмитрий Сергеевич, я…

– Дай мне… – сказал он вдруг, не меняя позы.

Сказал так просто, что я даже не успела испугаться. Таких слов я ещё не ведала тогда, хотя, наверное, давно следовало бы. В моём возрасте не понимать подобных вещей было уже неприлично…

– Что именно? – подняла я ресницы, бестолково пошарив глазами по столу, но не найдя ничего, что могло бы заинтересовать его, снова взглянула и вдруг почувствовала жуткий озноб, столкнувшись с его мрачным взглядом. Пальцы застыли, а щеки, наоборот, разгорелись так сильно, что сделалось больно глазам.

Он долго смотрел, настолько долго, что казалось, это никогда не кончится, потом резко поднялся во весь свой огромный рост, неожиданно громыхнув стулом, и я вздрогнула, а он подошел совсем близко молча нависая надо мной, но не делая никаких движений. Это было странно, неловко и вызывало в душе такую бурю чувств, что стало совсем невозможно дышать. Я распахнула глаза, уставившись на него. Мне пришлось для этого сильно запрокинуть голову, и я испугалась, что сейчас упаду назад вместе со стулом. Его взгляд был таким тёмным, а зрачки – широкими и неподвижными, что я совсем утонула в них, будто рухнула в омут, и задрожала в смутной тревоге, которую он тут же заметил, потому что губы едва уловимо дрогнули.

Одно я знала совершенно точно: эти смотрящие на меня в упор глаза дымились таким же сильным желанием, которое переполняло и меня. А всё остальное не имело никакого значения. И это непреодолимое желание было гораздо выше страха, который я испытывала, когда он находился в поле зрения. Сегодня всё изменилось настолько, что я перестала задумываться о реальном положении вещей. Только он и я, большего не требовалось.

Я не знала, как это должно происходить между мужчиной и женщиной. Меня никто не научил, а сама я научиться этому не удосужилась. Вероятно, читала не те книги. Может, именно так и должно? Что в таких случаях говорит мужчина и что на это следует отвечать, мне было тогда неведомо. Ведь природа же, наверное, сама должна закладывать в женщину это уменье? Разве можно быть такой умной и одновременно настолько глупой?

– Пошли со мной, – сказал он хрипло и потянул меня за руку.

До меня, кажется, наконец дошло, только всё ещё не получалось в это поверить, словно к настоящей жизни не имело никакого отношения. Сейчас я поднимусь со стула и навсегда закрою дверь за своим прошлым.

Я молча встала и двинулась за ним. Он широко шагал по коридору, таща меня за руку, а я семенила следом, чуть отставая и спотыкаясь, словно иду в темноте.

Так мы и вышли из здания. Он открыл дверцу своего огромного джипа и почти втолкнул меня внутрь. На улице было уже совсем темно, и я понятия не имела, куда он везёт меня…

…Так мы прожили год.

Во мне словно жило два человека. Я полностью принадлежала делу и полностью принадлежала ему. И чем сильнее я погружалась в это, тем лучше работала. Бессонные ночи предельно обостряли мои чувства, а напряжённые рабочие дни забирали все силы, в то же время каким-то непостижимым образом рождая новые, и я жила на износ, бесконечно паря в сумасшедших ощущениях.

Он научил меня летать в грозовом небе, пробудив при этом невиданные доселе способности и совершенно иное восприятие собственного тела. Я жила в двух измерениях, и ему это очень нравилось. Он создавал меня как проект и гордился своим творением. Похоже, он и сам так жил, и всё, что происходило между нами, вливало в него новые силы.

Никто на фирме не знал. И это ему тоже очень нравилось. Никому бы и в голову не пришло.

Никому. Кроме Ветра. В какой-то момент он обо всём догадался, и я сразу уловила это. Не просто догадался. Он знал. Знал, потому что любил, и его чувства тоже были обострены до предела. Он любил меня. Так же сильно, как я любила Солнцева.

Они были совсем разными. Господи, какими же они были разными… Юра – лёгкий, улыбчивый и мягкий как воск. Словно свет разливался по комнате, когда он входил. И все это сразу замечали. Солнце же – суровый и вечно мрачный, норовистый как дикий мустанг, талантливый до гениальности, отчаянно бесстрашный. И кипящий как раскалённая лава, в той нашей другой жизни. Жизни за пределами этих стен. Никто не знал его, настоящего. Никто, кроме тех, кто любил его. А это были Ветер и я.

Однако Солнцев вовсе не был безрассудным или беспечным. Он был на редкость умным и взвешенным, осторожным и бесконечно точным, когда касалось Дела. Он был учёным от бога и бизнесменом от бога. Редкое сочетание, делающее его почти всесильным в глазах тех, с кем ему ежедневно приходилось сталкиваться.

Юра тоже был талантлив, но его небеса одарили не так щедро, как Солнце. В этом отец немного ошибся. Он был вторым и отлично знал это. Он вообще был другой в принципе, ничем не похожий на Сонцева, и трудно себе представить, как вообще смогли они стать друзьями, и не просто друзьями, а достичь той высокой степени взаимопонимания, которая удерживала их рядом. И это тоже была любовь. Надо было знать их обоих, чтобы понять это.

…В те наши последние выходные Солнцев был мрачнее обычного, курил и хмурился, почти не отвечая на вопросы, просто увёз меня куда-то, не знаю даже, что это было за место. Я и в окно не смотрела, пока ехали… гостиница какая-то…

А потом… мы до воскресенья так из номера и не выходили, только несколько раз еду заказывали. Он тогда словно с цепи сорвался… ничего не помню совсем, кроме рук его бешеных и зрачков тёмных. Мы и не разговаривали почти…

Мы вообще часто не разговаривали. Этого и не требовалось. Не всякий бы так смог. Но он научил меня. Я жила этим и была счастлива. Тот бездонный омут, в который он изо дня в день погружал меня, не нуждался в разговорах, вознося нас к вершинам, доселе неизведанным и не имеющим ни конца ни начала…

Позже, в понедельник, я узнала в офисе, что он уезжает в Австрию… на неизвестный срок, может быть, навсегда. Открывает там филиал, а фирму пока оставляет на Ветра. Об этом весь офис гудел, когда я явилась с утра на работу.

Мне он это объявил во вторник. Из его глаз на меня смотрела бездна. И сам он был весь словно каменный. Вероятно, я тоже, только у меня не было сил осознать это. Я ещё не вышла из той бешеной стихии, в которой прожила весь последний год. Он сказал: да, позвонит, когда устроится. Я привыкла в то время на его слова реагировать по-военному: «есть» – во фрунт – каблуками щёлк. Рыдать только дома. И то если мама в отсутствие. А если она в присутствии – то тихо, в подушку, в своей комнате, когда уже спать лягу.

Только он больше не позвонил. Никогда.

Я взяла неделю отгулов и попросилась к Вере на пустую дачу. Маме сказала, что корпоративная поездка. Каждая клеточка моего существа звенела и плавилась от пожирающего изнутри отчаяния. Это чёрное, слепящее ощущение невиданной потери поглотило меня настолько, что я перестала реагировать на всякие внешние раздражители. Не зажигала свет и не вспоминала о еде, плавясь в собственной боли и бесконечном желании навсегда исчезнуть из этого потерявшего всякий смысл бытия.

Когда я наконец снова смогла есть и говорить, вернулась на работу.

Весь следующий месяц мы каждый день часами разговаривали с Ветровым. Непонятно, кто из нас был в то время психолог. Хотя понятно, конечно, кто. Точно не я. И из бездны он меня, так или иначе, вытащил. Не сразу. Очень медленно и тяжко, но, тем не менее, вытащил. А потом мы подали заявление в загс. И вскоре поженились.

Это народ удивило. Многие задавались вопросом: с чего вдруг? Вроде незаметно было, чтоб мы раньше встречались. Наблюдались ровные рабочие отношения. А тут на тебе. Правда, обсуждения эти Юра быстро пресёк, пустив по офису слух о нашей «тайной любви». Грамотно пустил – с Мариной на ушко «поделился». А с секретарём поделиться – всё равно что стенгазету выпустить, набранную крупным шрифтом. Вскоре «подробности» стали достоянием каждого, и люди быстро успокоились.

Ну а через несколько месяцев я ушла в декрет и на фирму больше не вернулась. Привела вместо себя Веру, мою однокурсницу и единственную институтскую подругу. Месяц в курс вводила, а потом ушла. Очень надеялась, что дело от этого не пострадает. Так и вышло. Ну или почти так. Во всяком случае, Вера во всём довольно быстро сориентировалась. Первое время я ей активно помогала, а потом необходимость в этом отпала, и я погрузилась в лоно семьи. К счастью, сотрудники Веру приняли хорошо, и жизнь потекла по-прежнему. Вернее, работа. Ветер приложил к этому неимоверные усилия. День за днём он всё больше входил в подробности дела и тащил на себе весь бизнес. Это вызывало у меня уважение, и каждый вечер дома я помогала ему в этой борьбе. Я ему, а он мне. Так и жили.

Разумеется, уйдя с фирмы, я не сидела сложа руки. Приученная к бесконечным умственным усилиям, я отчаянно нуждалась в работе, и Ветров делал всё, чтобы мой мозг не переставал работать в привычном ритме. Через год после рождения сына я поступила в заочную аспирантуру и, окончив ее, защитилась. Потом стала оказывать консалтинговые услуги другим компаниям. И Вере в том числе, конечно же. Во всём, что касалось стратегии бизнеса. А со всем остальным она и сама отлично справлялась.

Я не ушла из профессии. Спасибо Юре, он был рядом и не давал мне съехать в пропасть. Он вообще всегда умел быть рядом. Прозрачно и ненавязчиво, как воздух, потому что был наделён непревзойдённым талантом – любить. Он любил своего друга и любил меня, поэтому никогда не стремился заменить его. Просто был. И этого оказалось достаточно.

Конечно, Юра до самой глубины не знал, что происходило в действительности между мной и Солнцем. Не знал и не спрашивал. И я приняла это как благо. Мы жили вместе и даже спали в одной кровати. Правда, не сразу… далеко не сразу… но, тем не менее, рано или поздно случилось…

В результате я приняла этот факт. Насколько было возможно. Опять же не вскоре, но всё-таки он научил меня. Ведь совсем не значит, что человек, обученный экстремальному вождению очень тяжёлого автомобиля в ночную снежную бурю, не сможет в результате спокойно ездить по городу, останавливаясь как положено, на светофорах и аккуратно паркуясь на стоянках.

…Зачем, интересно, мне понадобилось в театр? Ведь это ужасно глупо. Нет, не сам театр, конечно, а встречи все эти… Ясно как белый день, что подобное совершенно ни к чему. Мне никогда не были свойственны бессмысленные поступки. Я взрослая женщина и отлично умею оценивать собственные действия. Это – моя сильная сторона. Возможно, мне и не следует этого делать, ибо интерес в его глазах чересчур очевиден. Я видела это, поэтому до сих пор и не соглашалась…

Мои размышления прерывает телефонный звонок. На дисплее высвечивается изящная фигурка Марьяши (1), в соломенном кресле на веранде их дачи. Сейчас-то уже глубокая осень, почти зима, середина ноября, и она находится дома, в Москве, а это фото дачное, сделанное на Николиной горе ещё летом, во время одной из наших вечеринок. Я сама сфотографировала её сидящей в кресле и улыбающейся в камеру. Она умеет замечательно улыбаться.

Марианна Поланская – моя старшая подруга, духовница и вечная советчица. Хоть разница в возрасте у нас и значительная, но я её совсем не чувствую. Познакомились мы несколько лет назад, в доме моей сводной сестры и её бывшего мужа, банкира Одинцова (2), а вот подружились не так давно, этим летом, правда, при довольно печальных обстоятельствах, но об этом расскажу как-нибудь позже.

– Алё, Марьяш! – говорю я радостно. – Ты в городе?

– Конечно, – улыбается она в трубку, – я дома, на Тишинке. – Как твои дела?

– Нормально, – отвечаю я, изрядно покривив душой, ибо сходу сообщать, что ничего нормального в моём сегодняшнем состоянии нет, пока не хочется.

Мы немножко поговорили, делясь последними новостями. Я тоже поделилась, старательно обходя тревожащую меня тему.

– Чем занимаешься?

– Работы накопилось, – отвечаю. – Вот Митю отвезла вчера к маме, соскучилась она по внуку, захотела повидаться.

– Это хорошо. И всё-таки голос у тебя сегодня какой-то не очень… – задумчиво отзывается Марьяна. – Впрочем, возможно, ошибаюсь, – вдруг решает она не развивать тему. – Может, зайдёшь чайку попить? Что там тебе идти с Трёхпрудного? Минут пятнадцать прогулочным шагом.

Это верно. Идти мне недолго. Живём рядом. Через Садовое кольцо. Но вот надо ли навещать друзей, когда голова забита безрадостными мыслями? Зачем людям в дом негатив нести?

Что я за психолог, если до сих пор так и не научилась справляться с собственными бурями? Когда касается Дела, тут мне нет равных, а вот душа…

Сначала рядом был отец, потом Солнцев, потом Юра… а теперь? Вера не в счёт – она работает на Фирме, значит, нельзя. Маму я к таким вопросам никогда не подключала, это тоже табу. Подругами не обзавелась, и вообще на подобные темы распространяться привычки не имею, так повелось с самого детства. Не имею, а вот сейчас вдруг стало очень надо…

Так что же, остаётся одна Марьянка? Неожиданно, но единственный возможный вариант.

Только вот станет л и от этого легче, неясно. Пока мне думается, что вряд ли. Да и стыдно втягивать её в подобные бури. А то, что это буря, сомневаться не приходится. И её приближение я ощущаю, как животное чувствует приближение грозы.

Изменилось ли что-нибудь в моём отношении к Солнцу? Однозначно нет. У меня было время подумать об этом. Целых пять лет. И теперь я отлично понимаю, что люблю его столь же безмерно, как тогда.

Нет, торопиться пока не стоит. Я ещё успею поговорить об этом с Марьяной. Просто сейчас ещё не время.

– Знаешь, Марьяш, – говорю я после некоторой паузы, – я тоже соскучилась и с радостью навещу тебя. Но, если можно, всё-таки не сегодня.

– Конечно, – отзывается она. – Как хочешь. Я вовсе и не настаиваю именно на сегодня, просто захотелось увидеться, поэтому и сказала. А кстати, ты знаешь, что ваш дом выставлен на продажу?

– Мой дом? – удивляюсь я.

– Ну не твой, – смеётся Марьяна, – я имею в виду бывший дом Одинцова. Он же покупает соседний с Коноваловыми (3), а этот продаётся.

– Да, слышала, – говорю. – Одинцов рассказывал об этом в тот день, на даче, помнишь, когда ты меня в гости привела? Дом совсем не в его духе, учитывая антураж, который наваяла моя сестрица. Я была уверена, что он так и поступит. Мне бы в таком и самой жить не очень хотелось. Слишком помпезный. Так что скоро у тебя появятся новые соседи. От души желаю, чтоб они оказались приятными людьми.

– Спасибо, мне и самой хотелось бы того же. Забор хоть и трёхметровый, но лучше всё же, когда соседи хорошие и их присутствие не наводит тоску.

– Это верно, – соглашаюсь я, – надеюсь, всё будет в порядке, и летом мы с ними обязательно познакомимся.

Марьянка снова смеётся и рассказывает что-то ещё, а я, периодически вставляя короткие реплики, слушаю довольно рассеянно, потому что голова забита совсем другим.

– А как она, кстати, поживает, эта чокнутая Диана? Всё с тем же арабом живёт? Ты ничего о ней не слышала?

– Нет, – отвечаю, – как за границу уехала, мне ни разу не звонила. Но ее мать говорит, что вроде всё с тем же.

– Ну и бог с ней, пусть живёт с кем хочет, лишь бы здесь подольше не появлялась, нам всем от этого только спокойнее будет.

– Это правда. Мне и самой её видеть совсем не хочется.

– И всё-таки ты сегодня какая-то странная, – вздыхает Марьяна. – Ну ладно, не хочешь – не говори, я не настаиваю. Давай ближе к выходным созвонимся, может, как раз и встретимся.

– В субботу иду в театр, – сообщаю я, подумав.

– Ну тогда в воскресенье.

– Хорошо, – соглашаюсь я, и на этом мы прощаемся.

…В той, другой нашей жизни вне офиса Солнцев называл меня Луна. Соответственно моей фамилии. Только Он и больше никто и никогда. Об этом не знал даже Юра.

Луна и Солнце – две половинки целого, инь и ян, ночь и день, вода и огонь. Я была его тенью, его обратной стороной. И когда вышла замуж за Ветрова, фамилию менять не стала. По-другому и быть не могло.

…Наши встречи нередко бывали короткими, но неизменно бурными. Он привозил меня куда-то, чаще к себе домой, и поглощал, как горячее полуденное солнце поглощает маленькую лужицу, испаряя её без остатка. И всякий раз я возрождалась заново, чтобы снова и снова сгорать в кипящей лаве его неистовых желаний. Он наполнял меня восторгом и бесконечно наслаждался этим. Я всегда это чувствовала, поэтому была счастлива.

Но, тем не менее, мне постоянно не давала покоя мысль, что я слишком мало значу для него, и он в любую минуту может покинуть меня, исчезнуть, отхлынуть, как грозовой шторм, оставляющий на песке вышвырнутые из океана рыбины.

Собственно, так и случилось. И я долго хватала ртом воздух, пока Юра не подхватил меня и не выпустил в тенистый пруд, куда я нырнула, чтобы унять свои рвущиеся жабры…

Телефон снова звонит, и я выныриваю на поверхность, с трудом возвращаясь в сегодняшний день.

Смотрю на дисплей. Громов. Интересно, что могло ему понадобиться?

– Здравствуйте, Софья Николаевна, – слышу я мягкий голос, однако, мне кажется, что звучит он несколько напряжённо. – Извините, что беспокою.

– Ничего страшного, Георгий Викторович, – отвечаю я удивлённо. – Что-то случилось?

По нашему общему, заведённому Солнцем порядку, мы продолжаем называть друг друга по имени и отчеству. Он так пожелал с самого начала, и мы это неукоснительно соблюдали. Он не терпел никаких «неуставных» отношений между сотрудниками и пресекал их на корню вплоть до увольнения. Нарушалось это только вне стен офиса, если между людьми возникали личные связи. Но у нас с Громовым они пока не возникли, если не считать того, что он дважды приглашал меня на какие-то мероприятия, а я отказывалась.

– Не то что бы случилось, – говорит он с явным сожалением в голосе, – но, тем не менее, вы ведь уже, вероятно, знаете наши новости?

– Какие? – несколько напрягаюсь я.

– Солнцев вернулся, разве вам не сообщили?

– Да, я в курсе, – говорю я как можно спокойнее. – Но что в этой новости тревожного? Полагаю, всех его приезд только вдохновляет.

– К сожалению, завтра я уезжаю в командировку, дней на десять. Однако до отъезда мне бы всё-таки хотелось переговорить с вами, если это возможно. У меня есть к вам серьёзное предложение, и оно прежде всего касается ваших интересов. Мы могли бы сегодня встретиться? Я не задержу вас надолго.

– Значит, всё-таки что-то случилось, Георгий Викторович? – спрашиваю я, совершенно не понимая, что происходит. Обычно спокойный Громов явно нервничает, это не вызывает сомнений.

– Если позволите, объясню при встрече, – бросает он несколько нетерпеливо. – Я, честно говоря, нахожусь совсем рядом от вашего дома.

В конце концов тут мне и самой становится любопытно.

– Хорошо, – говорю, – тогда давайте через полчаса встретимся в итальянском ресторанчике на углу Трёхпрудного, знаете?

– Да, – соглашается он, – я буду ждать вас там.

Тут следует прояснить ситуацию. Георгий Викторович Громов все эти шесть месяцев после гибели Юры замещал его, исполняя обязанности коммерческого директора. Так же, как и он, с правом первой подписи. Номинально же генеральным всегда оставался Солнцев. Неделю назад он вернулся и по праву вступил в свою должность. Об этом мне сообщил мой юрист и поверенный в делах Иван Аркадьевич Светлов, Юрин близкий друг и самая надёжная опора после его смерти. Он отслеживал мои финансовые дела, закрывал связанные с наследством юридические вопросы, осуществлял контакты с Фирмой и сам вёл переговоры с Солнцевым и Громовым, так что у меня не было нужды появляться в офисе.

Все ждали постоянного назначения, но Солнцев тянул с этим, несколько раз прилетал в Москву из Вены, где руководил созданным им филиалом, пока наконец не прошёл слух, что он возвращается, чтобы снова возглавить компанию. Некоторых это удивило, но большинство привело в восторг. Солнцева обожали и боялись, ему верили и восторгались им сверх меры. И, честно говоря, подобные чувства мне были очень понятны. Я и сама к нему относилась точно так же. Если не считать Великой Любви, которая и отличала меня от всех прочих.

Что может понадобиться от меня Громову? Полагаю, он всерьёз рассчитывал получить эту должность. Все так и думали. Являясь заместителем Юры, он был в курсе всех дел и отлично управлялся с бизнесом, в то время как Ветров больше внимания уделял непосредственно продукту, будучи действительно талантливым программистом, поэтому в основном этим и занимался. Ходили слухи, что генеральным формально останется Солнцев как главный владелец компании, коммерческим директором назначат именно Громова, а креативную часть возглавит присланный из Австрии специалист. Но Солнцев решил иначе. Так что роль Громова пока остаётся непрояснённой.

«Ладно, посмотрим, что будет дальше», – думала я, собираясь на встречу.

Занятых столиков оказалось не очень много, поэтому Громова я увидела сразу, как только вошла. Он сидел у окна, задумчиво барабаня пальцами по подоконнику. Увидев меня, поднялся навстречу. Отодвинул стул, приглашая сесть, потом, вернувшись на своё место, протянул, очевидно, принесённое ранее меню.

Официант подошёл тут же, я даже не успела открыть обложку. Есть мне особенно не хотелось, но я всё же выбрала тунец с мятой и персиковый фреш, чтобы чем-то занять руки. Громов тоже заказал себе лазанью, попросив позже принести нам капучино.

– Слушаю вас, Георгий Викторович, – улыбнулась я, когда официант наконец удалился.

– Ну вот, вы сразу о делах, – расплылся он в ответ, – даже не даёте возможности поговорить о погоде.

– Вы же знаете мой характер, Георгий Викторович. Как только мы с вами перейдём работать в Гидрометцентр, я с удовольствием поговорю о погоде, а пока не вижу резона.

Он засмеялся.

– Вы, как всегда, суровы, Софья Николаевна. Работа и только работа.

– У меня была хорошая школа, – кивнула я. – Поэтому научилась не тратить время на ерунду.

– Хорошо, – отозвался он с лёгким вздохом, – тогда давайте о деле. Солнцев вернулся, и вам это известно. Однако столь поспешное его возращение связано с некоторого рода обстоятельствами, что, собственно, я и хотел с вами обсудить.

– Я вас внимательно слушаю, Георгий Викторович.

– Так вот, – продолжил он, слегка нахмурившись, – в компании возникли довольно серьёзные проблемы, которые сходу решить вряд ли удастся, что может создать вам определённые финансовые сложности. Я хочу, чтобы вы об этом знали.

Я удивилась, но вовсе не подала вида, а, напротив, изобразила полнейшее спокойствие.

– Почему бы вам не поговорить об этом с Иваном Аркадьевичем? В подобных вопросах я полностью полагаюсь на его компетенцию.

Он кивнул, вроде бы соглашаясь, но, тем не менее, продолжил:

– Полагаю, вам лучше узнать об этом из первых уст. Я хочу поставить вас в известность, что финансовое положение компании сейчас сильно пошатнулось, и это может отразиться на вас как держателе крупного пакета. Другими словами, ваши дивиденды могут упасть настолько, что вы потеряете большие деньги.

– Вот как? – удивилась я. – И с чем же это связано?

– Должен вам сказать, что на сегодняшний день в офисе об этом пока мало кому известно, ну, исключая главбуха, разумеется, поэтому люди ещё не начали беспокоиться, но скоро, думаю, они обо всём узнают. И я хотел бы, чтоб вы были первой.

– А что, собственно, произошло? – нахмурилась я, чувствуя, как по спине пробегает лёгкий холодок.

– Я не стану вдаваться в подробности, об этом вам лучше поговорить с самим Солнцевым. Ведь вы же непременно захотите встретиться с ним и обсудить положение компании, верно? – спросил он, явно пытаясь уловить мою реакцию на эти слова.

– Да, конечно, – кивнула я, внутренне приходя в ужас от перспективы встречи с Солнцем. Пусть уж Светлов сам разбирается с этой историей. Я сейчас совершенно не готова к этому.

– Доля Юрия Ивановича составляла сорок процентов, и вы теперь второй по значимости акционер после Дмитрия Сергеевича, владеющего контрольным пакетом, – сказал после паузы Громов. – Сейчас дела обстоят так, что фирма находится практически на грани банкротства, счёт едва ли не обнулён, с него пропала крупная сумма денег, и, думаю, сейчас этим будут заниматься соответствующие органы.

– Даже так? – изумилась я.

– Увы, – констатировал он. – Думаю, вы понимаете, что при такой ситуации акции немедленно упадут в цене. Собственно говоря, они уже начали падение. Поэтому, пока это не стало явным, я рекомендую вам продать их. Это было бы самым разумным решением. Более того, я готов помочь вам в этом. Считаю себя многим обязанным Юрию Ивановичу и не хотел бы, чтобы эти проблемы коснулись вас. Более того, должен сказать, что обсуждать этот вопрос с Солнцевым времени уже нет.

– Как нет? – удивилась я.

– Вот так, Софья Николаевна, – сказал он. – Сейчас объясню.

Тут официант принёс заказанные блюда, и я получила возможность обдумать сказанное. Что-то сильно насторожило меня в его рассказе, но я пока не могла понять что. То ли выражение его лица, то ли поза и лёгкое подрагивание плеч, не знаю…

Когда мы вновь остались одни, я сказала:

– Георгий Викторович, мне прежде всего следует обсудить это с Иваном Аркадьевичем, а когда вы вернётесь из командировки, мы снова поговорим на эту тему.

– За десять дней может много чего произойти, Софья Николаевна, – сказал он жёстко, – это слишком большой срок. Акции имеют свойство обваливаться в один день, поэтому я не советовал бы вам медлить.

– Но к чему такая спешка? – возразила я.

– Объясню, – с готовностью отозвался он. – Пока у меня есть покупатель, не имеющий информации об истинном положении дел, рекомендую вам скинуть их прямо сегодня, поэтому я и пригласил вас сюда. Рабочий день ещё в самом разгаре, и вы вполне успеете оформить сделку. Зачем вам для этого Иван Аркадьевич?

Мне и вовсе показалось это странным.

– Я привыкла советоваться с ним в таких вопросах. Сама я мало что понимаю в финансовых делах.

– Как хотите, – пожал он плечами. – Впрочем, вы можете пригласить и его, если настаиваете. Хотя лично я не вижу в этом большого смысла. На мой взгляд, это самое здравое решение. В таком случае вы останетесь при своих деньгах и дальше можете вложить их более разумно, при содействии того же Светлова. Если хотите, готов сейчас же препроводить вас в нужный офис для оформления сделки. Пока мы доедем, документы уже подготовят. Вам останется только поставить подпись.

– Довольно странно, что Иван Аркадьевич до сих пор никак не проинформировал меня по этому поводу, – удивлённо сказала я, – обычно он всегда сообщает мне всё, что происходит на фирме.

– Я же говорю, об этом пока никто не знает, кроме Солнцева и главбуха, – покачал он головой. – И если вы не сделаете этого сегодня, потом будете жалеть.

– Но в данный момент я не смогу посоветоваться с ним даже по телефону. Он вылетел по делам и как раз сейчас находится в самолёте.

Я вынула мобильный и набрала номер Светлова.

«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – отозвался механический голос.

Тут мне действительно сделалось страшно. А если это правда? Не понимаю, что всё это значит. Прояснить ситуацию может только Солнцев, но звонить ему сейчас с таким вопросом для меня совершенно невыносимо. К тому же продать акции компании неизвестному человеку – это значит сделать ему большую подлость. Фактически, поставить под угрозу дело всей его жизни. Я не могу так поступить с ним. После смерти Юры он предложил мне через Светлова выкупить мою часть акций, но тогда я отказалась, дав слово, что, как только решу сделать это, предложу ему первому. А он знал: что бы ни произошло между нами, моему слову можно верить. И что мне теперь делать? Позвонить ему? Это, пожалуй, хуже смерти. Он решит, что я объявилась тут же, стоило ему только показаться в Москве. Просто нашла благовидный предлог. И выглядеть при этом я буду очень скверно.

– Видите ли, Георгий Викторович, – начала я, – если сделаю так, как вы предлагаете, я очень некрасиво поступлю по отношению к Дмитрию Сергеевичу. Сами понимаете, ему совершенно невыгодно, чтобы акции уходили сейчас в чужие руки. В таком случае выправить положение будет гораздо сложнее.

– Решать не мне, Софья Николаевна, – устало сказал Громов. – Я просто хотел оказать вам услугу. Уверен, вы понимаете, что в бизнесе каждый сам за себя. Не хотел говорить, но, видимо, придётся. К сожалению, именно благодаря Солнцеву вся эта ситуация и возникла. Потому что как раз в его интересах сейчас максимально обвалить акции компании, чтобы выкупить их по бросовой цене и стать единственным владельцем. Это обычная практика. Ну а дальше – дело техники. С его опытом ничего не стоит применить нужную схему и выправить ситуацию. Именно этим и обуславливается его решение вернуться в Москву.

Меня это поразило. Просто невозможно представить себе Солнцева в подобной роли. Неужели за пять лет нашей разлуки он мог так сильно измениться? В это трудно поверить.

– Только не говорите потом, что я не предупреждал вас, – добавил он ровным голосом. – В данном случае я поступаю как друг. И главное, что вы здесь ничего не теряете, оставшись при своих деньгах. Через несколько дней ваша доля может превратиться в кучу горелой бумаги, а мне бы этого очень не хотелось.

Я принялась лихорадочно думать. Конечно, возможно, что он и прав. Во всяком случае, выглядит это довольно правдоподобно. Я знаю его много лет, и ни разу у меня не было повода усомниться в его словах. Вроде бы Юра всегда доверял ему в вопросах бизнеса, и до сих пор он ни разу не подвёл его. В то время как Солнце по отношению ко мне повёл себя так, словно я для него вовсе ничего не значу, просто вышвырнул меня из своей жизни как использованную прокладку, и ни разу даже не поинтересовался, что со мной в результате происходит. Так почему я должна ради него рисковать будущим, и не только своим, но и моего сына? Тем более что, продав акции, я, в принципе, действительно ничего не теряю. А вот не продав, получается, рискую всем.

Видя, что я задумалась, Громов, извинившись, поднялся и вышел, направившись в сторону туалетных комнат.

Надо на что-то решаться. Солнцев вернулся. А это значит, что всякая связь с Фирмой не принесёт мне ничего, кроме новых страданий. И лучше бы мне держаться от неё как можно дальше. Это, в принципе, шанс. А потом бы мы со Светловым спокойно подумали, как разумно разместить вырученные деньги, чтобы они приносили доход. В общем-то, у меня нет особых оснований не доверять Громову. До сегодняшнего дня он ещё ни разу не подводил меня. И что мне со всем этим делать?

Интересно, а как бы на моём месте поступил Юра? Согласился бы продать акции, минуя Солнцева? Даже если бы это лежало в сфере его интересов.

И вот тут мне пришёл совершенно чёткий ответ: нет. Он никогда бы не поступил так. Он бы до конца остался рядом с ним, каких бы рисков это ни стоило. Ведь речь идёт всего лишь о деньгах. А Солнцев значил для него намного больше. То, что их объединяло, было гораздо выше денег. Юра любил его, и никогда не пошёл бы на это.

А я? Разве я не люблю его так сильно, что никогда и ничего не смогу сделать ему во вред? Конечно, люблю. И готова пойти на всё, чтобы помочь ему. Я люблю его столь безмерно, что никакие собственные интересы не поставлю выше этого чувства. Даже если я не нужна ему. Зато он мне нужен. Нужен, как никто на свете. И этот извечный зов души не перевесят никакие доводы рассудка…

Громов вернулся и уселся напротив. Он выглядел серьёзным и сосредоточенным. К тому времени я уже взяла себя в руки, решив, что сомневаться мне не в чем.

– Надеюсь, пока я отсутствовал, вы приняли правильное решение, Софья Николаевна, – сказал он очень спокойным голосом. – От вас сейчас зависит благополучие вашего ребёнка. Только от вас, потому что больше ему помочь некому. И именно поэтому я позвонил вам сегодня.

Он поднял на меня глаза в ожидании ответа.

– Так вы готовы решиться, Софья Николаевна?

Итак, я должна ответить. Хотя бы самой себе. Что я выбираю – себя или Солнце?

И эта формулировка моментально расставила всё по местам. Остальное просто перестало иметь значение. О чём тут ещё можно думать?!

– Я выбираю Солнце, – твёрдо произнесла я, выпрямляясь на стуле.

– Не понял, Софья Николаевна? – приподнялся Громов, и брови его поползли вверх, а глаза сделались тёмными и неподвижными.

– Я сказала, что однозначно выбираю Солнце, – повторила я довольно раздельно. – И никогда ничего не сделаю из того, что может навредить ему.

– Даже если это идёт вразрез с вашими собственными интересами? – спросил он резко.

– Да, Георгий Викторович, даже вразрез моим собственным интересам, – подтвердила я, чувствуя, как снова сбивается дыхание. – Более того, я никогда не поверю, что Дмитрий Сергеевич способен сознательно нанести вред компании ради идеи собственной наживы. Я слишком высоко ценю его, чтобы хоть на секунду усомниться в его честности. Поэтому как акционер готова разделить с ним риски, возникшие в связи с этой ситуацией.

Лицо Громова исказила непроизвольная гримаса.

– Да вы с ума сошли! Вы вообще понимаете, чем рискуете? Сегодня я ещё могу помочь вам, а вот на то, что будет завтра, не поставил бы и копейки. Всё это может лопнуть буквально в один день.

– И тем не менее, – пожала плечами я, – существуют вещи, которые ценятся выше денег.

– Чёрт возьми… – прищурил он глаза, откидываясь на спинку стула, – очень странный поворот, Софья Николаевна. Сдаётся мне, что дело тут, похоже, вовсе не в акциях. Да ведь вы же любите его, это абсолютно ясно! Как это я мог сразу не догадаться?! – Он подался вперёд и, перегнувшись через стол, приблизил ко мне лицо. – Отчего же вы тогда предпочли ему другого мужчину?

– А вот это вас совершенно не касается, Георгий Викторович, – жёстко сказала я, пытаясь унять охватившую меня дрожь. – Благодарю вас за желание помочь, но на сегодня ничего другого сказать не могу. И лучше на этом беседу закончить. Ибо я вовсе не намерена ни с кем обсуждать свои чувства.

В эту самую минуту широкие входные двери распахнулись, и я, невольно повернув голову, увидела стоящего на пороге Солнцева. Он возвышался в дверном проёме, огромный и неподвижный как скала. Просто стоял, скрестив на груди руки, словно не собираясь участвовать в происходящем действе.

Я подумала, что действительно схожу с ума. Увидеть его сейчас в этом ресторанном зале было сродни ледяному душу. На мгновение я вообще забыла, где нахожусь…

Постояв с минуту, он медленно двинулся по проходу, направляясь в нашу сторону, а следом за ним вошли двое мужчин в неброских костюмах.

Громов сначала замер, потом вдруг вскочил с места, и на лице его отразилось сначала изумление, потом страх. Я чётко увидела этот страх, который метался в его глазах, и это было так непривычно и удивительно, что я застыла, машинально переводя взгляд с одного на другого.

Тем временем они приблизились, и я почувствовала, как меня заколотил озноб. Потребовалось сделать неимоверное усилие, чтобы удержаться в вертикальном положении, и я замерла, уцепившись за столешницу.

Солнцев молча подошёл к нему почти вплотную, затем, неожиданно сделал выпад, запустив пальцы в верхний карман громовского пиджака, достал оттуда что-то и, ловко подбросив на ладони, зажал в кулаке. Громов резко отшатнулся, вытаращив глаза, потом, словно придя в себя, попытался было выхватить неизвестный предмет, но тут один из этих двоих сделал шаг вперёд и взял его под руку, а второй, достав из папки лист бумаги, протянул Георгию Викторовичу.

– Прошу вас пройти с нами, – произнёс мужчина, нисколько не меняя выражения лица.

Громов вздрогнул, посмотрев на меня с каким-то странным сожалением, но потом развернулся и, не говоря ни слова, двинулся к выходу. Мужчины последовали за ним.

Мы остались одни.

Солнцев стоял, возвышаясь над столиком, и не сводил с меня глаз. И это его присутствие рядом не позволяло мне мыслить хоть сколько-нибудь ясно.

Продолжая в упор смотреть на меня, он молча указал рукой на стул, предлагая сесть, и сам уселся напротив. За это время никто из нас не произнёс ни звука.

Потянувшись к кофейной чашке, я неловко уцепилась за ручку, но тут же едва не перевернула, кофе брызнул, оставляя на белой скатерти тёмные следы, и я отдёрнула руку, не в силах сглотнуть.

Подскочил официант.

– Коньяк, – моментально бросил Солнцев, упреждая лишние вопросы. – Бутылку.

Глянув на выражение лица Солнцева, парень явно предпочёл не лезть с уточнениями и, повернувшись на каблуках, тут же исчез.

Я подняла глаза. Вот он, сидит напротив. Как всегда, весь в чёрном. Господи, я уже забыла, какой он широкий…

Мне надо немедленно встать и убраться подальше. Сию минуту. Иначе я этого не выдержу. Горло перехлестнуло как кнутом, а ноги сделались совершенно ватными. О том, чтобы встать, не могло быть и речи.

– Здравствуй, Соня…

– Добрый день, Дмитрий Сергеевич.

Это я сейчас сказала? Да, я. И голос мой прозвучал вполне ровно. Словно я встретилась в коридоре с кем-то из сотрудников.

– Ты стала ещё красивее, – сказал он мрачнее обычного, словно сообщал о приближающемся конце света. Что ж, не могу не признать его правоты. Разговор с ним я ощущаю примерно так же. Да, вероятно, я стала красивее. И это несомненная заслуга Ветра. Он научил меня ощущать себя иначе.

– Спасибо, Дмитрий Сергеевич, – отозвалась я без выражения, будто просто поблагодарив за то, что он уступил мне дорогу.

– Перестань… называть меня… так, – произнёс он медленно и раздельно, словно каждое слово было отделено точкой.

– За это время вы поменяли имя, Дмитрий Сергеевич? И как же вас теперь зовут? – произнесла я ватными губами, чувствуя, что задаю в разговоре совершенно неверный тон.

У него дёрнулась щека, а лоб перерезала глубокая морщина.

– Соня, я должен многое сказать тебе, – начал он, ловя на лету мой взгляд, но я тут же отвела глаза, отрицательно покачав головой, и он снова поморщился.

Тут явился официант, неся на подносе бутылку, два больших пузатых бокала и блюдечко с нарезанным лимоном. Слегка изогнувшись, он развернул бутылку этикеткой к Солнцеву. Тот угрюмо кивнул. Парень моментально разлил янтарную жидкость по бокалам, едва прикрыв их донышко, потом снова повернулся к Солнцеву.

– Что-нибудь ещё? – спросил он почтительно.

– Позже, – не поворачивая головы, отозвался Солнцев и, взяв со стола бутылку, наполнил свой бокал почти доверху.

Официант сейчас же испарился.

Солнцев взял в руку бокал и сделал несколько больших глотков, потом задумчиво вернул его на скатерть. Осталось меньше половины. Бокал был огромный, впору запускать в него золотых рыбок. Я пододвинула к себе чашечку с кофе и на сей раз аккуратно глотнула, обойдясь без приключений.

– Заказать тебе новый? – спросил он, не поднимая глаз.

Я отрицательно качнула головой.

– Тогда, может быть, съешь что-нибудь?

– Спасибо, – снова отказалась я, – мы пообедали с Георгием Викторовичем.

Он мрачно поморщился.

– Сожалею, что теперь его обеды станут значительно менее разнообразными.

Эти слова напомнили мне о недавней сцене, и я снова вздрогнула. Всё это казалось дурным сном. Чуть помедлив, я всё-таки подняла на него взгляд. Правда, едва заметно.

Он почти не изменился. Всё то же неподвижное лицо, словно сошедшее с наскального барельефа. Вот разве что прическа стала другой, вместо взлохмаченной стрижки – длинные, гладко зачёсанные назад, очень тёмные, густые волосы. Плечи сделались ещё шире, на шее посверкивает толстая золотая цепочка.

Солнцев поднял к губам бокал, одним глотком осушив его, затем наполнил снова.

В моей голове кипели тысячи вопросов, мне следовало взять себя наконец в руки и нормально расспросить его обо всём случившемся, понять, что происходит; и вообще продолжать сидеть молча, в конце концов, становилось просто неприлично – это только обнаруживает мою слабость перед ним и ни в коей мере ничего не проясняет, но я чувствовала, что абсолютно не имею никаких сил на это. Наверное, лучше всего извиниться и уйти, отложив разговор на другое время. Но тут он сказал:

– Соня… я прошу тебя, не молчи… скажи хоть что-нибудь…

Меня тут же обдало жаркой волной.

– Что именно? – спросила я, как когда-то в его кабинете. По всей видимости, он тоже вспомнил это и улыбнулся, едва заметно и очень мягко, так, что у меня тут же закружилась голова, и я плотнее прижалась к мягкой спинке. Солнцев увидел это и нахмурился. Он слишком хорошо знал каждый мой жест, чтобы я могла что-то скрыть от него.

– Я понимаю, что тебе сейчас нелегко, Соня, но мы должны кое-что обсудить, – повёл он могучими плечами и сделал ещё один большой глоток.

Звук этого голоса вызывал во мне бурю самых разных чувств. Солнцев сидит напротив, а я всё ещё жива. Мне казалось это совершенно невозможным. Присутствие его одновременно восторгало и приводило в ярость.

– Нам следует поговорить, Соня, – повторил он медленно, будто с трудом подбирая слова, – в конце концов, мы же взрослые люди, и речь сейчас идёт о важных вещах. Давай временно отставим наши личные отношения и обсудим то, что касается дела.

– У нас нет никаких личных отношений, Дмитрий Сергеевич, – с трудом произнесла я, понимая, что снова говорю совершенно не то, что следует.

Он поморщился столь отчётливо болезненно, что у меня дыхание перехватило.

– Пожалуйста… – сказал он тихо, – давай просто поговорим, ладно?

Солнцев сказал слово «пожалуйста». Если никто из нас не сошёл с ума, то происходит нечто невероятное.

– Давай, – сдалась я наконец, не ощущая ничего, кроме бесконечной усталости. Конечно, он прав, и думать о себе сейчас не время. Мне даже сделалось немного стыдно.

Кончики его губ слегка дрогнули.

– Вот, смотри, – сказал он и, вынув что-то из кармана, раскрыл передо мной ладонь, – это микрофончик, «жучок», иными словами. Я сунул ему в карман сегодня в офисе. А потом мы немного покатались за ним, и в результате это привело нас сюда, к тебе. Я слышал весь ваш разговор, сидя в машине, у ресторана.

Я вытаращилась на него, не в силах поверить в сказанное.

– Ты всё слышал?

– Да, Соня. До самой последней фразы. Его могли бы забрать прямо из офиса, но он позвонил тебе, и я понял, что мне очень важно услышать твой ответ. С ним-то и так всё ясно, потом расскажу тебе всю эту историю, а вот то, что ответишь ему ты, я должен был услышать. И я услышал.

Я чувствовала, как кипят мои щёки, но ничего не могла с этим поделать. Оставалось надеяться, что внешне это было не слишком заметно.

– Хорошо, – вздохнула я наконец, – тогда, значит, мне не придётся повторять то, что я сказала.

– Не придётся, – согласился Солнцев, снова берясь за коньяк. Я покосилась несколько тревожно, и он слегка усмехнулся.

– Боишься, что свалюсь под стол?

– Это вряд ли. Столько коньяка здесь, скорее всего, не найдётся, – не удержалась я от язвительной фразы.

Он согласно кивнул, убирая с лица усмешку.

– Итак, я всё слышал. И благодарен тебе за то, что ты сказала. Надеюсь, ты понимаешь это?

Я пожала плечами. Моя жизнь всегда без остатка принадлежала ему, и я вовсе не ждала за это никакой благодарности. Как не ждал её от меня и Ветер.

– Что, в конце концов, происходит, Митя? Это правда, всё, что он здесь говорил?

– Нет, конечно, – свёл он брови к переносице, – это обычный блеф. Он блефовал, как в покере, надеясь, что в последнюю минуту ты всё-таки сломаешься. Имея твой пакет акций, он получал хорошие шансы воздействовать на меня, сильно рассчитывая на то, что это поможет ему избежать тюрьмы. Сделку, оформленную через подставных лиц, опротестовать было бы сложно.

– А что он сделал-то? – растерянно переспросила я, ничего не понимая.

Солнцев презрительно дёрнул плечом.

– Что он ещё мог сделать? Увёл большие деньги. Не устоял всё-таки. Мне следовало догадаться раньше. Позже я расскажу тебе. За эти несколько месяцев, пока я улаживал все дела венского филиала и готовился к возвращению в Москву, он, воспользовавшись отсутствием Ветра, развернулся тут не по-детски.

Я болезненно поморщилась, услышав знакомое имя.

– Прости, – произнёс он внезапно охрипшим голосом. – Я не должен был…

– Ничего, – помотала я головой, – мне пора к этому привыкнуть.

Он накрыл горячей ладонью мои ледяные пальцы.

– Соня…

– Оставим это, Митя, – обронила я, стараясь поменьше дышать, чтобы он не заметил дрожь, которую вызвало во мне его прикосновение.

– Да, конечно, – вымучил он нечто похожее на улыбку и, слегка помедлив, убрал руку. – В общем, деньги пока не найдены, Соня. Схему сейчас раскручивают. Однако причастность к этому Громова установлена точно, так что вряд ли мы с ним скоро встретимся.

Я с сожалением покачала головой.

– Кто бы мог подумать, что он способен на такое. Ведь вы столько лет вместе, и до сих пор он производил впечатление порядочного человека.

– Деньги очень сильно меняют людей. Не он первый, не он последний.

– Да, грустно, – вздохнула я. – Честно говоря, мне трудно это понять…

– Конечно, трудно, – кивнул он, глядя в сторону.

– Это ведь всего лишь деньги. А для тебя всегда было важно совсем другое, правда?

Я опустила глаза.

– Ты ведь всё слышал, Митя, зачем спрашиваешь?

– Спасибо тебе, детка, за то, что я услышал, – сказал он, поднимая голову, и я сильно дёрнулась. Прежде он никогда не называл меня так.

– Разве я сказала что-то новое для тебя?

Его брови дрогнули.

– Не будем сейчас об этом. Но ради таких слов стоило потратить день, выслушивая этого мерзавца. Продать твои акции я бы ему всё равно не позволил, но я счастлив, что ты ответила именно так, а не иначе.

– А ты что, всерьёз сомневался во мне, Солнце? – усмехнулась я и, вдруг неожиданно потянувшись к своему бокалу, сделала маленький глоток коньяка. На глазах моментально выступили слёзы, и я, закашлявшись, сунула в рот ломтик лимона.

Он посмотрел на меня с неожиданной нежностью, а я поскорей отвела глаза, чтобы не броситься ему на шею. Это было очень трудно, но у меня получилось. Вероятно, я могу собой гордиться. Поэтому основная моя задача с этой минуты – держаться от него подальше. Сейчас надо как можно спокойнее закончить этот разговор и отправиться домой. Совершенно незачем подвергать свою волю таким испытаниям.

– Нет, – сказал он, помолчав с минуту, – я не сомневался в тебе, детка. Просто всё равно было немного страшно.

– Разве тебе когда-нибудь бывает страшно, Митя? – удивилась я, пытаясь справиться с новой жаркой волной, прокатившейся по телу. – Да и страшно чего? Ведь акции всё равно бы ему не достались.

Он снова поднял на меня глаза.

– Страшно того, что ты скажешь. Ведь он очень грамотно вёл тебя, выставляя вполне резонные доводы, а ты – просто женщина, которая должна была выбирать между жизнью и…

– …и любовью, ты хочешь сказать? – задохнулась я, впервые в его присутствие произнеся это слово вслух. Впервые, потому что раньше никогда не позволила бы себе этого.

– Я больше не смею говорить ничего подобного, детка. – И я увидела, как каменно застыло его лицо. – Не смею, потому что давно потерял это право. Только я всё равно бесконечно благодарен тебе за то, что ты сказала. И никогда не забуду этого.

«Поразительно. Прежний Солнцев ни за что в жизни не произнёс бы таких слов. Не понимаю, что могло произойти с ним за эти годы…»

– Тебе действительно было это важно? – спросила я, замирая от излучения смотрящих на меня глаз.

– Ты даже не представляешь насколько, – сказал он тихо.

– Но почему?

– Наверное, сейчас я не должен говорить тебе этого. Но когда-нибудь непременно объясню.

– Когда-нибудь… – эхом повторила я, словно была здесь одна, и он не сидел напротив.

Он взял бокал и задумчиво покрутил оставшуюся на дне жидкость.

– Да, когда-нибудь. Когда я снова смогу смотреть тебе в глаза, как прежде…

– Как прежде? – выдохнула я, намереваясь встать, но он тут же накрыл мою руку тяжёлой ладонью.

– Никогда не говори «никогда», Соня. Какой бы правдой это ни казалось тебе на сегодняшний день. На любой факт всегда можно посмотреть с противоположной стороны, и рано или поздно ты поймёшь это.

Тут я почувствовала, что больше не могу. Не знаю, что он хотел донести до меня этим ответом. Даже в той, другой нашей жизни я бы и то не спросила его об этом. А теперь и подавно.

– Послушай, Митя, прошу меня извинить, но сейчас мне следует идти домой. Я очень устала, и тему эту продолжать довольно затруднительно.

– Я провожу тебя, – немедленно поднялся он.

– Нет, – твёрдо сказала я, – вот этого делать как раз не нужно. Я живу за углом, и сейчас белый день. А все дальнейшие вопросы обсудим как-нибудь в другой раз.

– Я хочу поговорить с тобой, – начал он.

– Не сейчас, – прервала я и, поднявшись со стула, решительно направилась к выходу, но, оказавшись у двери, всё-таки не выдержала и слегка обернулась. Он продолжал неподвижно стоять за столиком и смотреть мне вслед.

…Явившись домой, я буквально рухнула в кресло. Ниагарский водопад, так давно рвущийся из моих глаз, заполучил меня в своё полное владение, и предаться этому занятию мне наконец ничто не мешало. Рыдала я в голос, поплотней упрятавшись носом в подушку, чтобы ненароком не испугать соседей или ещё кого-нибудь, случайно оказавшегося на лестнице вблизи моей двери.

«Как он может произносить при мне слово «прежде»? С какой ещё стороны я могу посмотреть на тот факт, что пять долгих лет, пребывая между небом и землёй, между жизнью и смертью, каждой клеткой своего существа принадлежала ему и только ему, никогда не рассчитывая вернуть это «прежде» и не имея ни единого шанса стать собой в безвоздушном пространстве своей новой вселенной? Что хотел он сказать мне столь странным ответом? Наверное, сегодня я не хочу этого знать. Если, конечно, собираюсь выжить…»

Примерно через полчаса я всё же отправилась в ванную и, узрев в зеркале собственную физиономию, с трудом отыскала на ней глаза. Вернее, то место, где им следовало бы находиться. Скорее всего, они там и были, просто в данный момент, к сожалению, впрямую не просматривались.

Подставив лицо под струю холодной воды, я кое-как заставила его обрести приближенные к прежним очертания. Это несколько примирило меня с действительностью, после чего я вернулась в комнату. Подошла к книжной полке. На меня из рамки взглянул улыбающийся Ветер. Он стоял, обняв дерево, и весело ерошил свои непослушные светлые волосы.

«Ты же не сердишься на меня, Юрочка, за то, что я так сильно люблю его? Ты ведь и сам любил его, правда? Поэтому мы с тобой так хорошо друг друга и понимали…»

Юра, босиком, в одних джинсах, высокий и гибкий, глядел на меня, щурясь от солнца, и улыбался во все свои тридцать два зуба…

Щурясь от Солнца…

Солнце. Господи, как до сих пор не ослепла я, бесконечно глядя в его смуглое, словно высеченное из гранита лицо с тяжёлой нижней челюстью и глазами, исторгающими тёмную бездну…

Что сегодня произошло со мной? Как вообще обстоятельства могли сложиться подобным образом? Громов, годами работающий на компанию с самого дня её основания, оказывается преступником? Юра доверял ему, да и Солнце, вероятно, тоже. Иначе бы он никогда не возложил на него все коммерческие вопросы фирмы.

Я прошла сегодня по самому краю пропасти, едва не угодив в неё, если бы…

Если бы что? Если бы я так бесконечно не любила его, совсем не думая о себе и ставя его интересы гораздо выше своих собственных. Даже интересов моего сына.

И ещё. Сегодня я снова увидела его. Он был совсем близко, рядом, сидел напротив, касался меня, смотрел прямо в глаза, я чувствовала его запах, видела каждую чёрточку на его лице, говорила с ним, отвечала на вопросы, слышала голос. Возможно ли это?

Телефон зазвонил где-то в глубине квартиры, и я вздрогнув, отправилась на звук…

– Соня? – услышала я встревоженный голос Веры. – Ты слышишь меня?

– Да, Верочка, слышу.

В трубке эхом раздавался стук каблучков, видимо, она бежала по офису, перебираясь в другую комнату, затем хлопнула дверь.

– Соня, – заговорила она тихо, – на фирме такие дела творятся, кошмар просто. Ты и представить себе не можешь, что произошло! Громов арестован. Вскрылись его жуткие аферы, пропали деньги, в общем, тут ужас что творится, весь офис гудит, представляешь?

– Представляю, Верочка, – тяжело вздохнула я, вовсе не выразив никакого удивления.

– Ты что, уже знаешь? Это ведь всего пару часов назад случилось!

– Знаю. Более того, могу сказать тебе, что это произошло прямо на моих глазах и к тому же непосредственно при моём участии.

– Как это? – изумилась она. – Ты, часом, не бредишь?

– Нет, не брежу, – снова вздохнула я. – Всё именно так и было. Я с ним обедала сегодня в ресторане. Оттуда его и увели.

– Бог ты мой, с ума сойти! – проговорила Вера. – Не представляю, как удалось это всё раскопать! Солнцев, конечно, гениальный мужик. Стоило только ему появиться, и вот…

Я моментально задохнулась от произнесённого имени, но тут же снова взяла себя в руки.

– Да, я с ним виделась сегодня. Он тоже был там.

– Виделась? – заулыбалась Вера. – Ну и как ты его нашла? По-моему, стал ещё краше. Эта причёска его сильно изменила, не находишь? Сделался вылитый актёр Дьяченко в лучшем своём образе.

– Да, ему идёт, – пробормотала я, по очереди прикладывая ладонь к распухшим глазам.

– Вот я и говорю. Хотя тебе, вероятно, не до Солнцева было, если прямо на твоих глазах такие дела творились? Кто бы мог подумать, что подобное произойдёт с Громовым! Ты, наверное, сильно расстроилась?

Я крепко сжала веки, ощутив, как при этом пронзает болью глазные яблоки. Даже если в моём присутствии арестуют сорок человек, я не смогу среагировать сильнее, чем на одно появление Солнца. Но откуда Верочке знать об этом? Как бы хорошо к ней ни относилась, я никогда не смогу раскрыть ей истинное положение вещей. И никому не смогу. Кроме Ветра. А он и так всё знал об этом. Теперь могу только с фотографией разговаривать.

– Да, конечно, расстроилась, Вер. Это очень неприятная история. Но теперь о фирме можно не волноваться, Дмитрий Сергеевич вернулся, и она опять в надёжных руках.

– Это уж точно, – радостно подтвердила Вера, – прямо от души отлегло. Знаешь, в офисе говорят, что с появлением Солнцева все по-другому работать начали. В последние полгода, как не стало Юры, словно свет погас, у людей уже руки опустились, а тут такое оживление началось, не представляешь. Все на него как на бога смотрят. Он хоть и суровый, но ведь правда замечательный, скажи?

Хоть я сильно робею, когда приходится с ним разговаривать. Никак не привыкну к его присутствию.

Я болезненно повела плечами.

– Да, он замечательный, Вер. Просто я очень устала сегодня, голова что-то разболелась от этих событий, никак в себя не приду.

– Надо думать! Такое не каждый день бывает – чтоб знакомый человек и вдруг оказался преступником. Тем более ты его столько лет знала. Ладно, – завершилась она, – отдыхай. А при встрече расскажешь подробнее. Целую, буду держать тебя в курсе.

Вернувшись в комнату, я снова улеглась на диван, прикрыв от света голову подушкой, и сама не заметила, как уснула. Проснулась, наверное, часа через два, за окном уже изрядно стемнело.

Приготовив крепкого чаю, я залезла с ногами в кресло и глубоко задумалась. Очевидно, сон не сильно пошёл мне на пользу, я чувствовала ужасную слабость, явно сказались события прошедшего дня, и голова кружилась, к горлу подкатывалась тошнота, а руки сделались вялыми и непослушными. В результате я едва не перевернула на себя чашку с горячим чаем, но вовремя подхватила её и, кое-как пристроив на столик, едва не заревела от досады.

Слегка успокоившись, я всё-таки взяла себя в руки и сделала несколько мелких глоточков. От горячей жидкости стало немного легче, тошнота как будто улеглась, и в голове чуть-чуть прояснилось.

Я подумала о том, что надо бы позвонить маме и узнать, как там Митька, но по здравому размышлению идея не показалась мне перспективной: мама тут же догадается по голосу, что со мной явно не всё в порядке, и последует масса расспросов, а это совсем не ко времени, ибо притворяться у меня сейчас нет никаких сил.

Чем больше я думала о случившемся, тем более дикой казалась мне вся эта история. Зачем Громову понадобилось так рисковать, похищая деньги компании? Ведь он не мог не понимать, что раскроется это довольно быстро, и в результате Солнцев явно не станет с ним церемониться. Полагаю, сомневаться в этом у Громова оснований не было. Может быть, кто-то принудил его к этому, и за ним стоят другие люди? Вероятно, следствие разберётся. Просто всё это странно и совсем не похоже на Громова. Хотя, скорее всего, я просто не знала его с такой стороны. Это уже давно не в моей компетенции. Вере следовало лучше в этом разобраться, ведь сотрудниками теперь занималась именно она. Голова пухнет от вопросов, и очень хотелось бы понять…

Мобильный на столе зажужжал и слегка задвигался на блестящей поверхности столика. Перед тем, как лечь, я поставила его на вибрацию. Экран засветился, и на нём отразилось лицо Элича. Я нажала на пуск.

– Соня? Привет, не отрываю?

Голос Элича звучит явно озабоченно.

– Нет, Паш, всё нормально, я не занята.

– А, хорошо, – отзывается он. – Слушай, я тут с Верой говорил, она мне рассказала. Ну ничего себе события происходят! Ты как вообще всё это воспринимаешь?

Я вздохнула.

– Вот об этом как раз и думаю, но в голову пока ничего не приходит. А что люди говорят?

– Да гудят потихоньку. Но внешне всё спокойно. Сидят по комнатам, Солнцев же в офисе.

– Да? – удивилась я, вспомнив о количестве выпитого им коньяка. Обычно в таком варианте он на работе не появлялся. Впрочем, пил или нет, по нему никогда не скажешь.

– Да, – подтвердил Элич, – сидит, запершись в кабинете. А народ уже расходится, рабочий день давно кончился.

– А ты что, пока там ещё?

– Угу, дела есть. Ты же знаешь, я вечно допоздна торчу.

Павел Элич – это Юрин друг и коллега. Раньше он какое-то время работал в Германии, но потом вернулся и осел в нашей конторе. За прошедшие пять лет мы с ним здорово сблизились. Он частенько забегал к Юре, и они часами торчали на кухне, обсуждая свои компьютерные премудрости. Бывало, засиживались до ночи, ворча друг на друга и бесконечно споря, но в результате всегда приходили к общему мнению. Ветер чрезвычайно ценил его как программиста, называя «нашим золотым запасом» и всячески продвигая по службе. К сегодняшнему дню под Элича внутри компании была сформирована целая структура, замыкающая на себе самые сложные разработки, включая госзаказы, и в том числе по оборонке, так что в результате приносящая немалый доход. Эта группа считалась элитной и обособленной, поэтому нестоящие заказы на неё никогда не вешали.

– Да, история довольно загадочная, – соглашаюсь я. – Впрочем, думаю, в этом разберутся без нас.

– Вероятно, – кивает он в трубке. – Только всё равно из головы не идёт.

– У меня тоже.

Элич вздыхает.

– Ну, теперь, я думаю, всё наладится. Одно присутствие Солнцева уже вселяет уверенность в завтрашнем дне, согласна?

– Да, конечно, – повторяю я эхом, – теперь непременно наладится.

– Ладно, обсудим при встрече, не хочу по телефону расспрашивать. – Он ненадолго замолкает, потом осторожно спрашивает: – Ну так что насчёт субботы? Не передумала?

Итак, суббота. Элич, театр, ужин и всё прочее. Вполне на сегодняшний день актуальная тема. Красивый мужик с определённым интересом в глазах, умный, надёжный в работе, болеющий душой за дело. Я к таким отношусь с уважением. Только вот именно из-за этого интереса в глазах я ему до сих пор и отказывала. И именно из-за него же теперь вдруг согласилась. Правда, пока всего лишь сходить в театр, но тем не менее…

– Нет, Паш, не передумала, – отвечаю. – В субботу всё как договаривались.

– Отлично, тогда накануне созвонимся. Собственно, я сам позвоню, – поправляется он.

– Тогда пока, – улыбаюсь я и даю отбой.

* * *

С утра я почувствовала себя несколько лучше и решила навестить Митеньку. За два дня ужасно по ним обоим соскучилась.

Мама обняла меня с порога, внимательно всматриваясь в моё лицо, но, видимо, не обнаружила в нём ничего тревожного, поэтому улыбнулась.

– Очень вовремя, – сказала она, забирая у меня из рук пакеты, – мы как раз оладьи печём, твои любимые, так что отправляйся на кухню.

В квартире действительно одуряюще пахло ванилью, и я сглотнула слюну.

Митя выскочил из дверей, а я опустилась на корточки, чтобы принять его в объятья. Он обвил ручонками мою шею и замер. Вдохнув его сладкий детский запах, я прикрыла глаза.

– Я тоже помогал, – сказал он, наконец оторвавшись от меня. – Тесто мешал, бабушка разрешила.

– Умничка, – улыбнулась я, – теперь оладьи станут ещё вкуснее. Пошли, я вымою руки.

Мы отправились в ванную.

– Мам, а мы с бабушкой снежинки вырезали. Из салфеток. Я тоже вырезал. И ещё картинки водой раскрашивали, а они цветные делались. Потому что они волшебные, так бабушка сказала.

– Да? Тогда наверняка волшебные, – кивнула я, любуясь им и одновременно вытирая полотенцем руки. – А новую букву ты вчера выучил?

– Выучил, – солидно свёл он бровки. – Я их уже много знаю.

– Много – это сколько?

Он принялся загибать пальчики, бормоча что-то себе под нос, но потом, вероятно, сбился и начал сначала.

– Ну, восемь или десять, – пояснил он, продолжая подсчёты.

– Молодец, тогда завтра непременно ещё одну выучи. Потом по телефону расскажешь.

– Хорошо, – согласился он. – А ты завтра придёшь к нам?

– Пока не знаю. Всё будет зависеть от моей работы, – рассеянно отозвалась я, внимательно рассматривая черты его лица. Сегодня я приглядываюсь к ним с особым интересом.

– Давайте за стол, – крикнула из дверей мама, и мы двинулись в кухню.

– Тебе как обычно, с вареньем и сметаной? – спросила она, раскладывая по тарелкам горячие ароматные оладьи. – На этот раз получились особенно пышные. Как ты любишь.

– Да, – киваю я, совершенно разомлев от этого бесхитростного домашнего уюта, в котором вовсе нет места ни украденным деньгам, ни проданным акциям, ни бывшим и будущим любовникам, ни вечно терзающей боли – ничему, что составляет мою жизнь за пределами этих стен.

Наевшись, Митька тут же уносится смотреть мультики, а мы с мамой устраиваемся в креслах с чашками свежезаваренного чая.

– Ну как твои дела? – спрашивает она, с надеждой взглянув на меня. Надежда эта весьма призрачна, ибо вытянуть из меня хоть что-то, отдалённо напоминающее рассказ о собственной жизни, представляется довольно проблематичным. Но она всякий раз неизменно надеется.

– Всё хорошо, мамочка, – затягиваю обычную песню, – работаю над проектом для одной фирмы, уже есть кое-какие идеи.

Она грустно вздыхает.

– Понятно. Новостей, значит, никаких?

– Абсолютно. Всё по-старому.

– А в театр в субботу идёшь? – интересуется она после некоторой паузы. Телефонный разговор происходил при ней, поэтому она и оказалась в курсе. Моё согласие её удивило, очевидно, оно не шло из головы, ибо от каких бы то ни было встреч такого рода я неизменно отказывалась, и ей это было хорошо известно.

– Да, иду. Во всяком случае, пока собираюсь. Если, конечно, что-нибудь не помешает. Мало ли какие дела могут возникнуть, – оставляю я лазейку, решив про себя, что она может оказаться полезной. Очевидно, мама тоже подумала об этом, поэтому снова вздохнула, потом спросила нерешительно:

– Уверена, что у тебя всё в порядке?

– Конечно, – подтверждаю я. – А почему ты спрашиваешь?

– Глаза у тебя какие-то грустные.

– Да нет, всё нормально, тебе показалось, мамочка.

Глаза я накрасила и даже немного прошлась по векам тенями, чтобы отвлечь её внимание от вчерашних припухлостей, но, вероятно, не слишком в этом преуспела.

– Кстати, – сказала она, – а знаешь, кого я тут случайно встретила?

– Кого? – подняла я глаза.

– Киру. Представляешь? Сто лет её не видела, а тут в нашем магазине столкнулись. Она, оказывается, несколько лет в другом городе работала, а сейчас вернулась. Теперь в Москве устроилась, в какой-то редакции. Поболтали с ней, тебя вспоминали, школу, очень меня это порадовало. Хорошая она девочка. Масса приятных воспоминаний.

– Правда? – улыбнулась я. – Вот кого бы я с радостью повидала.

– Так она и визитку оставила, – обрадовалась мама, протягивая руку к стоящей на столике хрустальной вазе, полной всякой всячины. – Вот, забирай, будет время, позвонишь как-нибудь.

Я с удовольствием взяла визитку и тут же сунула в карман. Не забыть бы. Дома рассмотрю. Надо будет непременно увидеться с Кирой.

Выйдя замуж, я переехала к Юре, в Трёхпрудный, а мама осталась здесь, во Вспольном переулке, в той самой квартире, в которой мы когда-то жили вместе с папой. Квартире моего детства. Дом наш находится как раз напротив английской спецшколы, где мы с Кирой учились. Сама она проживала в соседнем подъезде, и мы часто вместе бегали на занятия.

Кира училась в параллельном классе и тоже была отличницей и книгочейкой, что нас здорово сближало. Правда, в отличие от меня, это не мешало ей заводить романы с мальчиками и думать о красивой одежде, в то время, как я бесконечно корпела над учебниками под строгим папиным присмотром.

Интересно, как сложилась её жизнь? Мы после школы почти совсем разошлись, одновременно окунувшись в студенческую жизнь, и виделись довольно редко, а потом и вовсе потерялись. Обязательно позвоню ей.

Мы с мамой обе задумались, погрузившись каждая в свои воспоминания. Глянув исподтишка, я залюбовалась её профилем и тонкой прямой спиной. Отец тоже всегда любовался ей, я это замечала и с грустью думала, что мне никогда не стать такой красивой, как мама. Однажды я сказала об этом отцу, но понимания с его стороны явно не встретила, ибо в ответ услышала, что лучше бы мне задумываться о вещах более насущных, подразумевая при этом бесконечные рефераты, над которыми просиживала все дни. А что может быть более насущным для девушки, чем красивая внешность?

Представляю, что сказал бы отец, если бы мне вдруг вздумалось поделиться с ним подобными мыслями. И вообще представляю, что было бы с ними обоими, если б они хоть на секунду представили мою дальнейшую жизнь. Я и Солнце. Думаю, они оба выпили бы яду, доведись им хоть раз заглянуть в эту пропасть.

Увидев, что я смотрю на неё, мама встрепенулась и глянула на меня застенчиво.

– Ты сейчас о папе думала? – неожиданно для самой себя спросила я.

– А что, это было заметно? – удивилась мама, слегка опуская веки.

– Наверное, если мне об этом подумалось, – вздохнула я, от души сожалея, что не могу поделиться с ней тем, что так мучает меня.

– Ты стала взрослой, – вдруг сказала мама, – а я так и не успела ничему научить тебя. Всё думалось, что рано, а потом вдруг оказалось безвозвратно поздно. И теперь я ничего не знаю ни о твоей жизни, ни о твоих мыслях. Я сожалею, что опоздала. Для тебя всегда самым главным человеком был отец. И для меня тоже. Как ни странно, именно это и разделило нас. А, казалось бы, должно наоборот.

У меня даже горло перехватило. Никогда раньше я не задумывалась об их отношениях. Вероятно, они тоже были непростыми, но, вечно погружённая в свои мысли, я этого попросту не замечала.

– Ты очень любила его, мам?

На её лицо набежала тень.

– Не просто любила. Это было сродни…

– …шторму? – замерла я, чувствуя, как пробирается по спине озноб.

– Да, – подняла она глаза. – Тебе это знакомо?

И так же, как вчера в ресторане, я подумала, что мне надо немедленно уходить. Иначе я снова примусь рыдать, а вот только этого сейчас и не хватало.

– Мамочка, я очень люблю тебя, – собираю я в кулак всю свою волю. – И ты вовсе не опоздала. У меня нет никого дороже тебя и Митьки.

«И Солнца», – добавляю про себя, изо всех сил загоняя обратно стоящие в глазах слезы.

– Что-то сильно мучает тебя, я же вижу, – качает головой мама, – только ты не говоришь, а я не знаю, как об этом спросить. Мы обе упустили то время, когда это было возможно.

– Что возможно? – спросила я, думая о том, что она безусловно права.

– Делиться друг с другом. Ведь нам обеим не хватает этого. Хочешь, скажу тебе одну вещь?

– Да, – кивнула я, внутренне холодея.

– Думаешь, я не знала, что ты сильно любила кого-то? Очень сильно. А скорее всего, и сейчас любишь. Просто я тогда не нашла в себе мужества спросить об этом, так уж у нас повелось. Потом ты вышла замуж, и мне вовсе не хотелось тревожить тебя. Ну а позже, когда ты осталась одна, разговор этот тем более был неуместен.

Она снова подняла на меня взгляд.

– Ну вот я и сказала тебе. А теперь ответь: это правда?

– Да, – произнесла я как во сне, потрясённая её словами, – это абсолютная правда. Только я сейчас совсем не могу об этом говорить, мамочка. Но когда-нибудь расскажу, даю слово. Просто пока не готова. Ты должна понять меня.

– Конечно, – длинно вздохнула мама. – Но знай: я всегда буду ждать этого.

* * *

Вернувшись домой, я снова засела на диван, продолжая тонуть в размышлениях. Честно говоря, это бесконечное сидение среди подушек представлялось мне крайне непродуктивным, но ничего лучшего в голову пока не приходило. Я в сотый раз прокручивала в уме все произошедшие события, но выход казался всё более призрачным. Может, мне действительно лучше избавиться от этих акций, уступив их Солнцеву, и убраться как можно дальше от этой компании, направив свои интересы в совершенно иное русло?

За эти пять лет я уже почти совсем научилась жить без него, и мне казалось, что так смогу и дальше. Только всё это было до его возвращения. А вот теперь, когда он снова так близко, все привычные ощущения, оказывается, не стоят и ломаного гроша. Ничего не изменилось и никогда не изменится. Никакие расстояния не смогут отдалить его, мне это следует признать и перестать наконец себя обманывать.

…Однажды летом он привёз меня к какому-то пустынному водоёму, простирающемуся так далеко, что почти не было видно противоположного берега. Блёклое солнце почти закатилось за горизонт, время уже близилось к вечеру, и мы были здесь совершенно одни. Придорожная полоса деревьев полностью скрывала нас от изредка проезжающих по трассе машин.

Он был хмур и насуплен. Думая о чём-то своём, разделся и молча вошёл в воду, не предлагая мне присоединиться к нему. Потом, оттолкнувшись, нырнул и поплыл, мощно разрезая руками образовавшиеся от его движений волны, очень скоро превратившись в едва заметную точку. Слегка подрагивая от холода, я стояла, прислонившись к капоту его огромного чёрного «хаммера», и смотрела ему вслед.

Через какое-то время он вернулся.

– Ты что, не умеешь плавать? – спросил он, энергично растираясь полотенцем.

– Не умею, – покачала головой я, привычно любуясь его будто высеченным из мрамора телом.

– Почему? – удивился он.

– Потому что не было случая научиться.

– Вот как? Странно. Ну что ж, тогда просто раздевайся, – сказал он, расстилая на траве полотенце.

– Зачем? – с опаской покосилась я, но под его взглядом тут же начиная неловко стаскивать с плеч майку.

– Затем, что я так хочу, – невозмутимо пожал он плечами. – Разве этого не достаточно? Не умеешь в воде, научу тебя плавать на берегу, – добавил он, подталкивая меня к расстеленному на траве ложу…

…В тот вечер я вернулась домой довольно поздно, сообщив маме, что задержалась на совещании, а она ничего не спросила, привыкнув к моим поздним появлениям, только глянула с тревогой.

Теперь, в свете сегодняшнего разговора, я думаю, что, вероятно, природа моих вечерних «совещаний» была ей отлично известна. Только она никогда не говорила об этом, очевидно, считая, что не вправе вмешиваться. Отец отучил её командовать моей жизнью, полностью взяв эту роль на себя. Скорее всего, её жизнь была так же подчинена его воле, просто я раньше не задумывалась над этим, вечно занятая собственными проблемами. Мне и в голову не приходило, как сильно она была зависима от него. От него и его желаний. Очевидно, он тоже учил её «плавать» там, где считал нужным. Мне следовало бы догадаться. Оказывается, мы с мамой очень похожи, только раньше я этого не замечала.

Я подошла к окну и раздвинула шторы. Середина дня, а ощущение такое, что уже сумерки. Небо серое и неподвижное. Редкие тучи выглядят на нём застывшими, как на фотографии. В воздухе крутятся мелкие мухи, не то снег, не то дождь моросящий. Пожалуй, скорее снег. Середина ноября. Ночами заморозки. Вероятно, следует поменять колёса, а то недолго и в гололёд угодить. Надо позвонить и узнать, как там со временем. А то по первому снегу тут же выстроится очередь на три дня вперёд. Обычно так и случается. Все словно ждут этого первого снега, а потом спохватываются. Лучше уж, наверное, побеспокоиться заранее.

…Машину я вожу четыре года. Вот как Митька родился, сразу пошла на права сдавать. До этого Юра меня сам учил, терпеливо преодолевая все мои страхи. Неторопливо, без нервов, со своей извечной улыбкой на губах. Он никогда не злился, не хмурился, не ругал меня за бестолковость, наоборот, предпочитая всякий раз хвалить и подбадривать. Результат вышел замечательный. Страх я преодолела довольно быстро, и водитель из меня, как выяснилось, получился толковый. Сдала с первого раза, инструктор только удивляться успевал.

Рулила по-взрослому, парковалась не по-женски, разворачивалась довольно лихо.

– Кто это вас так водить учил грамотно? – спросил он перед самым экзаменом.

– Муж, – улыбнулась я, сноровисто объезжая препятствия.

– Надо же, – удивился инструктор. – Терпеливый он у вас, наверное.

– А что, у меня хорошо получается?

– Отлично, – заверил он, – сразу видно – непуганая. Мужья обычно мне только работы прибавляют. Больно уж после их науки женщины нервные делаются, приходится учить расслабляться. А так он мне здорово время сэкономил.

Ветров только усмехнулся, когда я рассказала о нашем разговоре. Очевидно, ему и самому это было хорошо известно. Нервировать меня вообще не в его характере. Не привыкшая к этому, я первое время, ожидая обычной мужской реакции, замирала в тоске, но скоро он сумел отучить меня от старых привычек, подарив невиданную доселе свободу духа. И я научилась ценить её.

Как только я получила права, он купил мне машину. Маленькую белую «хонду», хэтчбек с передним приводом, вполне себе по зиме устойчивую, за что я её сразу полюбила и разговаривала, как с живой, неизвестно почему окрестив «маруськой». Томясь в пробках, мы и теперь с ней частенько беседуем, и я совершенно уверена, что реагирует она не только на мои действия, но и на слова.

Вздохнув, я открыла в контактах телефон сервиса, где обычно обслуживалась. При них же был и шиномонтаж, куда собиралась записаться на «переобувку».

– Можете подъехать прямо сейчас, – сказал мастер, – у нас как раз «окно», наплыв ещё не начался.

Моя зимняя резина хранилась там же, поэтому я быстро собралась и спустилась вниз. «Маруська», улыбаясь радиатором, приветственно моргнула мне фарами. Я скользнула за руль и повернула ключ в зажигании.

Мастер обрадовался «маруське» как родной. Он ей уже три года туфельки на зимние сапожки меняет. Поговорили о приближающемся ТО, о масле, фильтрах и прочей ерунде.

– Задние колодки пока в порядке, а вот передние, наверное, менять будем, свои десять тысяч км они уж точно отбегали, перед зимой дисками рисковать незачем, – деловито сообщил мастер. Я вяло кивнула. Голова моя сейчас была занята совсем другим.

Пока меняли шины, я, устроившись в кафе напротив, вновь погрузилась в бесконечные размышления. Полнейший сумбур внутри не позволял мне воспринимать сегодняшние события хоть сколько-нибудь здраво. Совершенно ясно, что лодочка моего привычного, спокойного бытия раскололась как орех, и теперь неуправляемо несётся в пропасть, влекомая течением бурной порожистой реки. Какое пошлое сравнение! Неужели я, взрослая женщина, не могу придумать ничего умнее? Нет, похоже, не могу. Ведь именно так я и воспринимаю происходящие события. Меня тащит вниз по реке, бьёт о камни, погружает в глубину и не даёт пристать к берегу. Лечу вперёд, хватаясь за камыши, а они выскальзывают из рук, и я захлёбываюсь в грязной воде, пытаясь выплыть, но меня несёт всё дальше и дальше…

Отличная картинка. Впрочем, этого и следовало ожидать. Я всегда знала, что рано или поздно со мной произойдёт что-нибудь подобное, и тогда ничто не сможет удержать меня на плаву, ибо на сей раз спрятаться будет уже некуда. И мне придётся оказаться лицом к лицу с этой стихией.

Ну вот, именно так теперь и произошло. Какие там акции? Это всё полнейшая ерунда по сравнению с теми вопросами, которые предстоит мне решать в самом ближайшем будущем. Особенно в свете того, что я отнюдь не свободна, у меня есть мама и Митька, и предпринимать что-либо могу лишь исключительно исходя из их благополучия. За них я ответственна в первую очередь, и, кроме меня, защитить их действительно больше некому. Каким бы негодяем ни был Громов, это он сказал правильно. Я обязана выстраивать свою дальнейшую жизнь, прежде всего думая об интересах собственного сына. И дело вовсе не в материальной стороне вопроса. С этим как-нибудь разберусь, я уже умею зарабатывать деньги. Хуже другое. И мне прекрасно известно, о чём идёт речь. Вернее, о ком. А вот как с этим бороться, я пока не знаю. С чем угодно умею справляться, только не с этим. Во всяком случае, до сих пор точно не умела. Тут меня несло по камням и било о берег совершенно без моего участия…

Я расплачиваюсь за выпитый кофе и отправляюсь к машине.

– Всё в порядке, – улыбается мастер, – колёса отбалансированы отлично.

– Спасибо, – киваю я, пытаясь мысленно переключиться на нужную волну.

– Вероятно, свечи нам в следующий раз тоже лучше будет заменить, – добавляет он, захлопывая капот. – Пока всё нормально, но свой срок они к тому времени тоже отбегают. Не дожидаться же, пока движок троить начнёт.

– Конечно, – рассеянно соглашаюсь я, включая зажигание. – После Нового года непременно заеду.

Дома снова погружаюсь в раздумья.

Честно ли это – соглашаться идти в театр? То есть я имею в виду – вообще начинать какие-то отношения. А почему, собственно, нет? Элич это не Юра, вряд ли ему будет больно, как бы потом не повернулись события. Я или другая – не думаю, что это имеет для него большое значение. Да, я ему явно нравлюсь, но не настолько, чтобы это причиняло страдание. Как, например, мне присутствие Солнца. Так почему бы, в конце концов, и не завести любовника? Или всё-таки не стоит этого делать? Честно говоря, я и не уверена, что смогу. Юра – это было совсем другое. Он любил меня и был бесконечно терпелив, преодолевая все мои заморочки. Он не торопился, давая мне возможность привыкнуть к новой ситуации и смириться с неизбежным. Юра был готов находиться рядом, зная, что я при этом люблю другого, и изменить это не в моих силах. И ни в чьих. Уж не в его точно. И он был готов принимать всё таким, как оно есть.

А каковы намерения Элича, я пока не знаю. Скорее всего, он не любит меня, и это, безусловно, плюс. О том, что я люблю другого, ему тоже неизвестно, и это ещё один плюс. Остаётся только решиться мне самой, а как уж это получится, будет зависеть от моей силы воли. В конце концов, уже имея в анамнезе опыт близости с другим мужчиной, я, вероятно, сумею пойти на это ещё раз. Одним больше, одним меньше – какая разница? Главное, что я как-то научилась в эти минуты не думать о том, что рядом лежит не он, не вспоминать, не страдать и, в конечном итоге, не сравнивать. А это главное. Ведь любая женщина, имеющая в прошлом отношения с несколькими мужчинами, их обычно сравнивает. Иногда подсознательно. В этом нет ничего оскорбительного. Точно так же, вероятно, поступают и сами мужчины. Это мне, конечно, доподлинно неизвестно, ибо спросить было некого, но возьмусь предположить, что так и есть. Наверное, это нормально. А как ещё по-другому? Хочет – пусть сравнивает с кем угодно. Мне это абсолютно безразлично. Когда не любишь, вообще всё безразлично. Да плевать мне, лучше я или хуже какой-то другой женщины из его прошлого. И я очень надеюсь, что ему тоже.

Тогда, правда, непонятно, зачем всё это нужно? И станет ли от этого легче, тоже непонятно. Скорее всего, не станет. Поэтому и считаю не очень честным просто прикрываться им как ширмой. Использовать как зонтик, не чувствуя при этом ничего, кроме безразличия. Разве это красиво? В моём понимании – нет. К тому же дело ещё осложняется тем, что мы друзья. Наверное, с посторонним было бы гораздо легче. Но где сейчас искать постороннего? На это у меня просто нет времени.

Другие женщины относятся к таким вещам как-то проще, я неоднократно слышала. Перепихнуться «для здоровья» у многих считается нормой. Объяснили бы ещё, в чём оно заключается, так, может быть, мне бы легче стало. Потому что никакого здоровья в этом я не нахожу, скорее наоборот, так что, очевидно, это просто не мой метод.

Идти на близость с кем бы то ни было, кроме Солнца, для меня и так стресс. Тогда зачем я собираюсь пойти на это? В чём, собственно говоря, логика моего поведения? Значит, мне всё-таки отчего-то кажется это нужным? Странно, себя, оказывается, постичь ничуть не проще, чем другого человека.

Элич, в принципе, нормальный парень. Не такой мягкий и ранимый, как Ветер, и вполне привыкший к женскому вниманию. Девицы одолевают его со всех сторон, и так было всегда, сколько я помню. Он красив и насмешлив, вполне уверен в себе, так что, почему он выбрал меня, объяснить не берусь. Конечно, за эти годы мы стали хорошими друзьями, но ещё при жизни Ветра я ловила на себе его заинтересованные, очень мужские взгляды, он и не собирался скрывать этого. Правда, не в присутствии Юры, но ловила довольно часто. Возможно, даже и до Юры, но за это не поручусь, потому что в то время не видела вокруг себя ничего, кроме Солнца, и ни на какие взгляды просто не обратила бы внимания.

Хотя это, конечно, сомнительно, потому что, став женой Ветрова, внешне я изменилась очень сильно, можно сказать – превратилась из гусеницы в бабочку, если судить по обращаемым на меня сегодня взглядам мужчин. Раньше они на меня особенно не пялились, там смотреть было не на что.

Это, кстати, тоже ещё одна загадка. Зачем я в то время понадобилась Солнцеву, лично для меня до сих пор совершенно неясно. Ведь не для того же, чтоб стать у меня первым мужчиной? Этого добра вокруг хватает, только пальцем помани, особенно при его внешности и харизме. А уж на Фирме ему и вовсе все в рот смотрели, и до сих пор смотрят – выбирай на вкус. Хоть всех сразу. Почему он при этом выбрал меня – полнейшая загадка. То, что я была в него сильно влюблена, в расчёт не идёт. Это могла быть любая. В него половина сотрудниц влюблена. Однако же он ни на мгновенье не выпускал меня из своего поля зрения, каждую секунду проводя рядом со мной. Я готова поручиться, что всё это время у него совершенно точно никого другого не было, несмотря на весь его властный характер, он не сводил с меня цепкого взгляда и явно желал каждой клеткой, я всегда это чувствовала. Правда, чем сильнее желал, тем грубее становился, но тогда я, прошедшая суровую отцовскую школу, принимала это как должное. И любила его ещё сильнее.

Почему, в таком случае, он так легко отказался от меня? Ведь ничего не было проще забрать меня с собой или как минимум звонить – если и не оттуда, то хотя бы приезжая в Москву. Он бы мог встречаться со мной когда пожелал, если бы ему это было нужно. Значит, не было? За все эти пять лет он ни разу даже не заговорил со мной на эту тему, словно между нами никогда ничего не было.

Справедливости ради следует сказать, что не звонил он всего месяц, но он показался мне веком, ну а потом… я вышла замуж за Ветрова и никогда с тех пор более с Солнцем не разговаривала, если не считать ту мимолётную встречу на похоронах. Но тогда вокруг нас были чужие люди, и сама я от горя почти ничего перед собой не видела. Все годы после его отъезда и вплоть до самой смерти Юры я не переставала задавать себе этот мучительный вопрос: почему? – но ни разу не нашла на него ответа.

И теперь я должна дать себе обещание, что никогда повторно не войду в эту воду. Как бы сильно его ни любила, я не могу позволить этой стихии загнать меня в прежнее русло, где я вновь превращусь в неуправляемо несущуюся щепку, готовую найти свой бесславный конец в первом же встреченном омуте. Раньше я рисковала только собой, теперь у меня есть Митька. И о нём следует думать в первую очередь.

В результате я поднялась наконец с дивана и уселась за компьютер. Проект новый, а я ещё почти совсем не сдвинулась с места. Между тем, пообещала заказчику ознакомить его с первыми разработками уже в конце недели. В крайнем случае, в начале следующей. К счастью, речь здесь не идёт о серьёзной стратегии бизнеса, а крутится в основном вокруг кадровой политики. В этом нет ничего особенно сложного, всё давно изучено, и «велосипед» можно не изобретать. Но, тем не менее, формально относиться не стоит, люди ждут от меня индивидуального подхода, а не общих фраз, которые можно легко прочитать в любой книге по менеджменту в мягкой обложке, ими завалены сейчас все прилавки. Личностный рост, эффективный руководитель и прочая мура, давно навязшая у всех в зубах. Я не имею права портить собственную репутацию, иначе не только новых клиентов не приобрету, но и старых растеряю. Меня ведь ценят именно за креативность и нестандартный подход, и я просто обязана показать товар лицом.

Я раскрыла файл и принялась усиленно вникать в предоставленные клиентом данные, но вскоре заметила, что в голове у меня не осталось практически ничего из прочитанного, всё проходило мимо сознания, и ни одной умной мысли так и не родилось. Просто впустую потраченное время. А между тем его остаётся не так уж много. О чём, интересно, я думаю?

Захлопнув крышку ноутбука, я подошла к окну и уставилась в тёмное пространство. Ветер утих, и теперь белые мухи, перестав суетиться, направленно валили вниз, густо усевая землю.

…Как-то пару лет назад Юра в очередной раз повёз меня к морю. Плавать он учил меня так же терпеливо, как водить машину, и теперь я неплохо плаваю. Он вообще многому научил меня за эти наши пять лет. Например, правильно одеваться и в первую очередь видеть в себе женщину. Это, пожалуй, было самым трудным, но он справился, и сейчас я выгляжу совершенно не так, как раньше. Мужские взгляды об этом красноречиво свидетельствуют. И как бы я ни убеждала себя, что мне безразлично, обманываться не стоит – это несомненно приятно.

Однажды вечером мы сидели на открытой веранде небольшого ресторанчика и разговаривали, лениво поглядывая на пёструю толпу, хаотично передвигающуюся по широкой пешеходной площади.

Вероятно, мы заметили его одновременно, потому что оба моментально оборвали разговор, уставившись в одном направлении. Мужской силуэт, вынырнув из арки, устремился на площадь и, мелькнув среди деревьев, растворился в толпе. Он был очень похож на него. Настолько похож, что сердце моё, совершив кульбит, рухнуло куда-то вниз, ударившись о позвоночник, и я сильно вздрогнула. Юра сидел неподвижно, не произнося ни звука, просто слегка сглотнул, когда мы встретились глазами. Вероятно, он подумал о том же, но ничего не сказал. И разговор у нас после этого как-то не клеился, так что мы вскоре отправились в свой отель.

Конечно, Ветров частенько летал в Вену и застревал там порой на пару недель, общаясь с Солнцевым по рабочим вопросам и, наверное, не только по рабочим, но мы с ним никогда его поездки не обсуждали, стараясь вслух это имя не произносить. Прилетал сюда и Солнцев, но подолгу никогда не задерживался, и я заставляла себя об этом не думать, загружая всё свободное время другими делами.

Теперь я понимаю, как, должно быть, непросто приходилось Юре лавировать между нами, сохраняя при этом абсолютное спокойствие и свою вечную улыбку на лице, делая вид, что ничего особенного не происходит, и никогда не говоря ничего лишнего. По крайней мере, со мной. О чем он говорил с Солнцем и говорил ли вообще когда-нибудь на эту тему, я не знаю, хотя, ей-богу, многое бы отдала, чтоб хоть раз поприсутствовать при их беседе. Однако, зная Ветра, готова поспорить, что он не заводил разговоров об этом. Ведь предполагалось, что о наших отношениях с Солнцем никому не известно. В том числе и Юре.

В субботу я встречусь с Эличем и очень сильно постараюсь взглянуть на него другими глазами. Наверное, он сразу заметит. Интересно, удивит его это или нет? По идее, у нормального мужчины нет причин удивляться благосклонности женщины, на которую он так смотрит. Вероятно, он понимает, что, согласившись пойти с ним вдвоём на ужин, я отдаю себе отчёт в том, какой дальнейший характер может принять наша встреча. Он взрослый мужчина и вряд ли предполагает, что я до сих пор не догадываюсь о его к себе отношении. И если я дала согласие, то, скорее всего, не стану ломаться как школьница, если он позволит себе сделать некоторые шаги к изменению нашего прежнего статуса.

Снег валил и валил, из редкой крупы превращаясь в настоящую метель. Вокруг фонарей всё искрилось и сияло. Стоя у окна, я засмотрелась на это белое буйство. Зефир, безе, взбитые сливки. За какой-то час газон перед домом совершенно замело сугробами, а снег всё падал и уже не таял, плотно укрывая землю белым одеялом.

Вот так и я. Слишком много всего навалилось на меня за эти дни. Столь активно я жила только раньше, в то давнее время, когда он был рядом. Но с тех пор уже минуло целых пять лет, и так растрачивать себя я, оказывается, отвыкла. Ни отец, ни Солнцев беречь мои силы никогда не стремились, и Юре стоило большого напряжения, чтобы изменить этот алгоритм, научив относиться к себе по-другому.

А теперь всё начинается сначала. Я знаю это каждой клеткой, каждым нервом. Солнцев вернулся. И я наконец пробудилась от спячки. Он рядом, и это значит – я снова в игре. Не стоит себя обманывать.

Всё может быть просто. Когда вернётся Иван Аркадьевич, я позвоню ему и продам свои акции Солнцу. А дальше хоть в театр, хоть в цирк, хоть в постель с кем угодно…

В постель. Я почувствовала, как сдавило от этой мысли затылок. Перед глазами качнулось красивое насмешливое лицо Элича, его крупный рот и глубоко распахнутый ворот рубашки. Представляю, как удивился бы он, ненароком проникнув в мои мысли. Куча баб, оказавшись на моём месте, рассуждали бы прямо противоположно.

Я задёрнула шторы и вернулась к дивану.

Если я и дальше продолжу об этом думать, однозначно сойду с ума. Мне надо встать, одеться и выйти из дома. Уже поздно и холодно, но это неважно. Просто надо кому-нибудь позвонить, и тогда, возможно, удастся отвлечься.

Кому? Может, всё же Марьяне? Она обычно радуется, когда я звоню. Да, пожалуй. Больше звонить всё равно некому. Только мне следует понимать, что, встретившись с ней сегодня, я непременно проболтаюсь, и тогда моя жизнь предстанет перед ней в совершенно ином свете. А я обязательно проболтаюсь, потому что рядом больше нет Юры, единственного человека на всём белом свете, который умел направлять мои мысли в нужное русло.

А если не Марьяне, тогда кому?

Кира!

Боже мой, Кира…

Как безумная, вскочив с дивана, я кинулась к шкафу и долго шарила по карманам в поисках принесённой от мамы визитки. Не может быть, чтобы я потеряла её! Джинсы и куртку облазила в первую очередь, потом долго перебирала вытряхнутое на стол содержимое сумки. Нет, надо вернуться к джинсам. Я точно помнила, что засунула визитку именно туда.

Чем дольше я рылась, тем сильнее возрастало желание увидеться с Кирой. Я непременно должна позвонить ей! Это представлялось мне сейчас настолько важным, что все остальные проблемы временно отодвинулись на второй план.

Визитка обнаружилась в заднем кармане. Я схватила телефон и, усевшись с ногами, прижала к животу подушку.

– Кира, – сказала я очень тихо, когда в трубке наконец ответили.

– Соня, – отозвался бесконечно знакомый голос, – Сонечка…

* * *

Так или иначе, вернувшись утром домой после встречи с Кирой, я уже не чувствовала себя выброшенной на берег рыбиной, медленно подыхающей под лучами палящего солнца.

Палящего Солнца.

Всё то, что до сей поры не смела поведать Марьяне, Кире выговорилось легко и свободно. Она не отсюда. Не из моей сегодняшней жизни, где вовсе нет места кошмарным исповедям из прошлого. Мне делалось жарко от одной мысли, что вся эта безумная история достигнет ушей наших общих знакомых, и они станут пересказывать её, пожимая плечами и проникаясь сочувствием к столь неожиданным поворотам моей судьбы. Юра бы точно не захотел этого. Мой созданный им за эти годы образ никак не сочетался с той бешеной лавиной страстей, которую я обрушила ночью на Кирины плечи. И она приняла это так естественно, что все мои прежние страхи рассеялись в дым, всё стало легко и понятно, как будто иначе и быть не могло. Только Кира и больше никто, наверное, не воспринял бы меня столь открыто и ясно. Оказывается, ей и самой досталось сполна в этой жизни, и она мне столько всего о себе рассказала, что моя собственная история к утру уже не казалась столь дикой и неправдоподобной.

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – сказала она, – вот увидишь.

– Я совершенно запуталась, Кира. Не знаю, что делать. Возможно, я очень сильно ошибаюсь, пытаясь впутать сюда другого мужчину, но иного выхода просто не вижу. Хотя и это не выход. Потому что с той минуты, как вчера увидела Митю, поняла, что умру, если он снова окажется рядом. Мне нельзя с ним больше. Но и с другим тоже нельзя. Я просто не смогу. Это выше моих сил, понимаешь?

– Наверное. А какого другого-то?

– Да какая разница какого? – поморщилась я.

– Любого. Просто вот думаю, может, с другим попробовать?

По её лбу побежали морщинки.

– Это вряд ли, пожалуй. Я ведь уже пыталась. Только ничего хорошего не вышло. Не помогает это, можешь быть уверена.

– Я и сама так думаю. Боюсь, это явно не мой метод, – вздохнула я. – Только меня плющит от одной мысли, что Солнце в городе. Одевается, бреется, дышит, ходит где-то совсем рядом. Сидит в кабинете в пятнадцати минутах ходьбы от моего дома. От Трёхпрудного до Тверской-Ямской рукой подать.

– Не сходи с ума, – строго сказала Кира, – хватит себя изводить.

– Не могу, – покачала я головой. – А ты знаешь, как называется наш бизнес-центр? «Четыре ветра», представляешь? Это словно в насмешку. Чтоб не забывала ни на минуту. Мы ещё раньше смеялись над этим, особенно когда Ветер возглавил фирму.

Кира пересела поближе и обняла меня за плечи.

– Тебе надо успокоиться и перестать наконец переживать всё это заново. Сколько можно? Так недолго и мозгами поехать. А у тебя сын, и ты не имеешь права распускаться.

– Знаю, – кивнула я с несчастным видом. – Но у меня пока не получается. Я думаю только о нём. Особенно после вчерашней встречи. А знаешь, – вдруг повернулась я к ней, – он очень сильно изменился за эти годы. И я не про внешность. Он стал какой-то другой. Во всяком случае, со мной.

– В каком смысле «другой»? – спросила Кира.

Я пожала плечами.

– Ну не знаю. Мягче стал, спокойнее, что ли, даже смотрит иначе, не так, как раньше. И говорит тоже. Вот с официантом он был прежний – мрачный, угрюмый, я узнавала все его интонации, а со мной – по-другому, у него даже голос менялся. И я пока не понимаю, что это значит.

– Странно, – задумчиво протянула Кира. – Однако тебе в любом случае надо с ним встретиться, а там посмотрим. Он же ведь хотел поговорить?

– Хотел, – послушно кивнула я.

– Ну вот и надо. Послушаем, что он скажет.

– Да не могу я с ним встречаться, как ты не понимаешь? – вскинулась я. – И слушать тоже ничего не хочу из того, что он может сказать. Это ведь даже хуже, что он изменился, мне от этого только труднее. Я привыкла к нему прежнему, а теперь вообще не знаю, как с ним общаться.

– А что там знать? Общайся, как со всеми, а потом посмотрим, – сказала Кира.

– Легко тебе говорить, – вздохнула я. – Мне нельзя его видеть, иначе это добром не кончится, я чувствую…

– Чёрт знает что такое, – проворчала Кира, обхватив руками голову.

Позже, когда мы уже укладывались спать, она обняла меня и сказала:

– Я знала, что сегодня произойдёт что-то важное. С самого утра чувствовала. И когда ты позвонила, почти не удивилась. И то, что наши с тобой истории так похожи, не случайность. Просто моя уже давно закончилась, а твоя ещё нет. Да и глубже она намного. Это очень серьёзная штука, и простыми методами не решается. Пусть идёт как идёт, тут не надо резких движений. Так что не торопись пока, ладно?

Весь день я работала, и это подействовало на меня благотворно. Похоже, проект наконец сдвинулся с места. Мой мозг заработал в привычном режиме, и я, нащупав ногами берег, погрузилась в привычное состояние активного мыслительного процесса. Задача клиента, обретая нужные очертания, постепенно двигалась к правильному решению.

Часов в пять раздаётся звонок. Вера. Я всё ещё продолжала сидеть за компьютером, по инерции поигрывая колёсиком мышки.

– Ну как ты, отошла от вчерашнего? – заботливо поинтересовалась она. Вероятно, считается, что арест Громова непременно должен вывести меня из равновесия.

– Да это уже позавчера было, Верочка, – неохотно отозвалась я, стараясь придать голосу беспечность.

– Ну да, позавчера, – соглашается она. – Время так несётся, что не успеваешь отличать день от ночи.

В трубке слышатся отдалённые голоса и шарканье стульев. Вероятно, дверь в коридор открыта.

– У вас там, смотрю, оживление, – замечаю я, машинально прислушиваясь к происходящему в офисе.

– Да не то слово! Совещание только что кончилось, народ в ажиотаже. У Солнцева, как всегда, миллион идей, взбудоражил всё сонное царство, давно не помню, чтоб люди так радовались предстоящей работе. Как Юры не стало, все словно заснули, а теперь вот опять у нас солнце выглянуло. В прямом и переносном смысле. Любят они его, сама знаешь. Боятся ужасно, но любят не меньше.

У меня сердце ухнуло вниз. Господи, как же мне хочется сейчас оказаться там, с ними… с ним… участвовать в этом, слышать его голос, просто быть рядом…

– Конечно, знаю, Верочка. Рада за вас. А теперь расскажи о себе. Что у тебя там новенького? – постаралась я увести разговор в сторону.

Она ненадолго замолчала, потом осторожно сказала:

– Да есть кое-что, если честно…

– Что-нибудь дома? – спросила я.

– Ну, можно и так сказать. Не хотела пока говорить, но, чувствую, не могу удержаться.

– Надеюсь, хорошее?

– Да, – улыбнулась она в трубку. – Правда, пока ещё точно не знаю, но очень надеюсь. Даже боюсь говорить, но… представляешь, я, кажется, беременна.

– Боже, – восклицаю я, моментально вскакивая с кресла. – Неужели правда? Вот видишь, я так и знала, что всё получится, а ты мне не верила. Надо было давно попытаться. Говорила же, что у нашей Добровольской и статуя забеременеет! Какое счастье, что Марьянка тогда отвела нас к ней.

– Действительно счастье. А я ведь уже и сама не надеялась. Только ты на фирме пока никому не говори, ладно? – добавляет она шёпотом. – А то начнётся, сама знаешь. Не хочу болтовни раньше времени.

– Конечно, не буду. Ты же знаешь, я не из болтливых. Да и на фирме теперь почти не бываю, так что даже случайно не проболтаюсь, можешь не волноваться.

Я снова опустилась в кресло и прикрыла глаза.

– До свидания, – сказала она кому-то, и я услышала, как хлопнула дверь. – Ну вот, разошлись, слава богу, – вернулась она ко мне, – я уже одурела от шума. Сегодня рекламную кампанию какого-то эксклюзивного продукта обсуждали, презентации там всякие и прочее. Весь пиар-отдел на ушах. Но это не главное, основная часть совещания была посвящена какому-то новому проекту Солнцева, с которым он из Австрии вернулся. Я толком не поняла, но говорят – что-то очень глобальное. Вся команда Элича собралась, а они, сама знаешь, какие буйные.

При упоминании Элича я невольно вздрагиваю. Сегодня четверг, значит, осталось два дня. Вернее, уже один – пятница. Представляю, что подумала бы обо мне Вера, приди мне голову рассказать ей о своих планах. Моё вдовство считалось на фирме запретной темой, и сама я числилась едва ли не святой. Юру любили, и лишний раз старались меня не травмировать. То, как относился ко мне Ветер, ни для кого не являлось тайной. Представляю, с какой скоростью слетел бы с моей головы нимб, откройся им истинное положение вещей.

Я украдкой вздохнула.

– И вообще, тут такие интересные вещи творятся, – продолжила она. – Солнцев привёз из Вены столько нового, теперь все вокруг только это и обсуждают…

…Солнцев. Он никогда не задумывался над тем, как я отношусь к его идеям, просто командовал, зачастую требуя от меня невозможного, и я подчинялась, не мысля ослушаться, изо дня в день сгорая в жарком пламени его вечно кипящих зрачков.

– Послушай, Солнце, – попыталась я однажды, – не в моих силах сделать то, что ты просишь. Даже отец никогда не поставил бы передо мной столь нерешаемую задачу.

Он подошёл и на секунду впился горячим ртом в мои губы.

– Ты сделаешь то, что я сказал. А теперь собирайся, у меня сегодня не так много времени, – добавил он, приподнимая пальцем мой подбородок. – И я не готов тратить его на то, что и без того изложил достаточно ясно.

Слушая вполуха Верино щебетание в трубке, я думаю о том, что мне, вероятно, больше никогда не придётся подчинять себя его неукротимым желаниям, и это должно меня радовать, потому что я снова свободна и неподвластна более никаким стихиям. Я так думала целых пять лет. Пять долгих лет. Пока не вернулся Солнце.

– Ну вот, – завершает рассказ Вера, – а теперь, представляешь, какая буря поднялась на фирме после его возвращения. Многие думали, что нам уже будет не под силу с таким триумфом вернуться на рынок, но оказалось, что Солнцеву подвластно всё. Это просто лавина какая-то! Ты уже, вероятно, подзабыла, на что он способен, да и, скорее всего, оно в те времена тебя так сильно и не затрагивало.

– Вероятно, – уклончиво отвечаю я, тут же вспомнив его сумасшедшие руки на заднем сиденье огромного «хаммера».

– Вот я и говорю. Ты, наверное, такого давления на себе не испытывала. К тебе-то он относился совсем иначе.

«Совсем иначе…» – мысленно соглашаюсь я, стараясь пореже дышать в трубку.

– Ну да. А теперь все сотрудники просто на износ пашут. Меня тогда, конечно, на фирме не было, но трудно себе представить, что возможна такая активность. А в твоё время тоже так происходило?

– Тоже, Вер, – провожу я рукою по лбу, пытаясь избавиться от воспоминаний. – Именно так и было.

– Значит, тогда всё в порядке, – улыбается она. – До декрета придётся поработать в полную силу. Ну а потом уже новый психолог, думаю, найдёт к нему правильный подход, так что вряд ли возникнут сложности.

Щёки у меня вспыхнули так, что дышать стало нечем. Новый психолог. Представив себе некоторые картинки, я почувствовала, как шея становится влажной.

– Тут нужен очень серьёзный профессионал, – сказала Вера, – не каждый такое поднимет. Я, конечно, со своей стороны сделаю всё возможное, чтобы ввести его в курс дела, но не исключаю, что и твои консультации понадобятся, всё-таки ты стояла у истоков этого бизнеса. Помнишь, как меня натаскивала, когда я на фирму пришла?

– Помню, – киваю я, не отводя глаз от мигающего курсора. Пока я разговаривала, текст на мониторе так и оставался открытым. Я слегка крутанула колёсико мышки, и он немного сместился вверх.

Новый психолог. Мне от этого снова сделалось жарко и больно глазам. Если я и дальше продолжу представлять их совместную работу, то вряд ли смогу вразумительно закончить разговор с Верой.

– Знаешь, – продолжает она, – когда Дмитрий Сергеевич приезжал из Вены, я так сильно боялась его, что старалась лишний раз на глаза не попадаться, все вопросы решала с Юрой, мне с ним было намного проще. Да и ты, если надо, всегда была рядом. А теперь, когда приходится общаться напрямую, я вот как раз и думаю, что, вероятно, лучше бы найти психолога-мужчину. Женщине будет с ним довольно трудно. Не представляю, как ты справлялась.

Откинувшись на спинку кресла, я зажмурила глаза.

«Да уж, мужчину было бы явно лучше. По крайней мере, это позволит мне засыпать по ночам, без конца не представляя, как проходит у них дальнейшее обучение премудростям профессии».

Вера ненадолго задумалась, потом сказала:

– Ветер в этом смысле был очень лоялен, он никогда не заставлял чувствовать себя двоечницей в кабинете директора. А от Солнцева прямо сердце замирает. Как посмотрит, у меня сразу ноги подкашиваются. Уверена, с тобой такого не было.

«Ну разумеется, не было…» – с тоской подумала я, вспомнив гостиничный номер нашей последней встречи.

– Нет, со мной было совсем иначе, Верочка, – сказала я вслух, – Дмитрий Сергеевич, как всякий очень талантливый человек, вызывал во мне неизменное восхищение, которое помогало справляться со всеми сложностями.

От такого бессовестного вранья мои щёки запылали ещё ярче. Начни я вспоминать, как чувствовала себя, стоя перед ним в совершенно различных местах, едва ли сумела бы считать себя человеком, состоявшимся в данной профессии.

– Ну, тогда ты, наверное, очень сильная, – тяжело вздохнула Вера, – лично я ощущаю ужасную робость, когда Солнцев вдруг принимается буравить меня своими глазищами. Это такое странное чувство, словно он сейчас проглотит тебя, как Красную Шапочку. Нельзя не признать, что он человек поразительной воли. Наши влюблённые барышни, – вдруг засмеялась она, – называют это «солнечным ударом».

Я снова вздрагиваю, радуясь, что она не видит меня по ту сторону телефона.

– И много у вас этих барышень? – интересуюсь я как можно беспечнее.

– Да точно пол-офиса, – смеётся она. – Дежурят под дверью, как фанатки поп-звезды. Смешно наблюдать, как они измышляют причины пройтись лишний раз у его кабинета.

– А он что? – решилась я после паузы.

– А он их как не видит. Вообще не глядит, когда ходит по офису. Ты же знаешь, как он относится к служебным романам. Мне девки рассказывали, что и раньше так было. Все строго на «вы» и по имени-отчеству. А что, при тебе разве было не так?

– Так, – отозвалась я, радуясь, что ей неизвестно, как было при мне. – Он и раньше категорически пресекал служебные романы. Мы с самого начала в офисе общались исключительно на «вы» и всегда соблюдали дресскод.

«Вот разве что в постели он решительно отменял его, долгими часами предпочитая обходиться без всякой одежды».

Я снова представила, что сказала бы Вера, довелись ей заглянуть в замочную скважину двери, за которой мы с Солнцем постигали науку изучения шквальных стихий, накрывающих нас.

– Ну, так или иначе, – заключает Вера, шурша на столе бумагами и явно собираясь домой, – какое-то время мне ещё предстоит работать и, когда всё прояснится, я непременно доложу, что следует подумать о замене. Не хочу ставить перед фактом в последний момент, чтобы дать ему время отыскать достойную кандидатуру. Да, – спохватилась она, – а ты сама, кстати, не хочешь вернуться? На мой взгляд, это было бы лучшим решением. Особенно для Дмитрия Сергеевича. Не пришлось бы затеваться с учёбой человека, не знающего нашей кухни.

«А вот об этом лучше всего спросить самого Дмитрия Сергеевича», – снова подумала я, тоскуя от неизбежной перспективы этого обучения.

– Нет, Верочка, я не хочу возвращаться в офис. Я привыкла работать в свободном режиме, и такая нагрузка едва ли пойдёт мне на пользу.