книжный портал
  к н и ж н ы й   п о р т а л
ЖАНРЫ
КНИГИ ПО ГОДАМ
КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЯМ
правообладателям
Неведомые дороги

Дин Кунц

Неведомые дороги (сборник)

Неведомые дороги

Глава 1

Джой Шеннон въезжал в Ашервиль, когда внезапно его охватило ощущение безысходности и невозможности противостоять тому, что ждало впереди.

Он едва не развернулся посреди улицы. С трудом подавил желание вжать в пол до упора педаль газа и умчаться, ни разу не оглянувшись.

Городок ничем не отличался от любого другого в угледобывающей части Пенсильвании, где шахты давно закрылись, а приличной работы нет уже многие десятилетия. Тем не менее бедность и нищета не бросались в глаза, не поражали в самое сердце, не повергали в отчаяние. Поэтому Шеннона удивила собственная столь неординарная реакция на возвращение в родные пенаты.

Деловой центр Ашервиля занимал два квартала. Тут высились двух– и трехэтажные каменные здания, возведенные в пятидесятых годах девятнадцатого века и почерневшие от времени и грязи. Со времен юности Джоя они ничуть не изменились.

Очевидно, ассоциация торговцев или городской совет реализовали какой-то проект по благоустройству. Все двери, рамы, ставни и карнизы заново покрасили, в тротуарах прорезали круглые дыры, в которые посадили молодые клены. Деревья вытянулись лишь на восемь футов и еще крепились к поддерживающим их стойкам.

Красная и янтарная осенняя листва оживляла город, но с приближением сумерек Ашервиль становился все более мрачным, неприветливым, отталкивающим. Балансирующее на гребнях гор солнце словно сжалось, и его лучам недоставало яркости. В грязно-желтом свете удлиняющиеся тени молодых деревьев тянулись ко все новым и новым трещинам на асфальте тротуара.

Джой включил печку. Волна горячего воздуха согрела его не сразу.

Над шпилем церкви Пресвятой Богородицы кружила огромная черная птица. Она напоминала темного ангела, ищущего прибежища в святом храме.

По тротуару шли редкие прохожие, мимо проезжали автомобили, но он не узнавал ни пешеходов, ни водителей. Слишком долго он отсутствовал. За эти годы кто-то приехал, кто-то уехал. Кто-то умер.

Когда Шеннон свернул на усыпанную гравием подъездную дорожку к старому дому на восточной окраине города, его страх усилился. Оштукатуренные стены дома требовали побелки, крыше из кровельной плитки не помешал бы ремонт, но ничего зловещего в этом доме, в отличие от зданий в центре, не было. Скромный домик. Печальный. Запущенный. Ничего более. Несмотря на лишения, Джой провел здесь счастливое детство. Ребенком он не понимал, что его семья бедна; осознание этого пришло позже, когда он уехал в колледж и смог взглянуть на жизнь в Ашервиле со стороны. Однако он несколько минут просидел в автомобиле, скованный страхом, не испытывая ни малейшего желания вылезать из кабины и входить в дом.

Наконец Джой выключил двигатель и подфарники. И хотя температура в салоне не могла мгновенно понизиться, разом замерз без теплого воздуха, струящегося от печки.

Дом ждал.

Может, Джой боялся встретиться лицом к лицу с собственной виной и примириться со своим горем? Он не был хорошим сыном. И теперь лишился возможности искупить боль, которую причинил близким. Возможно, его пугало осознание того, что до конца своих дней придется жить под бременем содеянного, терзаться угрызениями совести и не надеяться на прощение.

Нет. Эта ноша, конечно, тяжела, но она его не страшила. Ни вина, ни горе не могли вызвать такую сухость во рту и заставить сердце биться, как паровой молот, при взгляде на родовое гнездо. Здесь что-то другое.

Сумерки начали сгущаться, притягивая ветерок с северо-востока. Двадцатифутовые сосны, выстроившиеся вдоль подъездной дорожки, покачивали кронами, готовясь к ночи.

Поначалу Джой решил, что должно случиться что-то экстраординарное. У него возникло ощущение, что он на пороге встречи со сверхъестественным. Такое с ним иногда случалось в далеком прошлом: он, алтарный служка, стоял рядом со священником и пытался уловить момент, когда обычное вино в потире становилось священной кровью Христа. Но почти сразу Джой решил, что ведет себя глупо. И его тревога столь же иррациональна, что и страх ребенка, который боится воображаемого тролля, прячущегося в темноте под его кроватью.

Джой вылез из кабины, направился к багажнику, чтобы достать чемодан. Повернул ключ и вдруг испугался еще сильнее: что-то чудовищное ждало его под крышкой. И пока багажник медленно открывался, сердце Шеннона едва не выскочило из груди, колотя по ребрам. Он даже отступил на шаг.

Но в багажнике, естественно, лежал только его потрепанный, видавший виды чемодан. Глубоко вдохнув, чтобы успокоить нервы, Джой достал его и захлопнул крышку.

Однако для успокоения нервов одного глубокого вдоха явно было мало. Захотелось выпить. Джою всегда хотелось выпить. Виски давно уже стало для него единственным лекарством от многих проблем. Иногда это средство даже помогало.

Ступени крыльца истерлись за долгие года. Их давно не красили, они протестующе потрескивали под тяжестью человеческого тела. Джой не удивился бы, если бы какая-нибудь из них провалилась.

За два десятилетия его отсутствия дом заметно обветшал. Джоя это удивило. Последние двенадцать лет, первого числа каждого месяца, его брат посылал отцу чек на приличную сумму, так что старик мог или переехать в новый дом, или подновить старый. На что же отец тратил деньги?

Ключ, как Джою и сказали, лежал под резиновым ковриком. Для Ашервиля ключ под ковриком или просто незапертая входная дверь были обычным делом.

Дверь открывалась в гостиную. Джой поставил чемодан у лестницы на второй этаж.

Включил свет.

Диван и кресло двадцатилетней давности заменили на новые, но столь похожие, что они не выделялись среди остальной мебели. Больше ничего не изменилось, если не считать появления телевизора с таким огромным экраном, будто он принадлежал богу.

На первом этаже дома располагались кухня и соединенная с ней столовая. За этим зеленым, с хромированной окантовкой столом Джой обедал в детстве с родителями и братом. И стулья остались теми же самыми, правда, обивку сиденьев на них сменили.

У Джоя возникло чувство, что дом давно уже пустует, закрытый для окружающего мира, и за долгие столетия он стал первым, кто ступил под эти молчаливые своды. Мать Шеннона умерла шестнадцать лет назад, отец – только полтора дня, но казалось, что они ушли в небытие давным-давно.

На двери в подвал в углу кухни висел календарь – подарок Первого национального банка. Октябрьский лист украшали сложенные горкой оранжевые тыквы. Из одной уже вырезали фонарь.

Джой подошел к двери, но открывать ее не стал.

Он хорошо помнил подвал. Две комнаты, в первой – водонагреватель и котел отопления. Вторая комната – брата.

Шеннон постоял, держась за латунную рукоятку рубильника. Она холодила ладонь и не желала согреваться теплом человеческого тела.

Рукоятка скрипнула, когда он наконец ее повернул.

Две тусклые, припорошенные пылью лампочки зажглись, когда Джой щелкнул выключателем. Первая – в коридорчике у лестницы, вторая – в комнате с котлом.

Ему не хотелось спускаться в подвал вечером, сразу же по прибытии. До утра оставалось совсем ничего. Более того, он вообще не видел необходимости спускаться в подвал.

Освещенный круг на бетонном полу у ступеней, как он и помнил, покрывали трещины. Ближе к стенам и углам они уползали в тень.

– Привет, – поздоровался Джой. Зачем он это сделал, сам не понял. Но продолжил: – Есть тут кто-нибудь?

Никого.

Шеннон погасил свет в подвале и закрыл дверь. Потом отнес чемодан на второй этаж. Короткий узкий коридор устилал вытертый серый в желтый горошек линолеум. За единственной дверью по правую руку находилась комната родителей. Последние шестнадцать лет, после смерти матери, отец спал там один. А теперь опустела и эта комната.

Чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, Джой посмотрел вниз, в гостиную, ожидая увидеть того, кто поднимается следом за ним. Но кто это мог быть? Все ушли. Умерли или уехали.

Дом был скромным, маленьким, обычным. Но на какие-то мгновения Джой почувствовал, что дом огромен, необъятен, в нем полно тайных комнат, где живут неведомые ему люди и разворачиваются невидимые глазу драмы. И тишина уже не казалась обычной, она рвала барабанные перепонки, как женский крик.

Шеннон открыл дверь и вошел в свою спальню.

Снова дома.

Джой боялся. Он не мог сказать, чего и почему. Даже если и знал, то знание это надежно пряталось где-то между интуицией и воспоминаниями.

Глава 2

Гроза надвинулась с северо-востока, и надежда увидеть звезды развеялась, как сигаретный дым. Темнота слилась с облаками, укутавшими горы, и небеса, в которых не осталось даже искорки, придавили долину, словно тяжелая могильная плита.

Подростком Джой Шеннон любил сидеть у окна своей спальни на втором этаже, глядя на кусок неба, оставленный ему для обозрения окружающими горами, и думать о том, что, кроме Ашервиля, на земле много больших городов, куда он однажды поедет и где даже мальчик из бедной шахтерской семьи сможет подманить удачу и стать, кем ему хочется. Особенно если планы у мальчика грандиозные и он не собирается жалеть себя, чтобы достичь цели.

Теперь сорокалетний Джой, прихватив с собой бутылку «Джека Дэниелса», сидел у того же самого окна, не зажигая света, и смотрел в черные небеса.

Двадцать лет назад, когда мир был куда как лучше, октябрьским вечером Джой приехал домой из колледжа в Шиппенсбурге, что случалось довольно редко. Хорошо закончив школу, он получил субсидию на продолжение учебы, но для полной оплаты стоимости обучения ее не хватало, поэтому он вечерами и по уик-эндам подрабатывал в супермаркете.

Его старший брат Пи-Джи (Пол Джон) тоже приехал на тот уик-энд. Мать приготовила обед: мясной рулет с томатным соусом, картофельное пюре, печеную кукурузу, а потом они с отцом поиграли в карты. Они много смеялись, в доме царила атмосфера любви и теплоты. Время, проведенное с Пи-Джи, всегда запоминалось надолго. Он достигал успехов во всем, за что брался. На выпускных вечерах в школе и колледже выступал, соответственно, от имени класса и курса, блистал на футбольном поле, практически не проигрывал в покер, пользовался вниманием самых красивых девушек, а самое главное, отлично ладил с людьми. Пи-Джи окружал ореол дружелюбия, даже незнакомцы сразу проникались к нему доверием, он обладал редким даром: с первого взгляда определял, что человеку интересно и каким образом можно расположить его к себе. Очень естественно, не прилагая к этому никаких усилий, Пи-Джи везде и всегда сразу становился душой компании. Умный, но предпочитающий держаться в тени, красивый, но начисто лишенный тщеславия, остроумный, но не ехидный, Пи-Джи был для Джоя потрясающим, лучшим в мире старшим братом. Более того, был и по прошествии стольких лет оставался эталоном, по которому Джой Шеннон мерил себя. Он мечтал быть таким, как Пи-Джи, если б такое было возможно.

Но за прошедшие десятилетия эта мечта обратилась в пыль, в ничто. Если Пи-Джи шел от успеха к успеху, на долю Джоя выпадали одни неудачи.

Он взял из миски, которая стояла на полу у стула с прямой спинкой, несколько кубиков льда, бросил в стакан, налил два дюйма «Джека Дэниелса».

С чем у Джоя было все хорошо, так это с выпивкой. И хотя за всю взрослую жизнь на его банковском счету редко лежало больше двух тысяч долларов, он практически всегда мог позволить себе приличное виски. Никто не мог сказать, что Джой Шеннон пьет дешевое пойло.

В последний вечер, который он провел под крышей родного дома, в субботу, 25 октября 1975 года, он сидел у этого окна с бутылкой колы. Тогда он еще не пристрастился к спиртному. В небе, как бриллианты, сверкали звезды, за горами ждали тысячи дорог, и выбор зависел только от него.

Теперь при нем была бутылка виски. Что его очень радовало.

На дворе стоял 1995 год, 21 октября, тоже суббота. Субботний вечер Джой считал худшим из всей недели, хотя и не мог сказать, почему. Может, не любил субботу, потому что большинство людей в этот день наряжались и ходили кто в гости, кто на танцы, на концерт или в театр, чтобы таким образом отпраздновать окончание еще одной рабочей недели, тогда как Джой не находил повода для празднования: он всего лишь выдержал еще семь дней тюрьмы, каковой стала его жизнь.

Гроза началась около одиннадцати. Яркие серебряные зигзаги молний зазмеились по черноте неба, отражаясь в оконном стекле. Раскаты грома вытряхнули из облаков первые крупные капли. И те ударились в окно и расплылись по нему, отделив от Джоя внешний мир мутной водяной пленкой.

В половине первого он поднялся со стула и пошел к кровати. В комнате стояла кромешная тьма, словно в угольной шахте, но Джой прожил в этой комнате двадцать лет и мог найти дорогу без света. Мысленным взором он видел вытертый, потрескавшийся линолеум, овальный тряпочный коврик, связанный матерью, узкую кровать с металлическим изголовьем, тумбочку с перекошенными ящиками. В одном углу стоял тяжелый, обшарпанный стол, за которым он двенадцать лет делал уроки, а когда ему исполнилось то ли восемь, то ли девять, написал первые рассказы о волшебных царствах, монстрах и путешествиях на Луну.

Мальчишкой Джой любил книги и хотел стать писателем. Как раз в этом за последние двадцать лет он неудачи не потерпел, пусть и потому, что даже не предпринял такой попытки. После того октябрьского уик-энда в 1975-м он перестал писать и отказался от своей мечты.

На кровати не было не только покрывала, но и простыней. А Джой слишком устал, чтобы искать их. Да и голова кружилась от выпитого.

Он вытянулся на голом матрасе, в рубашке и джинсах, даже не сняв туфли. В темноте заскрипели пружины. Знакомый звук.

Но, несмотря на усталость, спать Джою не хотелось. Полбутылки виски не хватило, чтобы успокоить нервы и заглушить дурное предчувствие. Джой ощущал, что ему грозит опасность. А заснув, стал бы совершенно беззащитным.

И все-таки он понимал, что надо отдохнуть. До похорон отца оставалось меньше двенадцати часов, и требовалось набраться сил. День предстоял нелегкий.

Он перенес стул к двери. Спинку подставил под ручку. Соорудил простую, но эффективную баррикаду.

Комната находилась на втором этаже. Никакой незваный гость не мог подобраться к окну снаружи. А если бы и подобрался, то открыть не смог: не позволил бы шпингалет.

Улегшись вновь, какое-то время Джой вслушивался в барабанную дробь, которую дождь выбивал по крыше. Если бы кто-то в этот самый момент бродил по дому, дробь эта заглушила бы шум шагов, они бы просто растворились в этом ровном звуковом фоне.

– Шеннон, – пробормотал он, – ты еще не такой старый, а у тебя уже едет крыша.

Как оркестр похоронного кортежа, дождь проводил Джоя в тяжелый сон.

Во сне он делил кровать с мертвой женщиной, одетой в странную прозрачную одежду, заляпанную кровью. Умершая, она вдруг зашевелилась, оживленная демонической энергией, и провела холодной рукой по его щеке. «Хочешь заняться со мной любовью? – спросила она. – Никто не узнает. Даже я не смогу свидетельствовать против тебя, потому что я не только мертва, но и слепа, – она повернула голову, и Джой увидел, что у нее нет глаз. Пустые глазницы смотрели на него самой черной чернотой, которую ему доводилось видеть. – Я твоя, Джой. Я вся твоя».

Он проснулся не с криком, а со всхлипом отчаяния. Сел, свесив ноги с кровати, закрыл лицо руками, из глаз катились слезы. И пусть даже от выпитого голова шла кругом, а к горлу подкатывала тошнота, Джой понимал, что реакция на кошмарный сон какая-то странная. Сердце колотилось от страха, но горе было куда сильнее ужаса.

Часы показывали половину четвертого утра. Он проспал меньше трех часов.

Темнота по-прежнему давила на окно, дождь все лил и лил. Джой поднялся, подошел к столу, на котором оставил недопитую бутылку. Один глоток повредить не мог. Наоборот, помог бы дотянуть до рассвета.

Сворачивая пробку, Джой почувствовал, что его неудержимо потянуло к окну. Словно железную стружку – магнитом, но он устоял. Потому что его вновь охватил страх: а вдруг по другую сторону залитого дождем стекла он увидит ту самую женщину, блондинку со спутанными, мокрыми волосами, с пустыми глазницами чернее тьмы, в прозрачном платье, с протянутыми к нему руками, беззвучно призывающую его выпрыгнуть из окна и улететь с ней в грозу.

Джой убедил себя, что она точно маячит за окном, как призрак. Даже не решался взглянуть в ту сторону, боясь заметить женщину хоть краем глаза. Случись это, и она, как вампир, забарабанила бы по стеклу, умоляя впустить под крышу, тогда как без приглашения не смела переступить порог.

Возвращаясь к кровати с бутылкой в руке, Джой намеренно отворачивался от прямоугольника ночи.

И гадал: перепил или сходит с ума?

А потом, к собственному изумлению, закрутил крышку, так и не приложившись к бутылке.

Глава 3

Утром дождь прекратился, но тяжелые облака по-прежнему прижимались к земле.

Похмелья Джой избежал. Он знал, сколько надо выпить, чтобы свести к минимуму нежелательные эффекты. И каждый день в большом количестве принимал витамины группы В, чтобы компенсировать уничтоженное алкоголем. Именно дефицит витаминов группы В и является причиной похмелья. Джой знал все нюансы. Пил методично и основательно, подходил к этому процессу в высшей степени профессионально.

Позавтракал тем, что нашлось в холодильнике: кусок зачерствевшего кофейного торта, полстакана апельсинового сока.

Приняв душ, Джой надел свой единственный костюм, белую рубашку, темно-красный галстук. Костюм он не доставал из шкафа уже лет пять, и пиджак висел на нем, как на вешалке. Воротник рубашки тоже был на размер велик. Джой показался себе похожим на пятнадцатилетнего подростка в одежде отца.

Поскольку спиртное ускоряло обмен веществ, организм Джоя сжигал все, что он съедал и выпивал, поэтому к каждому декабрю Шеннон становился на фунт легче в сравнении с предыдущим январем. То есть до полной бестелесности оставались какие-то сто шестьдесят лет.

В десять утра он пошел в «Похоронное бюро Девоковски» на Главной улице. Бюро не работало, но Джоя впустили, потому что мистер Девоковски его ждал.

Лу Девоковски уже тридцать пять лет хоронил жителей Ашервиля. Не худой, сутулый, с запавшими глазами, как рисуют в комиксах и показывают в фильмах представителей его профессии, а крепкий и краснолицый, с черными, не тронутыми сединой волосами – наглядное свидетельство тому, что работа с покойниками – гарантия долгой и активной жизни.

– Джой.

– Мистер Девоковски.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

– Вчера попрощаться с ним пришло полгорода.

Джой промолчал.

– Все любили твоего отца.

Джой молчал, не доверяя своему голосу.

– Я отведу тебя к нему.

Темно-красный ковер ритуального зала, бежевые стены, приглушенный свет. Розы, выглядывающие из теней, их сладковатый аромат, наполняющий воздух. Полированный гроб, бронзовые ручки и инкрустации. Следуя телефонным указаниям Джоя, мистер Девоковски предоставил все самое лучшее. Таким было бы желание Пи-Джи… да и похороны оплачивались его деньгами.

Джой осторожно приблизился к постаменту, словно человек во сне, которому не хочется заглядывать в гроб из опасения увидеть в нем себя.

Но в гробу покоился Дэн Шеннон в темно-синем костюме на постели из кремового атласа. Последние двадцать лет дали себя знать. Время обошлось с ним неласково, он ссохся и, похоже, радовался тому, что ушел.

Мистер Девоковски тактично удалился, оставив Джоя наедине с отцом.

– Извини, – прошептал Джой. – Извини, что ни разу не вернулся, не увидел больше ни тебя, ни маму.

После короткого колебания коснулся щеки старика. Холодная и сухая.

Он убрал руку, в шепот проникла дрожь:

– Я просто выбрал не тот путь. Неведомую дорогу… и как-то… так уж вышло, не вернулся назад. Не могу сказать почему, папа. Сам этого не понимаю.

Какое-то время Джой не мог говорить.

Аромат роз усилился.

Дэна Шеннона можно было бы принять за шахтера, хотя он не проработал в шахте ни дня, даже подростком. Широкое, тяжелое лицо. Большие плечи. Сильные, крупные кисти, испещренные шрамами. Он был автомехаником, отличным автомехаником, хотя время и место не обеспечивало его фронтом работы.

– Ты заслужил любящего сына, – наконец вымолвил Джой. – Хорошо, что у тебя их было два, не так ли? – он закрыл глаза. – Мне очень жаль. Господи, как же мне жаль!

Его сердце разрывалось от угрызений совести, огромная тяжесть, прямо-таки чугунная наковальня, навалилась на плечи, и разговор с мертвым отцом не принес облегчения. Даже господь бог в тот момент не мог бы помочь Джою.

Мистер Девоковски встретил вышедшего из ритуального зала Джоя в холле похоронного бюро.

– Пи-Джи знает?

Джой покачал головой.

– Я еще не смог его найти.

– Как это, не смог найти? Он же твой брат, – на мгновение скорбь на лице главного похоронных дел мастера Ашервиля сменилась недоумением, даже презрением.

– Он постоянно путешествует, мистер Девоковски. Вы это знаете. Все время в пути, собирает материалы для новых книг. В том, что я не смог его найти… моей вины нет.

С неохотой Девоковски кивнул.

– Несколько месяцев назад я видел статью о нем в «Пипл»[1].

Пи-Джи Шеннон, бытописатель дорожной жизни, самый знаменитый литературный цыган после Джека Керуака[2].

– Ему следовало иногда приезжать домой, – вздохнул мистер Девоковски. – Может, написать книгу об Ашервиле. Когда он услышит о смерти отца, бедный Пи-Джи, он очень огорчится. Пи-Джи сильно любил отца.

«Я тоже», – подумал Джой, но ничего не сказал. Учитывая свое поведение в последние двадцать лет, он сам бы в это не поверил. Но он любил Дэна Шеннона. Господи, любил. И любил свою мать, Кэтлин… Пусть не приехал на похороны и не увидел ее в смерти.

– Пи-Джи приезжал в августе. Провел здесь неделю. Твой отец всюду водил его, показывал. Очень гордился Пи-Джи.

Помощник Девоковски, худенький молодой человек в черном костюме, вошел в холл. Заговорил шепотом:

– Сэр, пора отправлять усопшего в церковь.

Девоковски глянул на часы.

– Ты пойдешь на церемонию? – спросил Джоя.

– Да, конечно.

Владелец похоронного бюро кивнул и отвернулся.

Снаружи небо напоминало пепелище с чернотой сажи и густой серостью пепла. Чувствовалось, что тучи вот-вот прольются дождем. Джой, правда, надеялся, что природа смилостивится и дождь пойдет после завершения мессы и погребальной службы.

На улице, когда Джой подходил к своему автомобилю сзади, направляясь к водительской дверце, он увидел, как сам по себе открылся багажник, крышка поднялась на несколько дюймов. Вдруг из темноты протянулась изящная рука. Женская. Со сломанным большим пальцем, вывернутым под неестественным углом, с кровью, капающей из-под вырванных ногтей.

На Ашервиль внезапно навалилась темнота. Ветер стих. Тучи, до того плывшие с востока, внезапно замерли, как потолок в аду. Джой остановился как вкопанный от леденящего кровь страха. Только рука двигалась, только рука жила, только ее отчаянный зов сохранил значимость и важность в этом закаменевшем мире.

Джою стало тошно от вывернутого большого пальца, вырванных ногтей, медленно капающей крови… но он не мог отвести глаз. Он знал, что рука принадлежит женщине в прозрачном одеянии, пришедшей в мир бодрствующих из сна, который Джой видел прошлой ночью. Хотя такого просто не могло быть.

Выдвинувшись из тени, отбрасываемой крышкой багажника, рука повернулась ладонью вверх. В центре виднелась кровавая ранка, возможно, нанесенная ногтем.

Джой закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса, но тут же перед его мысленным взором возник алтарь церкви Богородицы так ясно, словно он стоял в шаге от него. Серебряный звон колоколов нарушал тишину, но он слышал не настоящие колокола, звонившие в этот октябрьский день. Звук этот шел из памяти, им сопровождались утренние мессы далекого прошлого. «Это говорит моя вина, моя вина, моя самая ужасная вина». Джой видел потир, поблескивающий в свете свечей. Облатку, символизирующую тело Господне, в высоко поднятой руке священника. Джой напрягался, чтобы уловить момент пресуществления, когда реализовывалась надежда, вознаграждалась вера. Момент совершения чуда: превращения облатки в плоть, вина – в кровь. «Есть ли надежда для мира, для заблудших вроде меня

Образы, проносящиеся перед мысленным взором, стали такими же невыносимыми, как вид окровавленной руки, и Джой открыл глаза. Ничего нет. Багажник закрыт. Ветер и не думал стихать. Черные тучи накатывались с северо-востока, вдалеке лаяла собака.

Крышка багажника не поднималась, женщина не тянулась к нему. Галлюцинация.

Джой поднял руки, посмотрел на них, словно они принадлежали другому человеку. Их била дрожь.

Delirium tremens[3]. Дрожь в руках. Чертики, ползающие по стенам. В данном случае рука, высовывающаяся из багажника. Все пьяницы проходят через это… особенно когда пытаются завязать.

Сев за руль, Джой вытащил фляжку из внутреннего кармана пиджака. Долго смотрел на нее, открутил пробку, вдохнул запах виски, поднес фляжку к губам.

То ли он слишком долго простоял, загипнотизированный высовывающейся из-под крышки багажника рукой, то ли слишком долго просидел, борясь с желанием открыть фляжку, но в этот самый момент катафалк выехал из ворот похоронного бюро и повернул направо, к церкви Богородицы. То есть прошедшего времени хватило на то, чтобы гроб отца перенесли в катафалк из ритуального зала.

Джою хотелось прийти на погребальную церемонию трезвым. Очень хотелось, больше, чем чего-либо в жизни.

Не сделав ни единого глотка, он закрутил пробку, убрал фляжку в карман.

Завел двигатель, пристроился за катафалком и последовал за ним к церкви.

Несколько раз Джой слышал доносящиеся из багажника звуки, вроде бы там что-то перекатывалось. Ударялось. Стучало. Жалобно стонало.

Глава 4

Церковь Богородицы ничуть не изменилась. То же темное, с любовью отполированное дерево, те же витражи из цветного стекла, ждущие появления солнца, чтобы нарисовать на рядах скамей яркие образы сострадания и спасения души, те же своды приделов с темными тенями, тот же воздух, сотканный из множества ароматов: полироля с запахом лимона, благовоний, свечного воска.

Джой сидел в последнем ряду в надежде, что никто его не узнает. Друзей в Ашервиле у него не осталось. А без хорошего глотка виски он бы не выдержал презрительных взглядов, которыми его обязательно бы удостоили, и по заслугам.

Больше двухсот человек собрались на службу, и Джою показалось, что атмосфера в церкви даже более мрачная, чем приличествовала похоронам. Дэна Шеннона знали и любили, а потому искренне скорбели о его кончине.

Большинство женщин промокали глаза платочками, у мужчин они оставались сухими. В Ашервиле мужчины никогда не плакали на людях, и редко – в уединении собственного дома. Хотя уже больше двадцати лет на шахтах никто не работал, все они происходили из семей шахтеров, которые жили в постоянном ожидании трагедии, и многие их друзья и родственники погибли в завалах и взрывах, а также безвременно ушли из жизни от силикоза, болезни черных легких. В этих местах не просто ценили сдержанность, но не могли существовать без нее.

Держи свои чувства при себе. Не грузи друзей и родственников собственными страхами и душевной болью. Терпи. Этому принципу следовали жители Ашервиля и, пожалуй, ставили его выше двухтысячелетних заповедей, которым учил священник.

Погребальная месса стала первой, на которой Джой присутствовал за последние двадцать лет. Вероятно, по просьбе прихожан, священник вел службу на латыни, с благородством и красноречием, утерянными церковью в шестидесятых годах, когда в моду вошел английский.

Красота мессы не произвела на Джоя впечатления, не согрела кровь. Своими действиями и желаниями в последние двадцать лет он поставил себя вне веры и теперь слушал мессу, как человек, который смотрит на вывешенную в галерее картину через витрину, отчего его восприятие искажается бликами на стекле.

От церкви Джой поехал на кладбище. Оно располагалось на холме. Трава еще зеленела, опавшие листья расцвечивали ее желтыми и красными пятнами.

Отцу выкопали могилу рядом с могилой матери. Его имя еще не выбили на пустой половине большого, на две могилы, надгробного камня.

Впервые попав на могилу матери, Джой не почувствовал боль утраты, потому что он горевал о ее смерти все шестнадцать лет.

По существу, он потерял мать двадцать лет назад, когда видел ее в последний раз.

Катафалк остановился на дороге неподалеку от могилы. Носильщики под руководством Лу Девоковски и его помощника вытащили гроб из катафалка.

Открытую могилу, ожидавшую Дэна Шеннона, с трех сторон прикрыли черным клеенчатым пологом не для того, чтобы оградить. Полог закрывал сырую землю от глаз наиболее чувствительных участников похоронной процессии, дабы смягчить суровые реалии церемонии, в которой они принимали участие. Девоковски прикрыл черной клеенкой и кучу вырытой земли и задрапировал ее цветами и папоротником.

Чтобы посильнее наказать себя, Джой подошел к зияющей дыре. Перегнулся через полог, чтобы посмотреть, где именно будет лежать его отец.

На дне могилы, наполовину забросанное землей, лежало тело, завернутое в прозрачную, забрызганную кровью пленку. Обнаженная женщина. Лица не видно. Пряди мокрых, светлых волос.

Джой отступил, столкнувшись с другими людьми, направляющимися к могиле.

Он не мог дышать. Легкие, казалось, забило землей из могилы отца.

Суровые, как черно-серое небо, носильщики принесли гроб и осторожно установили его на специальные петли, подвешенные над могилой.

Джой хотел закричать, потребовать, чтобы они убрали гроб, посмотрели вниз, посмотрели на мертвую женщину, посмотрели в могилу.

Но лишился дара речи.

Прибыл священник в черной сутане и белом стихаре, который трепал ветер. До начала погребальной службы оставались мгновения.

Джой понимал: после того, как гроб опустят на семифутовую глубину, после того, как могилу засыплют, никто не узнает, что там была женщина со светлыми волосами. Для тех, кто ее любил и будет искать, она исчезнет навеки.

Вновь Джой попытался заговорить, но ни звука не сорвалось с его губ. Он лишь дрожал всем телом.

С одной стороны, он знал, что никакого тела на дне могилы нет. Это фантом. Галлюцинация. Delirium tremens. Как жуки, которых Рэй Милланд видел выползающими из стен в «Пропавшем уик-энде».

Тем не менее крик рвался у него из груди. И Джой бы закричал, если б смог разорвать железное кольцо молчания, сомкнувшееся вокруг него, закричал бы, потребовал, чтобы убрали гроб и заглянули в могилу, хотя знал, что никто ничего там не увидит и все подумают, что он тронулся умом.

Джой отвернулся от могилы, протолкался сквозь толпу приехавших из церкви на кладбище, направился вниз по холму, среди рядов надгробий. Укрылся во взятом напрокат автомобиле.

Внезапно к нему вернулись и возможность дышать, и дар речи.

– О господи! – вырвалось у него. – Господи, господи!

Должно быть, он сходил с ума. Двадцать лет непрерывного пьянства сделали свое черное дело, загубили мозг. Слишком много клеточек серого вещества утонули в ванне из алкоголя.

Так что дальнейшее соскальзывание в пропасть безумия мог остановить только добрый глоток виски. Джой достал из кармана фляжку.

Он прекрасно понимал, что в городе еще месяц будут обсуждать, как он, пошатываясь, уходил от могилы, не дождавшись, пока в нее опустят гроб. Хотя, честно говоря, Джоя более не волновали чьи-либо мысли. Его вообще ничего не волновало. Кроме желания выпить.

Но отца еще не похоронили, а Джой обещал себе, что останется трезвым, пока могилу не засыплют землей. За эти годы он бессчетное число раз нарушал обещания, которые давал себе, но по причинам, сформулировать которые не мог, это обещание представлялось ему важнее других.

Фляжку он так и не открыл.

Наверху, под ветвями деревьев, основательно раздетых осенью, под черным небом, гроб медленно опустили в землю.

Скоро люди потянулись вниз, проходили, с неподдельным интересом поглядывая на Джоя.

После ухода священника ветер закружил вихрями опавшую листву, словно души умерших выражали свое недовольство тем, что их потревожили.

Гром сотряс небеса. Первый за многие часы. И еще остававшиеся у могилы заторопились к своим автомобилям.

Владелец похоронного бюро и его помощник убрали лебедку, сняли ограждение могилы.

В тот самый момент, когда полил дождь, кладбищенский рабочий в желтом плаще убирал клеенку с холмика вырытой земли.

Другой рабочий уже сидел за рулем маленького трактора, который назывался «Бобкэт». Такого же желтого, как и дождевик напарника.

Прежде чем могилу залило водой, «Бобкэт» засыпал ее землей, а потом уплотнил гусеницами.

– Прощай, – выдохнул Джой.

Вроде бы ему следовало ощущать в этот момент некую завершенность, окончание важного жизненного этапа. Но он чувствовал лишь пустоту в душе. Ничего не завершилось, а он на это очень надеялся.

Глава 5

Вернувшись в отцовский дом, Джой спустился по узкой лестнице в подвал. Прошел мимо топливного котла. Мимо водонагревателя.

Дверь в комнату Пи-Джи рассохлась. Никак не хотела открываться, протестующе скрипела, цепляясь за дверную коробку, но Джой все-таки распахнул ее.

Дождь бил в узкие горизонтальные окна в верхней части подвальной стены, вспышки молний не разгоняли глубокую тень, заполонившую комнату. Джой щелкнул выключателем у двери, под потолком вспыхнула лампочка.

Комната была пуста. Кровать брата и остальную мебель, должно быть, давно уже продали, чтобы выручить несколько долларов. Последние двадцать лет, приезжая домой, Пи-Джи спал в комнате Джоя на втором этаже в полной уверенности, что Джой не приедет и комната ему не понадобится.

Пыль. Паутина. На стенах разводы плесени.

Единственным напоминанием о том, что здесь когда-то жил Пи-Джи, осталась пара киношных постеров на стене, аляповатых, когда-то ярких, а теперь выцветших, запылившихся, пожелтевших от времени, потрескавшихся, с завернувшимися краями.

В школе Пи-Джи мечтал о том, чтобы вырваться из Ашервиля, из бедности и снимать фильмы. «Эти дурацкие картинки нужны мне, – как-то признался он Джою, указав на постеры, – чтобы напоминать о главном: успех любой ценой того не стоит. В Голливуде можно стать богатым и знаменитым, даже снимая всякую ерунду. Если я не смогу делать что-то действительно достойное, мне хватит смелости отказаться от своей мечты».

То ли судьба так и не дала Пи-Джи шанса попробовать себя в Голливуде, то ли с годами он потерял интерес к кино. Ирония судьбы в том, что прославился он как писатель, реализовав мечту Джоя после того, как сам Джой от нее отказался.

Джой завидовал брату… но в зависти не было злобы. Пи-Джи заработал каждое слово расточаемых ему похвал и каждый доллар, который ему заплатили, и Джой им гордился.

В юности у них сложились особые, очень теплые, доверительные отношения, и со временем они не изменились, пусть теперь братья жили не в одном доме, а в тысячах миль друг от друга и общались, главным образом, по телефону, когда Пи-Джи звонил из Монтаны, Мэна, Ки-Уэста или из какого-нибудь маленького городка, затерянного на просторах Техаса. Виделись они раз в три или четыре года, и всегда Пи-Джи появлялся неожиданно, проездом, и надолго не задерживался. Проводил с Джоем день-два и снова исчезал.

Дождь барабанил по лужайке, которая начиналась от окон подвала. В вышине, такой далекой, словно находящейся в другом мире, вновь прогремел гром.

В подвал Джой спустился за банкой. Но в комнате нашел лишь два постера.

На бетонном полу, рядом с его ботинком, вдруг материализовался черный паучок. Торопливо пробежал мимо.

Джой не раздавил его, лишь понаблюдал, как паучок добрался до трещины в полу у плинтуса и исчез в ней.

Выключив свет, Джой вернулся в комнату с котлом и водонагревателем, оставив перекосившуюся дверь открытой. Поднимаясь по лестнице, почти на кухне спросил себя: «За чем же я, черт побери, ходил? За банкой? Какой банкой?»

В недоумении остановился, посмотрел вниз.

Банкой с чем? Банкой для чего?

Он не мог вспомнить, зачем ему понадобилась банка и какую именно банку он искал.

Еще один признак нарастающего слабоумия.

Слишком давно Джой не пил.

По прибытии в Ашервиль с ним определенно что-то произошло. Он не находил себе места, терял связь с окружающим миром. Джой вышел на кухню. Выключил за собой свет.

Собранный чемодан стоял в гостиной. Джой вынес его на крыльцо, запер дверь, положил ключ под коврик, откуда и достал его менее чем двадцать четыре часа назад.

Кто-то зарычал у него за спиной. Обернувшись, он увидел черную, мокрую от дождя дворняжку, сидевшую на нижней ступеньке. Глаза собаки горели яростным желтым огнем, как уголь с большим содержанием серы, дворняга злобно скалила зубы.

– Уходи, – мягко, без угрозы сказал Джой.

Собака зарычала вновь, наклонила голову, напряглась, словно готовясь прыгнуть.

– Тебе здесь не место. Как, впрочем, и мне, – Джой не выказывал страха.

Дворняжка стушевалась, задрожала, вывалила розовый язык и наконец ретировалась.

С чемоданом в руке Джой подошел к лестнице, проводил собаку взглядом. Она растворилась в дожде, как мираж. Обогнув угол дома, исчезла, и теперь Джою не составило бы труда убедить себя, что это очередная галлюцинация.

Глава 6

Адвокатская контора располагалась на втором этаже кирпичного здания на Главной улице, над таверной «Старый город». По случаю воскресенья таверна не работала, но рекламные надписи в витринах горели достаточно ярко, чтобы окрашивать струи дождя, текущие по стеклу, в зеленый и синий цвет.

Генри Кадинска занимал две комнаты, двери которых выходили в тускло освещенный коридор. Здесь же находились кабинет дантиста и фирма по торговле недвижимостью. Джоя ждали.

Он переступил порог маленькой приемной и поздоровался.

Из-за приоткрытой двери в кабинет донеслось: «Пожалуйста, заходи, Джой».

Вторая комната размерами чуть превосходила первую. Полки с книгами по юриспруденции занимали две стены. Еще на одной висели дипломы хозяина кабинета. Окна закрывали деревянные жалюзи, каких не производили уже лет пятьдесят. Сквозь горизонтальные щели в кабинет заглядывал дождливый день.

Два одинаковых стола из красного дерева стояли в противоположных углах. Когда-то Генри Кадинска делил кабинет со своим отцом Львом, который был единственным городским адвокатом, пока к нему не присоединился Генри. Лев умер, когда Джой учился в средней школе. Не использующийся по назначению, но сверкающий полировкой стол Льва Кадинска оставался в кабинете как памятник.

Положив трубку на большую хрустальную пепельницу, Генри поднялся из-за стола, пересек кабинет, пожал руку Джоя.

– Я видел тебя в церкви, но не хотел мешать.

– Я не заметил… никого.

– Как ты?

– Нормально. Я в порядке.

Они постояли в неловком молчании, не зная, что сказать. Потом Джой сел в одно из двух кресел перед столом.

Кадинска вернулся за стол, взял трубку. Лет пятидесяти пяти, невысокий, тощий, с торчащим кадыком. Голова его казалась великоватой для такого хрупкого тела, и ощущение это еще усиливали огромные залысины.

– Ты нашел ключ от дома, где я тебе и сказал?

Джой кивнул.

– Город сильно не изменился, не так ли? – спросил Генри Кадинска.

– Меньше, чем я ожидал. Вообще не изменился.

– Большую часть жизни у твоего отца не было денег, а когда, наконец, появились, он не знал, как их потратить. – Генри поднес спичку к трубке, глубоко затянулся. – Пи-Джи страшно злился из-за того, что Дэн практически не расходовал деньги, которые тот присылал.

Джой заерзал.

– Мистер Кадинска… я не понимаю, почему я здесь? Зачем я вам потребовался?

– Пи-Джи до сих пор не знает о смерти отца?

– Я оставил сообщение на автоответчике в его нью-йоркской квартире. Но он там практически не живет. Каждый год проводит от силы месяц.

Генри выдохнул дым. По кабинету поплыл густой запах табака, ароматизированного вишней.

Несмотря на дипломы и полки с книгами, комната не смотрелась кабинетом адвоката. Здесь царил какой-то особый уют. Профессия стала для Генри Кадинска таким же неотъемлемым атрибутом жизни, как халат и шлепанцы.

– Иногда он не набирает свой номер несколько дней, бывает, даже две надели.

– Странный образ жизни… все время в дороге. Но, полагаю, ему это нравится.

– Не то слово.

– А в результате появляются прекрасные книги.

– Да.

– Я в восторге от книг Пи-Джи.

– Не только вы.

– В них ощущается удивительное чувство свободы… полета души.

– Мистер Кадинска, при такой плохой погоде мне бы хотелось как можно быстрее выехать в Скрентон. Боюсь опоздать на рейс.

– Да, да, разумеется, – в голосе Кадинска слышалось разочарование.

Джой видел перед собой одинокого человека, который рассчитывал на обстоятельную, неторопливую дружескую беседу.

Пока адвокат открывал папку и рылся в лежащих в ней бумагах, Джой заметил, что один из дипломов выдан Гарвардской юридической школой. Удивился. Выпускники такой альма-матер обычно не практикуют в маленьких, забытых богом городках.

И полки заполняли не только книги по юриспруденции. Хватало и философских томов. Платон. Сократ. Аристотель. Кант. Августин. Кайзерлинг. Бентам. Сантаяна. Шопенгауэр. Эмпедокл. Хайдеггер. Хоббс. Френсис Бэкон.

Возможно, Генри Кадинска не столь уж уютно чувствовал себя в кресле провинциального адвоката, но просто смирился с этим сначала, чтобы не огорчать отца, потом в силу привычки.

Иногда, особенно после выпитого виски, Джой забывал, что в этом мире не только его мечты обращались в прах, столкнувшись с жизненными реалиями.

– Завещание и последняя воля твоего отца, – Кадинска смотрел на лежащий перед ним документ.

– Оглашение завещания? – переспросил Джой. – Я думал, присутствовать при этом должен Пи-Джи – не я.

– Наоборот, в завещании нет ни слова о Пи-Джи. Твой отец все завещал тебе.

Острый укол вины пронзил сердце Джоя.

– Почему он так поступил?

– Ты – его сын. Почему нет?

Джой попытался встретиться взглядом с адвокатом. В этот день, как никогда раньше, ему хотелось говорить честно, держаться с достоинством. Отец бы одобрил.

– Мы оба знаем ответ на этот вопрос, мистер Кадинска. Я разбил ему сердце. И матери тоже. Больше двух лет она умирала от рака, но я не приехал. Не взял ее за руку, не утешил отца. Не видел его двадцать последних лет. Звонил, может, шесть или восемь раз, но не больше. Половину этих лет он не знал, где найти меня, потому что я не оставлял ни телефона, ни адреса. А когда он находил мой телефон, у меня работал автоответчик и я сам трубку никогда не брал. Я был плохим сыном, мистер Кадинска. Я пьяница, эгоист, неудачник и не заслуживаю никакого наследства, каким бы маленьким оно ни было.

Генри Кадинска, казалось, кривился от боли, которую вызывала у него такая исповедь.

– Но сейчас ты не пьян, Джой. И я вижу, что у человека, который сидит передо мной, доброе сердце.

– Этим вечером я напьюсь, уверяю вас, сэр, – тихим голосом ответил Джой. – И если вы сомневаетесь в моих словах, значит, плохо разбираетесь в людях. Вы совсем меня не знаете… и в этом вам повезло.

Кадинска вновь положил трубку на пепельницу.

– Ладно, будем считать, что твой отец умел прощать. Он хотел, чтобы все отошло тебе.

Джой поднялся.

– Нет, я не могу ничего взять. И не хочу, – он направился к двери.

– Пожалуйста, подожди.

Джой остановился, оглянулся.

– Погода отвратительная, а мне предстоит долгий путь по горным дорогам до самого Скрентона.

– Где ты живешь, Джой? – спросил Кадинска, наклонился вперед, опять взял трубку.

– Вы знаете. В Лас-Вегасе. Вы же нашли меня там.

– Я хотел сказать, где ты живешь в Лас-Вегасе?

– А что?

– Я – адвокат. Всю жизнь задаю вопросы, и мне трудно перемениться. Уж извини.

– Я живу в трейлерном парке[4].

– С бассейном и теннисными кортами?

– Только старые трейлеры. Очень старые.

– Бассейна нет? Теннисных кортов?

– Черт, да там нет даже травы.

– А чем ты зарабатываешь на жизнь?

– Я – крупье за столом «блэк-джека». Иногда кручу рулетку.

– Работаешь регулярно?

– Когда в этом есть необходимость.

– А спиртное не помеха?

– Я не пью, когда работаю, – Джой вспомнил о своем обещании говорить правду. – Оплата хорошая плюс чаевые от игроков. У меня есть возможность копить деньги… на те периоды, когда я не работаю. Так что я ни в чем не нуждаюсь.

– Но с твоим послужным списком, учитывая, что ты то работаешь, то нет, тебе не часто удается получить работу в больших новых казино.

– Не часто, – согласился Джой.

– То есть с каждым разом ты оказываешься во все более захудалом месте.

– Для человека, в голосе которого только что звучало неподдельное сострадание, вы очень жестоки.

Кадинска покраснел.

– Извини, Джой, я просто хотел показать, что ты не в том положении, чтобы отказываться от наследства.

Но Джой твердо стоял на своем.

– Я не заслужил его, не хочу брать и не возьму. Решение принято. И потом, никто никогда не купит этот старый дом, а я точно сюда не вернусь.

Кадинска забарабанил пальцами по документам.

– Дом ничего не стоит. Тут ты прав. Но дом и обстановка – лишь малая часть наследства, Джой. Отец оставил тебе чуть больше четверти миллиона долларов в депозитах и ценных бумагах.

У Джоя пересохло во рту. Сердце учащенно забилось. Он вдруг увидел жуткую тьму, затаившуюся в углах кабинета адвоката, и тьма эта начала наползать на него.

– Это безумие. Отец был бедняком.

– Но твой брат давно уже добился успеха. Четырнадцать последних лет он каждый месяц посылал твоему отцу чек. На тысячу долларов. Я же сказал тебе, что Пи-Джи выходил из себя, потому что твой отец практически не тратил эти деньги. Дэн просто складировал их в банке, часть, по совету банкиров, держал в ценных бумагах, на них нарастали проценты.

– Это не мои деньги, – голос Джоя дрожал. – Они принадлежат Пи-Джи. Он их присылал, пускай теперь и забирает.

– Но твой отец оставил их тебе. Только тебе. И его завещание – юридический документ.

– Отдайте их Пи-Джи, когда он появится, – ответил Джой и направился к двери.

– Я подозреваю, что Пи-Джи захочет выполнить волю отца. Скажет, что деньги должен взять ты.

– Я не возьму, не возьму, – Джой возвысил голос.

Кадинска догнал его в приемной, схватил за руку, остановил.

– Джой, это не так просто.

– Конечно, просто.

– Если ты действительно не хочешь их брать, тогда ты должен отказаться от наследства.

– Я отказываюсь. Уже отказался. Ничего не хочу.

– Надо составить документ, подписать его, заверить у нотариуса.

И хотя в этот промозглый день в кабинете царил холод, Джоя прошиб пот.

– Сколько потребуется времени, чтобы подготовить эту бумагу?

– Если ты зайдешь завтра во второй половине дня…

– Нет, – сердце Джоя билось о ребра, словно желая выскочить. – Нет, сэр. Я не останусь здесь еще на одну ночь. Я еду в Скрентон. Утром улечу в Питтсбург. Оттуда – в Вегас. Сразу в Вегас. Документы пришлите по почте.

– Наверное, так будет лучше, – согласился Кадинска. – У тебя будет время все хорошенько обдумать, взвесить.

Поначалу адвокат казался мягким человеком, предпочитающим мир книг реальной жизни. Теперь нет.

Джой более не видел в его глазах доброты. Перед ним предстал хитрый оценщик душ с чешуей, замаскированной под кожу, с глазами, которые горели желтоватым сернистым огнем, совсем как у дворняги, которая едва не укусила его на крыльце отцовского дома.

Он вырвался из руки адвоката, оттолкнул его, метнулся к двери, охваченный паникой.

– Джой, что с тобой? – крикнул вслед Кадинска.

Коридор. Дверь фирмы, торгующей недвижимостью. Кабинет дантиста. Лестница. Джою не терпелось выскочить на свежий воздух, под очищающий дождь.

– Что с тобой?

– Не приближайтесь ко мне! – прокричал он.

У ступенек остановился так резко, что едва не скатился с них. Схватился за перила, чтобы сохранить равновесие.

Внизу, под крутой лестницей, лежала мертвая блондинка, завернутая в прозрачную пленку, перепачканную кровью. Пленка туго обтягивала ее груди, расплющивала их. Джой видел соски, но не лицо.

Его мутило от вида ее покалеченной руки, крови, ранки от ногтя на ладони. А больше всего он боялся, что она заговорит с ним из-под вуали из пленки, скажет то, что ему не следует знать, что он не должен знать.

Заскулив, как загнанное в угол животное, он повернулся и зашагал обратно.

– Джой?

Генри Кадинска стоял в тускло освещенном коридоре. Тени укрывали адвоката, блестели только очки с толстыми линзами, которые отражали желтый свет лампочки, висевшей под потолком. Он загораживал Джою путь. Приближался. Чтобы воспользоваться еще одним шансом уговорить его пойти на сделку.

Как же Джою хотелось вдохнуть свежего воздуха, подставить лицо под очищающий дождь. Повернувшись спиной к Кадинска, Джой снова двинулся к лестнице.

Блондинка по-прежнему лежала внизу, протягивая руку ладонью вверх, молчаливо о чем-то просила, возможно, о милосердии.

– Джой?

Кадинска уже рядом.

Джой двинулся вниз, сначала осторожно, потом быстрее, решив, что переступит через блондинку, если она действительно лежит у лестницы, пнет, если она попытается его схватить. Вскоре он уже перепрыгивал через две ступеньки, практически не держась за перила, треть лестницы осталась позади, половина – а девушка все лежала, осталось восемь ступенек, шесть, четыре – блондинка протягивала к нему руку, красный стигмат блестел в центре ладони. Шеннон закричал, достигнув последней ступени, и с его криком женщина исчезла. Нога опустилась на то место, где она только что лежала, Джой с силой распахнул дверь, вывалился на тротуар перед таверной «Старый город».

Повернулся к витринам, за которыми переливались зеленым и синим рекламные надписи, падающий с неба дождь стал ледяным, готовясь обратиться в мокрый снег. Через несколько секунд Джой промок… но не очистился.

Забравшись в кабину, он достал фляжку, которую ранее засунул под водительское сиденье.

Дождь не очистил Джоя изнутри. Он надышался грязным воздухом, который теперь отравлял организм. Но купажированный виски обладал отменными асептическими свойствами.

Джой отвернул крышку, поднес фляжку ко рту, глотнул. Повторил.

Алкоголь обжег горло, перехватило дыхание. Джой завернул крышку, боясь, что выронит фляжку из рук и прольет драгоценные остатки.

Кадинска не последовал за ним под дождь, чему Джой только порадовался. Ему хотелось без задержки уехать из Ашервиля. Он завел машину, отвалил от тротуара, расплескал лужу на перекрестке и поехал по Главной улице к окраине города.

Но Джой не верил, что ему удастся так просто покинуть Ашервиль. Чувствовал: что-то его остановит. То ли заглохнет двигатель и откажется заводиться вновь. То ли кто-то врежется в него на одном из перекрестков, хотя машин практически не было. Молния могла ударить в телеграфный столб и завалить его поперек дороги. Что-то хотело помешать ему выбраться из города. Шеннон не мог объяснить, откуда возникло ощущение, но ничего не мог с собой поделать.

Однако опасение оказалось ложным. Джой добрался до границы Ашервиля и пересек ее. Главная улица перешла в обычное шоссе. Жалкие домишки сменились лесами и полями.

Все еще дрожа как от страха, так и от холода – одежда промокла насквозь, – Джой проехал с милю, прежде чем начал осознавать, что он более чем странно отреагировал на завещание отца, который отписал ему четверть миллиона долларов. Он не понимал, почему известие это повергло его в такой ужас, почему этот подарок судьбы мгновенно убедил в том, что его душа в опасности.

В конце концов, учитывая, как Джой прожил все эти годы, его душа, если она существовала, могла попасть только в ад.

В трех милях от Ашервиля Джой выехал на развилку. Шоссе уходило вперед, поблескивающая под дождем черная лента скатывалась по пологому склону. Налево ответвлялась Коул-Вэлью-роуд, ведущая к городу Коул-Вэлью.

В то воскресенье, двадцать лет назад, возвращаясь в колледж, он собирался проехать девять миль по Коул-Вэлью-роуд до пересечения с трехполосным шоссе, которое местные жители называли Блэк-Холлоу-хайвей, и, повернув на запад, через девять миль добраться до Пенсильванской платной автострады. Он всегда ездил этим путем, самым коротким.

Но по причинам, вспомнить которые ему так и не удалось, Джой проскочил мимо Коул-Вэлью-роуд. Проехал еще девятнадцать миль, потом свернул на федеральную автостраду, чтобы по ней кружным путем добраться до Блэк-Холлоу-роуд. На федеральной автостраде попал в аварию, а потом все у него вообще пошло наперекосяк.

Тогда Джой ехал на десятилетнем «Форде Мустанге» модели 1965 года, который нашел на автосвалке и полностью восстановил, разумеется, с помощью отца. Господи, как же он любил тот автомобиль! Единственная красивая вещь, которая когда-либо принадлежала ему, и, что самое главное, он собственными руками сделал из дерьма конфетку.

Вспоминая «Мустанг», Шеннон осторожно коснулся левой стороны лба, у самой линии волос. Шрам длиной в дюйм, практически не видимый глазу, легко прощупывался. Джой помнил, как автомобиль занесло, завертело на мокром от дождя асфальте, помнил удар о столб, звон разбивающегося стекла.

Помнил и кровь.

А теперь, в другом автомобиле, он подъезжал к развилке и смотрел на уходящую влево Коул-Вэлью-роуд, думая о том, что ему дается последний шанс изменить события в правильном направлении, выбери он сегодня дорогу, которой следовало ехать в ту знаменательную ночь. Последний шанс вернуть свою жизнь на путь, начертанный судьбой.

Безумная идея, нелепое суеверие вроде предчувствия, что ему не удастся покинуть Ашервиль… да только на этот раз Джой не ошибался. Насчет шанса. Не мог ошибаться. Ибо точно знал, что в этот клонящийся к вечеру октябрьский день в реальный мир пришла сверхъестественная сила, знал, что не только его будущее, но и прошлое зависит от решения, которое он сейчас примет… Потому что Коул-Вэлью-роуд, которую разрушили девятнадцать лет назад, сейчас уходила влево, как и в ту достопамятную ночь, чудом восстановившись на прежнем месте.

Глава 7

Джой проехал знак «Стоп» и свернул на обочину, аккурат перед съездом на Коул-Вэлью-роуд. Подфарники «шеви» выключил, двигатель – нет, поставив ручку переключения скоростей в нейтральное положение.

Под кронами растущих вдоль обочин деревьев две полосы мокрого асфальта уходили в сгущающиеся октябрьские сумерки и растворялись в тенях, черных, как надвигающаяся ночь. Прилипшие к асфальту опавшие разноцветные листья словно светились изнутри.

Сердце Джоя гулко билось.

Он закрыл глаза, прислушался к дождю.

Открыл, с тем чтобы увидеть, что никакой Коул-Вэлью-роуд нет и в помине, что это очередная галлюцинация. Но дорога не исчезла. Две полосы асфальта блестели под серебряным дождем. Алые и янтарные листья напоминали разбросанные на черном бархате драгоценности, завлекающие его в тоннель деревьев и темноту, ждущую в глубине.

Дороги не могло быть.

Но она была.

Двадцать один год назад в Коул-Вэлью шестилетний мальчик, которого звали Руди Демарко, играя во дворе своего дома, провалился во внезапно образовавшуюся в земле трещину. Миссис Демарко, выбежавшая на его крики, нашла сына на дне восьмифутовой ямы, вокруг него клубился желтоватый серный дым. Он полезла за ним. В яме стояла такая жара, что женщине показалось, что перед ней ворота в ад. Дно ямы напоминало колосниковую решетку. Маленькие ноги Руди провалились между толстых каменных брусьев и болтались в густом серном дыму. Задыхаясь, плохо соображая, теряя ориентацию, миссис Демарко тем не менее вызволила сына из ловушки. Дно ямы уже начало рушиться и уходить у нее из-под ног, когда, крепко прижимая к себе сына одной рукой, а другой хватаясь за горячую землю, она поползла наверх. Трещина быстро расширялась, края ее осыпались, но миссис Демарко все-таки вытащила сына на лужайку. Его одежда горела. Она накрыла мальчика своим телом, пытаясь погасить огонь, но загорелась и ее одежда. Прижимая Руди к себе, она каталась по траве, звала на помощь, и ее крики казались особенно громкими потому, что мальчик неожиданно замолчал. Горела не только его одежда. Сгорели волосы, половина лица превратилась в сплошной волдырь, тело почернело, а где-то обуглилось. Тремя днями позже Руди Демарко умер в питтсбургской больнице, куда его доставили на машине «Скорой помощи». Ожоги оказались смертельными.

Шестнадцать лет, предшествующих смерти мальчика, жители Коул-Вэлью жили над подземным огнем, бушующим в заброшенных шахтах. Огонь этот питался оставшимся антрацитом, расширяя тоннели и вертикальные стволы. Пока власти штата и округа дискутировали о том, когда выгорит весь уголь и пожар потухнет сам по себе, пока спорили о различных способах его тушения, пока тратили огромные средства на консультантов и бесконечные слушания, пока старались переложить друг на друга расходы, связанные с эвакуацией горожан, жители Коул-Вэлью жили с датчиками окиси углерода, дабы не отравиться угарным газом в собственных домах. Тут и там в городе торчали трубы вентиляционных скважин, по которым отводились газы из горящих тоннелей, предотвращая угрозу взрыва. Одну из вентиляционных скважин пробурили на игровой площадке начальной школы.

После трагической смерти Руди Демарко политикам и бюрократам пришлось перейти от слов к делу. Федеральное правительство приступило к выкупу домов, которым грозила угроза разрушения. Сначала тех, что располагались непосредственно над горящими тоннелями, потом соседних. За следующий год, по мере того как уезжало все больше жителей, Коул-Вэлью превращался в город-призрак.

К октябрю семьдесят пятого, когда Джой, возвращаясь в колледж, поехал не той дорогой, в Коул-Вэлью оставались только три семьи, но и их власти намеревались перевезти до Дня благодарения[5].

После их отъезда намечалось в течение года разрушить все здания и дороги, а весь строительный мусор вывезти, чтобы от улиц, под которыми бушевал подземный огонь, не осталось и следа. Потом поля и холмы засеяли бы травой, вернув землю к естественному состоянию, и оставили, пока уголь в выработках окончательно не выгорит. По некоторым расчетам, на это могло уйти до двухсот лет.

Геологи, горные инженеры и чиновники департамента природных ресурсов Пенсильвании полагали, что площадь пожара занимает четыре тысячи акров – значительно больше территории городка. Следовательно, Коул-Вэлью-роуд тоже представляла собой немалую опасность для автомобилистов: на значительном участке могла в любой момент и где угодно провалиться под тяжестью автомобиля. В итоге, девятнадцать лет назад, после разрушения города-призрака, та же участь постигла и Коул-Вэлью-роуд.

Ее не было, когда днем раньше Джой ехал в Ашервиль. А теперь дорога появилась и ждала его, чтобы увести из дождливых сумерек в ночь неведомого. Путь, от которого он отказался в прошлый раз.

Джой очнулся от воспоминаний и обнаружил, что вновь держит в руке фляжку. Открытую, хотя и не помнит, как сворачивал крышку.

Чувствовал, если допьет остатки «Джека Дэниелса», дорога, уходящая в черный тоннель деревьев, задрожит перед его глазами, поблекнет и исчезнет. Возможно, и к лучшему. Не стоит возлагать надежд на дарованные чудом вторые шансы и сверхъестественное вмешательство. В конце концов, тронув «шеви» с места и следуя этой неведомой дорогой, Джой мог изменить свою жизнь не к лучшему, а к худшему.

Он поднес фляжку к губам.

Холодные небеса сотряс гром. Дождь забарабанил по крыше с такой силой, что заглушил мерное урчание работающего на холостых оборотах двигателя.

Мозг окутали пары виски, такие же сладкие, как спасение души.

Дождь, дождь, проливной дождь. Лишивший и без того тусклый день остатков света.

И пусть дождь не мог добраться до него, от тяжелого полога спускающейся тьмы деться было некуда. Ночь забралась в кабину – знакомая спутница, в компании которой Шеннон провел многие и многие часы, размышляя о своей потерянной жизни.

Он и ночь вместе распили бессчетное количество бутылок виски, недосыпание он уже давно воспринимал как должное. Всего-то делов – прижать фляжку к губам, поднять донышко, выпить содержимое, и опасное искушение вновь ухватиться за надежду канет в Лету. Неведомая дорога исчезнет, а жизнь, пусть уже и без надежды, продолжится, он пройдет свой путь до конца в блаженном алкогольном забытьи.

Джой сидел долго. Желание выпить не проходило. Он не пил.

Приближающийся со стороны города автомобиль Джой заметил, лишь когда его фары вдруг ударили в стекло «шеви». Свет ослепил, сзади будто надвинулся гигантский локомотив с включенным ярким прожектором. Джой глянул в зеркало заднего обзора и скривился от боли, резанувшей глаза.

Автомобиль, поравнявшись с ним, свернул налево, на Коул-Вэлью-роуд. Полетевшие из-под колес брызги грязной воды помешали Джою разглядеть и модель автомобиля, и водителя.

Когда грязные брызги сползли по боковому стеклу «шеви», Джой увидел, что второй автомобиль сбросил скорость. Его задние огни продолжали удаляться, но в сотне ярдов от развилки, под деревьями, замерли.

– Нет, – вырвалось у Джоя.

На Коул-Вэлью-роуд красные тормозные огни горели, как глаза дьявола в кошмарном сне, пугали, но призывали к себе, вызывали тревогу, но завораживали.

– Нет.

Шеннон повернул голову, сквозь лобовое стекло посмотрел на уходящее вниз по склону шоссе, то самое, по которому он поехал двадцать лет назад. В конце концов, он не возвращался в колледж, как в тот вечер. Ему уже сорок, и он ехал в Скрентон, откуда утром намеревался улететь в Питтсбург.

На Коул-Вэлью-роуд по-прежнему горели огни. Странный автомобиль ждал.

Скрентон. Питтсбург. Вегас. Трейлерный парк. Безликая, но безопасная жизнь. Никакой надежды… но и никаких сюрпризов.

Красные тормозные огни. Маяки. Поблескивающие сквозь пелену дождя.

Джой закрутил крышку, так и не выпив ни капли.

Включил фары, первую передачу.

Повернул налево, на Коул-Вэлью-роуд.

Впереди второй автомобиль тоже тронулся с места. Быстро набрал скорость.

Джой Шеннон последовал за водителем-призраком через тонкую перемычку, отделявшую реальность от какого-то другого мира, к городу, более не существующему, навстречу судьбе, недоступной пониманию.

Глава 8

С деревьев, кроны которых нависли над дорогой, ветер и дождь срывали листья и бросали их на асфальт. Падали они и на лобовое стекло, на мгновение прилипали, похожие на летучих мышей с распростертыми крыльями, потом «дворники» сбрасывали их.

Джой держался в сотне ярдов позади таинственного автомобиля – слишком далеко, чтобы разобрать его марку и модель. Он говорил себе, что у него еще есть время развернуться, поехать обратно к развилке и продолжить путь по шоссе, как он поначалу и планировал. Но он чувствовал, что лишится такой возможности, если поймет, что за автомобиль едет впереди. Интуиция подсказывала: чем больше он узнавал о том, что с ним происходило, тем призрачнее становились шансы на возвращение в прежнюю жизнь. Но он миля за милей удалялся от реального мира, в неведомую землю второго шанса, и скорее всего развилки, где Коул-Вэлью-роуд уходила от шоссе, более не существовало.

Проехав три мили, Джой увидел белый двухдверный «Плимут Валиант», которым восторгался в детстве, но давно уже не встречал на дорогах. Он стоял на обочине, очевидно, из-за поломки. Его габаритные огни окаймляли обочину. Они горели так ярко, что окрашивали капли дождя в алый цвет – и казалось, что небо истекает кровью.

Автомобиль, за которым Джой следовал, притормозил, почти остановился около «Валианта», потом вновь набрал скорость.

Рядом с «Плимутом» стоял человек в черном дождевике с капюшоном, держа в руке включенный фонарик. Замахал им, умоляя Джоя остановиться.

Джой глянул на удаляющиеся огни. Еще чуть-чуть – и загадочный автомобиль обогнет поворот, нырнет за гребень холма и исчезнет.

Проезжая мимо «Плимута», Джой разобрал, что человек в дождевике – женщина. Вернее, девушка. Очень красивая. Не старше шестнадцати или семнадцати лет.

В отблеске фонарика лицо под капюшоном напомнило ему лик Девы Марии. Ее статую для церкви в Ашервиле сделал неизвестный скульптор. И свечи, стоявшие перед статуей в красных стаканчиках, вот так же отбрасывали блики на ее лицо, делая его живым и прекрасным.

Когда Джой проезжал мимо девушки, она умоляюще посмотрела на него, и в ее взгляде он увидел нечто такое, что встревожило его до глубины души: перед его мысленным взором возникло это же лицо, но без глаз, разбитое, окровавленное. Каким-то образом он знал: если сейчас не остановиться, девушка не увидит зарю следующего дня, умрет насильственной смертью до того, как прекратится дождь.

Джой свернул на обочину перед «Валиантом», вылез из автомобиля. Он еще не успел высохнуть от очищающего душа, который принял, выйдя из адвокатской конторы Генри Кадинска двадцать минут назад, поэтому на дождь не обращал ни малейшего внимания, а температура холодного ночного воздуха как минимум в два раза превышала температуру страха, который не покидал его с того самого момента, как он узнал о завещании отца.

Джой поспешил к стоящему на обочине «Плимуту», девушка устремилась к нему навстречу.

– Слава богу, ты остановился! – воскликнула она. Дождь стекал с капюшона, образуя водную завесу перед ее лицом.

– Что случилось?

– Машина сломалась.

– На ходу?

– Да. Аккумулятор ни при чем.

– Откуда вы знаете?

– Он не разряжен.

На него смотрели огромные, темные глаза. В красном отсвете фонарей капли дождя на ее щеках блестели, как слезы.

– Может, генератор?

– Ты разбираешься в двигателях?

– Да.

– Я – нет. И чувствую себя такой беспомощной.

– Мы все такие.

Она как-то странно посмотрела на него.

Молодая девушка, в силу своего возраста она еще не растеряла наивности и мало что знала о жестокости окружающего мира. Однако Джой Шеннон увидел в ее глазах что-то такое, чего не мог понять.

– Я в полной растерянности, – и это, похоже, относилось к ее неумению чинить автомобили.

Он поднял капот.

– Дайте мне ваш фонарик.

Она протянула ему фонарь.

– Я думаю, бесполезно.

Не обращая внимания на дождь, барабанящий по спине, он проверил крышку распределителя зажигания, чтобы убедиться, что она надежно закреплена, провода, ведущие к свечам от аккумулятора.

– Если сможешь, подвези меня до дома, – попросила она. – А завтра я вернусь сюда с отцом.

– Сначала давайте попробуем завести ваш автомобиль, – он захлопнул капот.

– У тебя даже нет плаща, – обеспокоилась она.

– Неважно.

– Ты простудишься и умрешь.

– Это всего лишь вода… ею крестят детей.

Над головой ветви затрясло порывом ветра, опавшие листья закружились в воздухе, но их тут же прибило к земле, как прибивает ко дну последние надежды, пытающиеся всплыть из глубин сердца.

Он открыл дверцу со стороны водительского сиденья, сел за руль, фонарик положил рядом с собой. Ключи девушка оставила в замке зажигания. На поворот ключа стартер не отреагировал. Джой включил фары, и они тут же вспыхнули.

Яркий свет залил девушку, стоявшую перед автомобилем. От красного не осталось и следа. Черный дождевик напоминал сутану, белые лицо и руки, казалось, светились изнутри.

Несколько мгновений он смотрел на нее, гадая, почему их пути пересеклись и где они окажутся к тому времени, когда эта странная ночь перейдет в день. Потом выключил фары.

Вновь девушку освещал только красный отсвет габаритов.

Перегнувшись через сиденье, Джой вдавил кнопку-блокиратор на второй дверце, вылез из «Валианта», взяв с собой фонарик и ключи.

– Что у вас сломалось, не знаю, но починить ваш автомобиль здесь не удастся, – он захлопнул водительскую дверцу, запер на ключ. – Вы правы… лучше всего отвезти вас домой. Где вы живете?

– В Коул-Вэлью. Я как раз ехала домой.

– Там же практически никто не живет.

– Да. Наша семья – одна из трех оставшихся. Теперь это город-призрак.

Вымокшему, продрогшему до костей Джою не терпелось вернуться во взятый напрокат автомобиль и включить печку на полную мощность. Но, вновь встретившись со взглядом темных глаз, он еще сильнее почувствовал, что именно ради нее ему предоставили второй шанс свернуть на дорогу к Коул-Вэлью, чего он не сделал двадцать лет назад. Но вместо того, чтобы бежать с ней к «шеви», он замялся, боясь, что любой его поступок, даже такой пустяковый, как посадить девушку в машину и отвезти домой, может оказаться ошибкой, а потому он лишится последнего, чудесным образом дарованного шанса на спасение души.

– Что-то не так? – спросила она.

Джой, будто загипнотизированный, смотрел на нее, размышляя над возможными последствиями своих действий. Его пустой взгляд, должно быть, напугал девушку.

Слова, которые сорвались с его губ, удивили его самого. Их словно произнес кто-то другой:

– Покажите мне ваши руки.

– Руки?

– Покажите мне ваши руки.

Ветер свистел в ветвях над головой, ночь стала часовней, в которой они стояли вдвоем.

В полном недоумении она протянула к нему руки.

– Ладонями вверх.

Она подчинилась и теперь больше, чем когда-либо, напомнила ему Матерь Божью, умоляющую всех прийти к ней, успокоить душу и сердце.

Девушка сложила руки лодочкой – в ней плескалась тьма, и он не мог разглядеть ладони.

Трясущейся рукой поднял фонарь.

Поначалу увидел неповрежденную кожу. Потом в центре каждой залитой водой ладони появился синяк.

Джой закрыл глаза, задержал дыхание. Когда открыл вновь, синяки потемнели.

– Ты меня пугаешь, – сказала она.

– Нам самое время испугаться.

– Ты никогда не казался странным.

– Посмотрите на ваши руки.

Она опустила глаза.

– Что вы видите?

– Вижу? Только свои руки.

Ветер стонал в деревьях голосом миллионов жертв, ночь наполняли жалобные мольбы о пощаде.

– Вы не видите синяки?

– Какие синяки?

Ее глаза оторвались от рук, взгляды вновь встретились.

– Так вы не видите?

– Нет.

– И не чувствуете?

На самом деле синяки уже превратились в раны, из которых начала сочиться кровь.

– Я вижу не то, что есть. – Джоя трясло от ужаса. – Я вижу то, что будет.

– Ты меня пугаешь, – повторила она.

Он видел перед собой не блондинку в саване из прозрачной пленки. Лицо под капюшоном обрамляли иссиня-черные волосы.

– Но вас может ждать та же участь, что и ее, – проговорил он скорее себе, чем ей.

– Как кого?

– Я не знаю ее имени. Но она не была галлюцинацией. Теперь я понимаю. Белая горячка тут ни при чем. Здесь что-то другое. Что именно… не знаю.

Стигматы на ладонях девушки с каждым мгновением становились все ужаснее, хотя она их не видела и не чувствовала боли.

Внезапно Джой осознал, что усиление интенсивности этого паранормального явления может означать только одно: опасность, нависшая над девушкой, возрастала. Судьба, уготовившая ей смерть, которую он отсрочил, повернув на Коул-Вэлью-роуд и остановившись, могла и передумать.

– Может, он возвращается.

Она сжала пальцы в кулаки, возможно, смущенная его неотрывным взглядом.

– Кто?

– Не знаю, – но посмотрел на Коул-Вэлью-роуд, в темноту, которая проглатывала блестящий под дождем асфальт.

– Ты про второй автомобиль? – спросила она.

– Да. Вы разглядели водителя?

– Нет. Мужчина. Но я его не разглядела. Лишь смутный силуэт. А следовало?

– Не знаю, – он взял ее за руку. – Пошли. Уедем отсюда.

Когда они шли к «шеви», девушка сказала: «Ты совсем не такой, каким, я думала, станешь».

Фраза эта удивила Джоя. Но, прежде чем он успел спросить, а что сие означает, они добрались до «шеви»… и тут он остановился как вкопанный, потрясенный увиденным, забыв про ее слова.

– Джой? – позвала она.

«Шеви» исчез. На его месте стоял «Форд». «Мустанг» модели 1965 года. Его «Мустанг» модели 1965 года. Развалюха, которую он, подросток, восстановил с помощью отца. Синий «Мустанг» с выкрашенными белым дисками колес.

– Что не так? – спросила она.

На этом «Мустанге» Джой ехал двадцать лет назад. Этот «Мустанг» он разбил, слетев с асфальта автострады и врезавшись в столб рекламного щита.

Но перед ним стоял целехонький «Мустанг». По боковому стеклу, которое он при аварии вышиб головой, стекали струйки дождя. «Мустанг» словно только что сошел с заводского конвейера.

Поднялся ветер, завыл, ночь обезумела. Плети дождя обрушились на Джоя, девушку, автомобиль, асфальт.

– Где «шеви»? – дрожащим голосом спросил он.

– Кто?

– «Шеви», – он возвысил голос, чтобы перекричать ветер.

– Какой «шеви»?

– Взятый напрокат автомобиль. На котором я приехал.

– Но… ты приехал на «Мустанге».

Как и прежде, он видел в ее взгляде что-то загадочное, но полностью осознавал, что она не пытается его обмануть.

Отпустил ее руку, двинулся вдоль «Мустанга», ведя рукой по заднему крылу, дверцам, переднему крылу. Холодный, гладкий, мокрый от дождя металл, твердый, как дорога, на которой стоял автомобиль, реальный, как сердце, колотящееся в груди.

Двадцать лет назад, после удара о столб, «Мустанг» сильно помяло, но он остался на ходу. Джой вернулся на нем в колледж. Помнил, как гремел и дребезжал автомобиль по пути в Шиппенсбург: это его жизнь разваливалась на части.

И помнил кровь.

Рваная рана на лбу тогда сильно кровоточила. Джой, конечно, заехал в больницу, где его перевязали, но к тому времени он сильно перемазал кровью оба передних сиденья. Теперь, когда Джой осторожно открыл водительскую дверцу, в кабине вспыхнул свет. Достаточно яркий, чтобы увидеть: пятен крови на обивке нет.

Девушка обошла «Мустанг» с другой стороны. Скользнула на пассажирское сиденье, захлопнула дверцу.

Без нее ночь разом опустела, превратилась в могилу фараона, еще не найденную археологами в песках Египта. Будто весь мир вымер, и только Джой Шеннон остался, чтобы услышать вой ветра и познать ярость бури.

Ему не хотелось садиться за руль. Происходило явно что-то очень странное. Казалось, Джой перенесся в несуществующий мир, плод горячечного бреда… хотя был совершенно трезв.

Вспомнил о ранах на хрупких ладонях, которые увидел до того, как они там появились, об опасности, которая возрастала с каждым мгновением, проведенным на темной дороге. Сел за руль, захлопнул дверцу, отдал девушке фонарик.

– Включи печку, – попросила она. – Я закоченела.

Он забыл о том, что и сам замерз и продрог. Все его мысли занимала загадочная трансформация, которую претерпел «шеви».

Ключ торчал в замке зажигания.

Джой завел машину. Звук стартера он знал, как собственный голос. И настроение его сразу улучшилось. Несмотря на все странности, что творились вокруг него, несмотря на страх, который не отпускал со времени приезда в Ашервиль, Джоя вдруг охватил дикий восторг.

Груз прожитых лет свалился с плеч. По крайней мере, на мгновение будущее стало таким же радужным, каким представлялось ему в семнадцать.

Девушка передвинула рычажки, и по воздуховодам в салон хлынул горячий воздух.

Джой снял «Мустанг» с ручника, включил первую передачу, но, прежде чем тронуться с места, повернулся к девушке.

– Покажите мне руки.

Она показала, пусть и не очень понимала, зачем ему это нужно.

Раны на ладонях оставались, видимые только ему, но он решил, что они частично закрылись. И крови текло меньше.

– Мы поступаем правильно, уезжая отсюда, – объяснил он ей, хотя и знал, что едва ли она понимает, о чем речь.

Включил «дворники» и выехал на шоссе, продолжив путь в Коул-Вэлью. Автомобиль повиновался каждому его движению, как великолепно настроенный рояль, отчего на душе стало еще легче и веселее.

Минуту или две Джой полностью сосредоточился на вождении, просто вождении… такого с ним не случалось уже добрых двадцать лет. Он буквально растворился в «Мустанге». Мальчик и его автомобиль. Что могло быть лучше романтики дороги?

Потом он вспомнил слова незнакомки, произнесенные аккурат в тот момент, когда он впервые увидел «Мустанг» и остановился как вкопанный. «Джой?» Она назвала его по имени. «Джой? Что не так?» Но он точно помнил, что не представлялся ей.

– Как насчет музыки? – спросила она с нервной дрожью в голосе, словно его затянувшееся молчание тревожило ее куда больше, чем все сказанное или сделанное им.

Джой искоса глянул на нее, когда она потянулась к радио. Капюшон дождевика она откинула, открыв копну густых, шелковистых волос цветом чернее ночи.

Она сказала что-то еще, фразу, которая удивила его. Память его не подвела: «Ты совсем не такой, каким, я думала, станешь». А до того: «Ты никогда не казался странным».

Девушка поворачивала верньер, пока не нашла станцию, на волне которой Брюс Спрингстин пел «Дорогу грома».

– Как тебя зовут? – спросил он, решив перейти на «ты»[6].

– Селеста. Селеста Бейкер.

– Откуда ты знаешь мое имя?

Вопрос ее смутил, она лишь на мгновение решилась встретиться с ним взглядом. Даже в слабом свете приборного щитка Джой заметил, что девушка покраснела.

– Ты никогда меня не замечал, я знаю.

Он нахмурился.

– Не замечал?

– В средней школе ты учился двумя классами старше меня.

Несмотря на опасную, мокрую дорогу, Джой посмотрел на девушку, изумленный ее словами.

– Что ты такое говоришь?

Она ответила, не отрывая глаз от подсвеченной шкалы радиоприемника.

– Я училась во втором классе, а ты в выпускном[7]. Я по уши влюбилась в тебя. И была в отчаянии, когда ты закончил школу и уехал в колледж.

Джой с огромным трудом оторвал от нее взгляд.

Вписавшись в поворот, они проехали мимо заброшенной шахты со сломанным опрокидывателем, который на фоне черного неба смотрелся как скелет доисторического чудовища. Поколения шахтеров трудились в его тени, добывая уголь, но все они или умерли, или разъехались по другим округам и штатам. Следуя изгибу дороги, Джой плавно сбросил скорость с пятидесяти до сорока миль в час, столь потрясенный словами девушки, что уже не доверял себе, боялся не справиться с управлением на более высокой скорости.

– Мы никогда не разговаривали, – продолжала она. – Мне не хватало духа подойти к тебе. Я просто… ты понимаешь… восхищалась тобой издалека. Господи. Это так глупо звучит, – она искоса глянула на него, чтобы убедиться, что он не смеется над ней.

– Ты несешь чушь, – ответил он.

– Я?

– Сколько тебе лет? Шестнадцать?

– Семнадцать, почти восемнадцать. Мой отец – Карл Бейкер, а быть дочерью директора школы ой как нелегко. Я всегда чувствовала себя парией, так что мне с трудом удавалось завести разговор даже с парнем, который… ну, в общем, далеко не с таким красавчиком, как ты.

Ему казалось, что он попал в комнату кривых зеркал, где искажено все, не только отражения.

– Я не понимаю твоей шутки.

– Шутки?

Он сбавил скорость до тридцати миль в час, потом еще придавил педаль тормоза, наконец, «Мустанг» уже не обгонял воду, которая бежала по дренажной канаве, заполнив ее практически доверху, за правой обочиной. Свет фар дробился на неровной поверхности воды.

– Селеста, мне, черт побери, сорок лет. Как я мог учиться в школе двумя классами старше тебя?

На ее лице отразилось изумление, смешанное с тревогой, но потом и первое, и второе сменила злость.

– Почему ты так себя ведешь? Почему пытаешься напугать меня?

– Нет, нет. Я просто…

– Ты давно уже учишься в колледже, а все равно дурачишься. Может, мне надо радоваться тому, что раньше у меня не хватило духа заговорить с тобой?

Ее глаза заблестели от слез.

В замешательстве он перевел взгляд на дорогу… и тут же закончилась песня Спрингстина.

– Это была «Дорога грома» из нового альбома Брюса Спрингстина «Рожденный бежать», – раздался из радиоприемника голос диджея.

– Нового альбома? – переспросил Джой.

– Крутая песня, не так ли? Можете мне поверить, этот парень далеко пойдет.

– Это не новый альбом, – пробормотал Джой.

Селеста вытирала глаза бумажной салфеткой.

– Давайте послушаем еще одну песню Брюса, – продолжал диджей, – «Только она». Из того же альбома.

Зазвучала мелодия рок-н-ролла. «Только она» оставалась такой же радостной, веселой и задорной, как и двадцать лет назад, когда Джой услышал ее впервые.

– О чем он говорит? Это не новый альбом. «Рожденный бежать» вышел двадцать лет назад.

– Замолчи, – в голосе слышались злость и обида. – Просто замолчи, а?

– Тогда эти песни постоянно крутили на радио. Он поставил на уши весь мир. Придал рок-н-роллу второе дыхание. Теперь это классика… «Рожденный бежать».

– Прекрати, – яростно прошипела она. – Больше тебе меня не испугать, пусть я и «синий чулок». Ты не доведешь меня до слез.

А она действительно боролась со слезами. Челюсть закаменела, губы плотно сжались.

– «Рожденному бежать» уже двадцать лет, – настаивал он.

– Ерунда.

– Альбом вышел двадцать лет назад.

Она вжалась в дверцу со стороны пассажирского сиденья, чтобы как можно дальше отодвинуться от него.

Спрингстин пел.

Голова у Джоя шла кругом.

Ответы приходили к нему, но он не решался обдумывать их, опасаясь, что они неправильные и внезапно проснувшиеся в нем надежды лишены основания.

Дорога втиснулась в узкий проход между горами. С обеих сторон отвесные стены поднимались на добрых сорок футов и таяли в ночи. Фары освещали лишь небольшой кусок асфальта перед машиной.

Струи ледяного дождя яростно хлестали по «Мустангу».

«Дворники» вибрировали, будто у автомобиля было огромное сердце, которое вместо крови качало время и судьбу.

Наконец Джой решился посмотреть в зеркало заднего обзора.

В сумраке кабины увидел нечто, чего хватило, чтобы сердце зашлось от изумления, трепета, безумной радости, конечно же, смешанных со страхом. Действительно, несуществующая дорога вела его неведомо куда. Из зеркала на него глянули ясные, чистые глаза, не потухшие и налитые кровью, какими они стали после двадцати лет пьянства. А над глазами он увидел гладкий, высокий лоб, не прорезанный глубокими морщинами тревог, горечи и презрения к самому себе.

Он с силой вдавил в пол педаль тормоза. Завизжали шины, «Мустанг» потянуло вбок.

Закричала Селеста, уперлась руками в приборный щиток. Если бы они ехали быстро, она бы точно ударилась головой о ветровое стекло.

Автомобиль через желтую разделительную линию вынесло на встречную полосу, развернуло на сто восемьдесят градусов, при этом он вновь пересек разделительную полосу и остановился, нацелившись передним бампером в сторону развилки.

Джой повернул к себе зеркало заднего обзора, приподнял, чтобы посмотреть на линию волос, она определенно сдвинулась к бровям, опустил, чтобы увидеть нос, рот, подбородок.

– Что ты делаешь? – спросила она.

Пусть у него и тряслась рука, он нащупал выключатель и включил лампочку под потолком.

– Джой, мы же можем столкнуться лоб в лоб! – испуганно воскликнула она, хотя в Коул-Вэлью больше никто не ехал.

Он лишь придвинулся к маленькому зеркалу, поворачивал его из стороны в сторону, изгибал шею, чтобы досконально рассмотреть свое лицо.

– Джой, мы же не можем стоять на дороге!

– Господи, о господи!

– Ты сошел с ума?

– Я сошел с ума? – спросил он свое молодое отражение.

– Немедленно развернись и съезжай с дороги!

– Какой сейчас год?

– Перестань, наконец, идиотничать.

– Какой сейчас год?

– Это не смешно.

– Какой сейчас год?

Она взялась за ручку двери.

– Нет, – остановил ее Джой, – подожди, подожди, ты права, надо съехать с дороги, только подожди.

Он развернул «Мустанг» в направлении к Коул-Вэлью, куда они ехали до того, как он ударил по тормозам, съехал на обочину.

Повернулся к девушке, в голосе зазвучала мольба:

– Селеста, не сердись на меня, не бойся, прояви терпение, просто скажи, какой сейчас год. Пожалуйста. Пожалуйста. Я должен услышать это из твоих уст, и тогда я поверю, что это не сон. Скажи мне, какой сейчас год, а потом я тебе все объясню… насколько смогу объяснить.

Любовные чувства, которые в школе питала к нему Селеста, взяли верх над страхом и злостью. Лицо смягчилось.

– Какой год? – повторил он.

– Тысяча девятьсот семьдесят пятый, – ответила она.

Спрингстин допел песню.

Ее сменила рекламная пауза. Слушателям рекомендовали посмотреть последний хит сезона, фильм «Собачий полдень» с Аль Пачино в главной роли.

Годом раньше таким же хитом были «Челюсти». Стивен Спилберг только становился звездой. Этой весной американцы ушли из Вьетнама.

В прошлом году Никсон покинул Белый дом.

Его сейчас занимал Джеральд Форд – президент-хранитель взбудораженной страны. В сентябре на его жизнь покушались дважды. Линнетт Фромм стреляла в него в Сакраменто. Сара Джейн Мур – в Сан-Франциско.

Элизабет Сетон стала первой американкой, канонизированной католической церковью.

«Цинциннатские краснокожие» в семи играх выиграли чемпионат страны по бейсболу среди обладателей кубков Американской и Национальной лиг.

Джимми Хоффа исчез.

Мухаммед Али стал чемпионом мира среди боксеров-тяжеловесов.

Диско. Донна Саммер. «Би Джиз».

Одежда оставалась мокрой, но костюм, в котором он был на похоронах и бежал из кабинета адвоката Генри Кадинска, исчез. Его заменили сапоги, синие джинсы, клетчатая байковая рубашка и джинсовая куртка, подбитая овчиной.

– Мне двадцать лет, – прошептал Джой с благоговейным трепетом, словно говорил с богом в тишине церкви.

Селеста протянула руку, коснулась его лица. Ладонь была теплой в сравнении со щекой, и рука дрожала не от страха, а от удовольствия, которое доставило Селесте это прикосновение. Разницу эту Джой смог почувствовать только потому, что вновь стал молодым и без труда распознавал флюиды, идущие от девушки.

– Определенно не сорок, – подтвердила она.

На радио Линда Ронсштадт запела песню, давшую название ее новому альбому: «Сердце как рулевое колесо».

– Двадцать лет, – повторил Джой, и на глаза навернулись слезы благодарности той силе, которая чудесным образом перенесла его в это время и в это место.

Ему не просто дали второй шанс. Предоставили возможность начать все сначала.

– И теперь от меня требуется одно – все сделать правильно, – прошептал он. – Но как узнать, что именно я должен сделать?

Дождь лупил, лупил, лупил по «Мустангу» с яростью барабанщиков Судного дня.

Рука Селесты отбросила мокрую прядь волос с его лба.

– Твоя очередь.

– Что?

– Я сказала тебе, какой сейчас год. Теперь ты должен все объяснить.

– С чего мне начать? Как мне… убедить тебя?

– Я поверю, – просто и коротко ответила она.

– В одном я уверен: я не знаю, что должен сделать, что изменить, ради чего меня перенесли сюда, но все замыкается на тебе. Ты – сердцевина, ты – причина того, что я получил надежду на новую жизнь, и любое мое будущее связано с тобой.

Пока он говорил, ее рука отдернулась от него. Теперь Селеста прижимала ее к сердцу.

У девушки, похоже, перехватило дыхание, так что заговорила она не сразу.

– Ты на мгновение стал другим, незнакомым… но мне это начинает нравиться.

– Позволь взглянуть на твою руку.

Она оторвала правую руку от сердца, протянула к нему ладонью вверх.

Лампочка под потолком горела, но в тусклом свете он не смог как следует разглядеть ладонь.

– Дай фонарик.

Селеста выполнила просьбу.

Он включил его, всмотрелся в обе ладони. Когда он видел их в последний раз, стигматы затягивались. Теперь вновь открылись, и из них текла кровь.

– Что ты видишь, Джой? – спросила Селеста, увидев на его лице вернувшийся страх.

– Дыры от гвоздей.

– Там ничего нет.

– Сочащиеся кровью.

– На моих руках ничего нет.

– Тебе не дано их видеть, но ты должна верить.

Осторожно он коснулся ее ладони. Когда поднял палец, подушечка блестела от ее крови.

– Я вижу. Чувствую. Для меня все это – пугающая реальность.

Посмотрев на Селесту, Джой увидел, что ее широко раскрытые глаза не отрываются от пятна крови на подушечке пальца. Губы разошлись, образовав овал изумления.

– Ты… ты, должно быть, порезался.

– Так ты видишь?

– На твоем пальце, – подтвердила она с дрожью в голосе.

– А на своей руке?

Она покачала головой.

– На моих руках ничего нет.

Он прикоснулся к ее ладони вторым пальцем. И на нем появилось кровавое пятнышко.

– Я вижу, – ее голос дрожал. – На двух пальцах.

Произошло пресуществление. Воображаемая кровь на ее руке трансформировалась, благодаря его прикосновению и, разумеется, какому-то чуду, в реальную.

Селеста провела пальцами левой руки по ладони правой, но крови не появилось.

По радио Джим Кроус, еще не погибший в авиакатастрофе, пел «Время в бутылке».

– Наверное, ты не можешь видеть собственную судьбу, глядя на себя, – предположил Джой. – Кто из нас может? Но как-то… через меня… через мое прикосновение, тебе… ну, не знаю… дают знак.

Он мягко приложил к ладони Селесты третий палец, и его подушечка тоже окрасилась кровью.

– Знак, – повторила она, до конца не осознавая, что происходит.

– Так что ты мне поверишь. Этот знак нужен, чтобы ты мне поверила. Потому что, если ты мне не поверишь, я, возможно, не смогу тебе помочь. А если я не смогу помочь тебе, то не помогу и себе.

– Твое прикосновение, – прошептала она, беря его левую руку в свои. – Твое прикосновение, – она встретилась с ним взглядом. – Джой… что со мной случится… что случилось бы со мной, если бы ты не приехал?

– Тебя бы изнасиловали, – с абсолютной убежденностью ответил он, пусть и не понимал, откуда ему это известно. – Насиловали. Били. Мучили. В конце концов убили.

– Мужчина в другом автомобиле, – она всматривалась в черную дорогу. Дрожал уже не только голос, но и все тело.

– Думаю, да, – ответил Джой. – Думаю… он это проделывал и раньше. Блондинка, завернутая в прозрачную пленку.

– Я боюсь.

– У нас есть шанс.

– Ты еще не объяснил. Не рассказал. Насчет «шеви», на котором ты вроде бы приехал… насчет того, что тебе сорок лет…

Селеста отпустила его руку, измазанную ее кровью. Джой вытер кровь о джинсы. Направил луч фонаря на ладони.

– Раны становятся больше. Судьба, грозящая тебе участь… как ни назови, вероятность того, что тебе не удастся ее избежать, растет.

– Он возвращается?

– Не знаю. Возможно. Почему-то… когда мы едем, то находимся в большей безопасности. Раны закрываются, затягиваются. Пока мы едем, что-то может перемениться, остается надежда.

Джой выключил фонарь, отдал девушке. Отпустил ручник, выехал на Коул-Вэлью-роуд.

– Может, нам не стоит ехать следом за ним? – спросила Селеста. – Может, нам лучше вернуться на шоссе, поехать в Ашервиль или куда-то еще, куда угодно, лишь бы от него подальше.

– Я думаю, для нас это будет конец. Если мы убежим… если свернем не на ту дорогу, как уже сворачивал я… мы не увидим милосердия небес.

– Может, нам надо обратиться за помощью?

– Кто нам поверит?

– Если они увидят… мои руки. Кровь на твоих пальцах после того, как ты прикоснешься ко мне.

– Я так не думаю. Нас только двое. Ты и я. Только мы против всего.

– Всего, – повторила она.

– Против этого мужчины, против участи, которая ждала бы тебя, не поверни я на Коул-Вэлью-роуд, участи, которой тебе не удалось избежать в другую ночь, когда я дальше поехал по шоссе. Ты и я против времени, будущего, всего, что с этим связано. И это все сейчас накатывает на нас, как лавина.

– Но что мы можем сделать?

– Я не знаю. Найти его? Противостоять ему? Мы должны действовать по обстоятельствам… делать то, что нам кажется правильным в каждый конкретный момент, минуту за минутой, час за часом.

– И как долго мы должны… все делать правильно, что бы это ни было, чтобы эти изменения стали постоянными?

– Не знаю. Может, до рассвета. Все, что случилось в ту ночь, произошло под покровом темноты. Может, от меня требуется только одно – не дать тебе умереть, и если мы сохраним тебе жизнь, если доживем до рассвета, тогда все изменится навеки.

Колеса катились по лужам, летевшие в обе стороны брызги напоминали крылья ангелов.

– О какой «другой ночи» ты постоянно говоришь? – спросила Селеста.

Двумя руками она изо всех сил сжимала лежащий на коленях фонарь, будто боялась, что какое-то жуткое существо влетит из темноты в «Мустанг», существо, отогнать которое сможет только яркий луч фонаря.

И пока они ехали сквозь ночь к практически опустевшему городу Коул-Вэлью, Джой Шеннон рассказывал: «Этим утром я поднялся с кровати сорокалетним пьяницей с циррозом печени и без будущего. Днем я стоял у могилы отца, зная, что разбил ему сердце, разбил сердце матери…»

Селеста слушала и верила, потому что ей дали знак свыше, из того мира, который она не могла ни увидеть, ни почувствовать.

Глава 9

По радио «Иглз» спели «Одну из тех ночей», «Эрвидж уайт бэнд» – «Собери все вместе», Ронстадт – «Когда меня полюбят», Спрингстин – «Розалиту», «Братья Дуби» – «Черную воду», и все это были новые песни, хиты, только что пробившиеся на верхние строчки чартов, хотя Джой слушал их на других волнах и в разных местах уже двадцать лет.

К тому времени, когда он пересказал Селесте все события минувшего дня аккурат до того момента, как перед ним возник ее сломавшийся белый «Валиант», они поднялись на гребень холма над Коул-Вэлью. Джой свернул на засыпанную гравием площадку у дороги, под сенью деревьев, хотя и понимал, что времени у них в обрез и любая задержка может привести к тому, что им не удастся изменить будущее, в котором ее убивали, а его обрекали на ад на земле.

Коул-Вэлью скорее был деревней, а не городом. Даже до того, как в старых выработках разгорелся пожар, население Коул-Вэлью не превышало пятисот человек. Жили они в простых деревянных каркасных домах под крышей из дегтебетона. Летом в садиках цвели пионы и росла черника, зимой все покрывал толстый слой снега. По весне кизиловые деревья цвели белыми, розовыми и пурпурными цветами. В городе имелось маленькое отделение Первого национального банка. Добровольная пожарная дружина, на вооружении которой состоял один автомобиль. Таверна «У Полански», где коктейли заказывали редко, отдавая предпочтение пиву или пиву и отдельно виски, а на стойке всегда стояли огромные миски с вареными яйцами и горячими колбасками. Универмаг, заправка, начальная школа.

Уличных фонарей в городке не было, но до того, как государство начало скупать дома и выплачивать компенсации переселенцам, по ночам Коул-Вэлью светлым пятном выделялся на фоне окружающих его темных гор. Теперь же все торговые и прочие заведения закрылись. Погас и очаг веры в местной церкви. Окна горели лишь в трех домах. Да и их хозяева намеревались уехать в ближайшие недели.

В дальнем конце города оранжевое сияние поднималось над шахтой, где огонь по вертикальному стволу подобрался к самой поверхности. Только там подземный пожар давал о себе знать, оставаясь невидимым под пустынными улицами и брошенными домами.

– Он в городе? – спросила Селеста, словно Джой, как радар, мог определить местонахождение их врага.

К сожалению, видения Джоя не подчинялись его контролю и не позволяли выйти на логово убийцы. Кроме того, он подозревал, что ему позволено вновь пережить эту ночь с равными шансами на победу и поражение. Он мог поступить правильно или ошибиться, опираясь лишь на собственные мудрость, здравый смысл и мужество. И проверку эту ему предстояло пройти в Коул-Вэлью. Он не мог рассчитывать, что ангел-хранитель будет нашептывать на ухо инструкции или встанет между ним и острым ножом, брошенным из глубокой тени.

– Он мог проехать через город, не остановившись, – ответил Джой. – Мог свернуть на Блэк-Холлоу-хайвей, а потом выехать на Пенсильванскую платную автостраду. По этому маршруту я обычно возвращался в колледж. Но… Я думаю, он в городе. Где-то внизу. Ждет.

– Нас?

– Он ждал меня после того, как свернул с шоссе на Коул-Вэлью-роуд. Просто остановился и смотрел, поеду ли я следом.

– Почему он так себя повел?

Джой чувствовал, что знает ответ. Какие-то воспоминания рвались из глубин подсознания, но никак не могли подняться на поверхность. Он не сомневался, что они таки вынырнут, но в самый неподходящий момент.

– Рано или поздно мы об этом узнаем.

Джой сердцем чувствовал, что столкновение неизбежно. Их засосало мощным притяжением черной дыры и тянуло навстречу правде.

На дальней стороне Коул-Вэлью сияние над открытой шахтой усилилось. Белый дым и красные искры взметнулись над землей, словно рой огненных мух, выброшенный с такой силой, что поднялся на добрую сотню футов, прежде чем искры затушил проливной дождь.

Боясь, что сосание под ложечкой перерастет в парализующий страх, Джой выключил лампочку под потолком, вновь вывел «Мустанг» на асфальт Коул-Вэлью-роуд и покатил вниз, к покинутому городку.

– Мы сразу поедем к моему дому, – сказала Селеста.

– Не знаю, стоит ли.

– Почему нет? С моими родителями мы будем в полной безопасности.

– Безопасность – не главное.

– А что главное?

– Сохранить тебе жизнь.

– Это одно и то же.

– И остановить его.

– Остановить его? Убийцу?

– Конечно. Я хочу сказать, как мне рассчитывать на искупление грехов, если я повернусь спиной ко злу и уйду от него? Спасти тебя – это половина порученного мне дела. Остановить убийцу – вторая половина.

– Ты опять ударяешься в мистику. Когда мы позовем экзорциста, начнем разбрызгивать святую воду?

– Я говорю, что чувствую. От меня это не зависит.

– Послушай, Джой, у моего отца есть оружие. Охотничьи карабины, ружье. Нам это может понадобиться.

– А если наш приход в твой дом привлечет его туда?

– Дерьмо, это же чистое безумие. И учти, слово «дерьмо» редко срывается с моих губ.

– Дочь директора школы.

– Именно так.

– Между прочим, ты недавно кое-что о себе сказала… Это неправда.

– Да? И что я сказала?

– Ты не «синий чулок».

– Да?

– Ты – красавица.

– Я самая обыкновенная.

– И у тебя доброе сердце… слишком доброе, чтобы захотеть изменить собственную судьбу и обезопасить будущее ценой жизни родителей.

Какое-то мгновение Селеста молчала. Лишь дождь барабанил по крыше.

– Нет. Господи, нет, я этого не хочу. Но нам нужно так мало времени, чтобы войти в дом, открыть шкаф в кабинете, вооружиться.

– Все, что мы сделаем этой ночью, каждое принятое нами решение будет иметь серьезные последствия. Эти слова справедливы и по отношению к самой обычной ночи, без всех этих таинств. Об этом я как-то забыл и заплатил высокую цену за свою забывчивость. А к этой ночи счет особый.

Когда они миновали длинный спуск и приблизились к границе города, Селеста нарушила молчание:

– Так что же нам делать? Кружить по городу, не останавливаться, ждать, пока лавина нас накроет?

– Действовать по обстоятельствам.

– Но что это за обстоятельства? – раздраженно спросила она.

– Увидим. Покажи мне свои руки.

Она включила фонарь, направила луч сначала на одну ладонь, потом на другую.

– У тебя только темные синяки, – сообщил он ей. – Кровь не течет. Мы все делаем правильно.

Они угодили в провал, неглубокий, без языков пламени на дне, шириной в пару ярдов, но их достаточно сильно тряхнуло, заскрипели рессоры, глушитель ударило о землю, пружина откинула крышку бардачка, должно быть, неплотно закрытую.

Движение крышки напугало Селесту, она направила луч фонарика на бардачок. Внутри блеснуло стекло. Банка. Высотой в четыре или пять дюймов, диаметром – в три или четыре. В каких продают маленькие маринованные огурчики или ореховое масло. Наклейку сняли. Банку заполняла жидкость, ставшая непрозрачной из-за отражающегося от стекла света. В жидкости что-то плавало. Селеста не могла понять, что именно, но почему-то испугалась еще сильнее.

– Что это? – она сунула руку в бардачок без колебания, но с тревогой. Джой наклонился к ней, чтобы получше разглядеть находку.

Селеста достала банку с навинченной крышкой.

Подняла повыше.

В розоватой жидкости плавали два синих глаза.

Глава 10

Щебенка забарабанила по днищу, «Мустанг», взревев мотором, выбрался из канавы, Джой, оторвав взгляд от банки, увидел, как почтовый ящик валится на бок после тесного общения с передним бампером. Автомобиль выехал на лужайку первого встретившегося им дома Коул-Вэлью и остановился в нескольких дюймах от крыльца.

И мгновенно Джой мысленно перенесся в ту ночь, когда проскочил мимо поворота на Коул-Вэлью:

«…он мчится по автостраде слишком быстро для столь дождливой погоды, убегает, словно за ним гонится демон, его что-то мучает, он клянет бога и одновременно молится ему. Желудок скрутило, жжет, как огнем. В бардачке лежит упаковка «Тамс»[8]. Держа руль одной рукой, Джой наклоняется направо, нажимает кнопку, крышка бардачка откидывается. Он сует руку в маленький ящичек, ищет таблетки… и нащупывает банку. Не может понять, что это. Он никакую банку туда не ставил. Вынимает. В свете фар большого грузовика, приближающегося по встречной полосе, видит содержимое банки. То ли непроизвольно выворачивает руль, то ли шины скользят по мокрой дороге, но внезапно «Мустанг» выходит из-под контроля, его тянет вбок. Столб рекламного щита. Ужасный удар. Джой вышибает головой боковое стекло. К счастью, оно разлетается в крошку, но все-таки без порезов дело не обходится. Отброшенный от столба, «Мустанг» ударяется о рельс заграждения. Останавливается. Джой с трудом открывает перекошенную дверь, вылезает из кабины под дождь. Он должен избавиться от банки, Господи Иисусе, должен избавиться от нее до того, как кто-то остановится, чтобы помочь ему. В эту мерзкую погоду автомобилей на трассе немного, но среди водителей обязательно найдется добрый самаритянин, аккурат в тот самый момент, когда посторонние не нужны. Джой никак не может найти банку. Нет. Неужели он потерял ее? Лихорадочно ощупывает пол перед сиденьем водителя. Рука натыкается на холодное стекло. Банка цела. Крышка навинчена. Слава богу, слава богу. С банкой в руке Джой обегает автомобиль спереди, спешит к ограждению. За ним – поле, заросшее высокими сорняками. Со всей силой он зашвыривает банку в темноту и в изнеможении сползает на асфальт. Потом провал в памяти, он стоит у края автострады, не понимая, что он тут делает, как сюда попал. Ледяной дождь сечет голые руки и лицо. Голова раскалывается. Джой подносит руку ко лбу, находит рваную рану. Ему нужна медицинская помощь. Возможно, на рану придется наложить швы. Забравшись в «Мустанг», он с облегчением обнаруживает, что машина на ходу и покореженным крылом не заклинило переднее колесо. Значит, все будет хорошо. Все будет хорошо».

Сидя в «Мустанге» перед неизвестно чьим домом в Коул-Вэлью, только что разнеся передним бампером почтовый ящик, Джой вдруг осознал, что, уехав с места аварии на автостраде двадцать лет назад, он забыл про банку и глаза. То ли травма головы привела к частичной потери памяти… то ли он приказал себе забыть. И с болью в сердце подумал, что второе объяснение ближе к истине, что его подвела не физиология, а мужество.

В этой альтернативной реальности банка, которую он забросил на заросшее сорняками поле, оказалась у Селесты. Девушка выронила фонарь и теперь держала банку обеими руками, возможно, боялась, что крышка соскочит и содержимое банки выплеснется ей на колени. А потом сунула банку обратно в бардачок и захлопнула крышку.

Тяжело дыша, чуть ли не рыдая, Селеста обхватила себя руками, наклонилась вперед. «О дерьмо, дерьмо, дерьмо…» – повторяла она слово, которое нечасто слетало с ее губ.

Шеннон сжимал руль с такой силой, что не удивился бы, если бы тот развалился. Ураган, бушующий в душе Джоя, дал бы сто очков форы дождю и ветру, терзающим «Мустанг». Еще чуть-чуть, и Джой понял бы, откуда взялась банка, чьи в ней оказались глаза, что сие означало, почему двадцать лет его мозг блокировал это воспоминание. Но Джой не мог заставить себя переступить черту, нырнуть в холодные глубины правды, возможно, потому, что знал: ему не хватит духа сжиться с тем, что он найдет на дне.

– Я не могу, – жалобно пролепетал он.

Селеста медленно подняла голову.

В прекрасных глазах читались необычайная сила характера, мудрость, не свойственная ее юному возрасту, и что-то еще, осознание чего-то нового, о чем она раньше не подозревала. Быть может, ей открылось, на какое зло способен человек. Внешне она ничем не отличалась от той девушки, которую Джой посадил в машину в восьми или десяти милях от города, но внутренне кардинальным образом переменилась и более не могла вернуться в то состояние наивности, в каком пребывала до этой ночи. Школьницы, которая краснела, признаваясь, что по уши влюбилась в него, больше не было, а от этого на душе у Джоя стало невыносимо грустно.

– Это не я, – сказал Джой.

– Я знаю, – ответила Селеста без тени сомнения. Посмотрела на бардачок, потом на него. – Ты не мог. Не ты. Не ты, Джой, никогда. Ты на такое не способен.

Вновь он подступил к черте, за которой открывалась истина, но волна душевной боли отнесла его назад.

– Должно быть, это ее глаза.

– Блондинки, завернутой в пленку?

– Да. И я думаю, как-то… каким-то образом я знаю, кто она, знаю, как умерла, как ей вырезали глаза. Но не могу вспомнить.

– Раньше ты говорил, что она – нечто большее, чем иллюзия, больше, чем пьяная галлюцинация.

– Да. Точно. Она – воспоминание. Я ее видел наяву где-то, когда-то, – он приложил руку ко лбу, пальцами сжал череп с такой силой, что по руке пробежала дрожь, будто вытаскивал из себя забытое.

– Кто мог забраться в твой автомобиль и оставить в бардачке банку? – спросила она.

– Не знаю.

– Где ты провел вечер, до того, как поехал в колледж?

– В Ашервиле. В доме родителей. До того, как остановился у твоего «Валианта», никуда не заезжал.

– «Мустанг» стоял в гараже?

– У нас нет гаража. Дом… не такой большой.

– Ты запирал кабину?

– Нет.

– Тогда в машину мог залезть кто угодно.

– Да. Возможно.

Никто не вышел из дома, перед которым они остановились, потому что его жильцы давно уже уехали из Коул-Вэлью. На белых алюминиевых пластинах обшивки кто-то нарисовал спреем большую цифру «4» и забрал ее в круг. Красная, как кровь, цифра, высвеченная фарами «Мустанга», предназначалась для работников компании, получившей подряд на разрушение города и рекультивацию земли, и означала, что этот дом, после отъезда последних горожан Коул-Вэлью, будет сноситься четвертым по счету.

Федеральные чиновники и соответствующие департаменты правительства штата проявили завидную неэффективность и медлительность в борьбе с подземным пожаром, позволив ему распространиться под всей долиной, и теперь он мог погаснуть лишь сам по себе, после того, как выгорел бы весь уголь. Зато срыть город с лица земли власти намеревались максимально быстро, расписав все чуть ли не по минутам.

– Здесь мы – легкая добыча, – сказал Джой.

Не взглянув на ладони Селесты, заранее зная, что неподвижность приводит к углублению стигматов, включил заднюю передачу и выехал с лужайки на улицу. Боялся, что «Мустанг» забуксует на мокром дерне, но нет, до асфальта они добрались без проблем.

– Куда теперь? – спросила она.

– Осмотрим город.

– Что будем искать?

– Что-то неординарное.

– Тут все неординарное.

– Мы поймем, когда увидим.

Они медленно покатили по Коул-Вэлью-роуд, которая на территории городка стала Главной улицей.

На первом перекрестке Селеста указала на узкую улицу, уходящую влево.

– Наш дом там.

В квартале от Главной улицы, сквозь пелену дождя, они видели несколько уютно светящихся окон. Остальные дома, похоже, пустовали.

– Все соседи уже выехали, – подтвердила его догадку Селеста. – На этой улице мы остались одни. И в доме, кроме папы и мамы, никого нет.

– Возможно, они в безопасности, пока одни, – напомнил ей Джой и миновал перекресток, внимательно поглядывая по сторонам.

Хотя Коул-Вэлью-роуд в городке не заканчивалась, а уходила дальше, к достаточно оживленному шоссе, встречных машин им не попадалось, и Джой предположил, что рассчитывать на их появление не приходится. Многочисленные эксперты и чиновники убеждали общественность, что Коул-Вэлью-роуд совершенно безопасна и автомобили ни при каких обстоятельствах не провалятся в горящие выработки. Однако дорогу ждала та же участь, что и город, а потому жители окрестных городков, которые давно уже поняли, что оценки экспертов следует воспринимать с большой долей скептицизма, предпочитали объездные маршруты.

Впереди, по левую руку, высилась католическая церковь Святого Фомы, где службу каждые субботу и воскресенье проводили приходской священник и викарий, приезжающие из Ашервиля. К приходу относились и еще две церкви в городках этой части округа. Церковь была маленькая, деревянная, с окнами из простого, а не цветного стекла.

Внимание Джоя привлек мерцающий свет в окнах церкви. Ручной фонарь. Внутри, при каждом движении фонаря, тени метались и прыгали, как извивающиеся в муках души.

Джой пересек улицу и остановил «Мустанг» около церкви. Выключил фары и двигатель.

Бетонные ступени вели к распахнутым дверям.

– Нас приглашают, – Джой мотнул головой в сторону входа.

– Ты думаешь, он там?

– Скорее да, чем нет.

Свет в церкви погас.

– Оставайся здесь, – Джой открыл дверцы.

– Как бы не так.

– Я бы хотел, чтобы ты осталась.

– Нет, – отрезала Селеста.

– Там может случиться что угодно.

– Здесь тоже может случиться что угодно.

С этим Джой мог только согласиться. Он вылез из кабины и прошел к багажнику. Селеста последовала за ним, накидывая на голову капюшон.

К дождю уже примешивался мокрый снег, как и в ту ночь, когда Джой врезался в столб на автостраде. Снежинки падали на «Мустанг», превращались в воду и медленно сползали на асфальт.

Откидывая крышку багажника, Джой готовился к тому, что увидит под ней труп блондинки.

Не увидел.

Достал монтировку из того угла, где лежал домкрат. С ней почувствовал себя спокойнее и увереннее.

В слабом свете лампочки Селеста разглядела ящик с инструментами и открыла его, пока Джой тянулся за монтировкой. Взяла большую отвертку.

– Это, конечно, не нож, но уже что-то.

Джой предпочел бы, чтобы девушка осталась в кабине, за закрытыми дверцами. Если бы кто-то подошел к машине, она нажала бы на клаксон, и Джой оказался бы рядом через несколько секунд.

Не прошло и часа после встречи с Селестой, но Шеннон уже знал девушку достаточно хорошо, чтобы понять бесплодность попыток отговорить ее идти с ним. Несмотря на хрупкость, она обладала железной волей. А нерешительность, свойственная юности, исчезла без следа, когда Селеста осознала, что ей грозили изнасилование и смерть… и после того, как она нашла в бардачке банку с глазами. Знакомый ей мир даже в сравнении с утром этого дня стал куда более мрачным и тревожным, но она впитала в себя эти изменения и на удивление быстро, проявив завидное мужество, приспособилась к ним.

Джой с силой захлопнул багажник. Распахнутые двери церкви ясно давали понять, что человек, который привел Шеннона в Коул-Вэлью, ждал, что тот последует за ним и в храм.

– Держись ближе, – шепнул он Селесте.

Она кивнула.

– Не волнуйся.

Во дворе церкви Святого Фомы из земли на шесть футов торчала надстройка над вентиляционным колодцем диаметром в фут. Цепь, подвешенная на столбиках, служила ограждением. Дым, поднимающийся с большой глубины, клубился над краем колодца. За последние двадцать лет, по мере того, как одна за другой проваливались попытки потушить или хотя бы локализовать подземный пожар, в городе пробурили почти две тысячи таких вот вентиляционных колодцев.

Несмотря на сильный дождь, в воздухе у входа в церковь Святого Фомы стоял сильный запах серы, словно какое-то чудовище, направляющееся в Вифлеем, сделало крюк и заглянуло в Коул-Вэлью.

На фронтоне церкви красным спреем, как и на доме, в который они едва не врезались, кто-то нарисовал число «13» и обвел его красным кругом.

Увидев это число, Джой подумал об Иуде. Тринадцатом апостоле. Выдавшем Христа.

Число на стене всего лишь означало, что церковь будет тринадцатым по счету снесенным в Коул-Вэлью зданием, но Джой не мог отделаться от мысли, что случайное совпадение несет в себе более глубокий смысл. Сердцем понимал, что он должен остерегаться предательства. Но кто собирался его предать?

Он не ходил к мессе уже двадцать лет, не считая похорон в это утро. Много лет называл себя агностиком, иногда атеистом, но внезапно все, что он видел перед собой, все случившееся с ним начало ассоциироваться с религией. Объяснение тому, разумеется, лежало на поверхности: он более не был сорокалетним циником, превратившись в молодого человека двадцати лет, который двумя годами раньше еще прислуживал у алтаря. Возможно, этот странный прыжок в прошлое вернул ему веру.

Тринадцать.

Иуда.

Предательство.

Вместо того чтобы отбросить выстроившуюся цепочку как суеверие, Джой отнесся к этим мыслям очень серьезно и решил удвоить бдительность.

Мокрый снег еще не одел дорожку в лед, но уже поскрипывал под ногами.

Селеста включила ручной фонарь, который захватила с собой из машины, и царящая в церкви тьма отступила.

Бок о бок они перешагнули через порог. Селеста направила луч налево, направо, убедившись, что никто не поджидает их в нартексе.

Купель из белого мрамора для святой воды стояла у входа в неф. Джой обнаружил, что она пуста, проведя пальцами по сухому дну, и перекрестился.

Прошел в церковь, подняв монтировку над головой, готовый отразить или нанести удар. Он не мог полностью полагаться на милость бога.

Селеста мастерски управлялась с фонарем, быстро перемещая луч в разные стороны, словно розыски маньяков-убийц давно уже стали для нее обычным делом.

Хотя службы в церкви Святого Фомы не проводились уже пять или шесть месяцев, Джой подозревал, что электропроводку не отключали. Хотя бы из соображений безопасности, потому что неприятности, связанные с заброшенным зданием, устранять в темноте было значительно труднее. Теперь, когда безразличие и некомпетентность чиновников привели к потере целого города, власти, конечно же, придавали особое значение мерам безопасности.

Слабый аромат благовоний, которые курились во время служб, едва прорывался сквозь запахи мокрого дерева и плесени. Воняло и серой, и вонь эта в глубине здания становилась все сильнее, окончательно забивая аромат благовоний.

Пусть дождь и снег барабанили по крыше и окнам, в нефе царила тишина, присущая всем церквям. Тишина и ожидание. Обычно ожидание встречи с божественным присутствием, но на этот раз – с дьявольским вторжением на когда-то священную территорию.

Сжимая монтировку в одной руке, другой Джой пошарил по левой стене арки нартекса. Выключатель найти не смог.

Отправив Селесту к правой стене, он двинулся дальше, не отрывая руки от стены, и наконец нащупал блок из четырех выключателей. Одним движением руки поднял все четыре рычажка.

Под потолком вспыхнули лампы, желтый свет вырвал из темноты ряды скамей. Загорелись лампы и вдоль стен, осветив пыльный пол.

Дальняя часть церкви, за алтарной преградой, осталась в тени. Тем не менее Джой разглядел, что все священные предметы из церкви вынесены, включая алтарь и большое распятие, украшавшее стену за ним.

Иногда, в отрочестве, он ездил со священником из Ашервиля в Коул-Вэлью, чтобы помогать служить мессу, если местные алтарные служки заболевали или по каким-то причинам не могли присутствовать, поэтому знал, как выглядела церковь Святого Фомы до ее секуляризации. За алтарем висело двенадцатифутовое распятие, вырезанное из дерева местным жителем во второй половине девятнадцатого века. Наверное, резчику не хватало профессионализма, поэтому распятие получилось грубое. Но оно обладало какой-то удивительной мощью. Это чувствовали все. Второго такого Джою видеть не довелось.

Когда его взгляд сместился с голой стены, на которой раньше висело распятие, он увидел на алтарном возвышении какой-то белый бесформенный сверток. От свертка исходило сияние, но Джой понимал, что сияние это – отраженный свет.

Медленно, осторожно они с Селестой пошли по центральному проходу, проверяя скамьи справа и слева, где мог спрятаться враг, выжидая удобный момент, чтобы напасть на них. Церковь не поражала размерами, в ней могло разместиться не больше двухсот прихожан, но в эту ночь ни человек, ни дикий зверь не почтили ее своим вниманием.

Когда Джой открыл калитку в алтарной преграде, петли заскрипели.

Селеста замялась, потом последовала за ним к алтарю. Сверток на возвышении притягивал к себе, но она не направляла на него фонарь, вероятно, стремясь, как и Джой, оттянуть неизбежное.

Когда петли заскрипели вновь – калитка вернулась на место, – Джой оглянулся. Но никто не шел следом за ними по центральному проходу.

Впереди находилась ниша для хора. Стулья, подставки для нот, орган – все уже вывезли.

По галерее Джой и Селеста двинулись влево вкруг хоров. Старались ступать легко, но каждый шаг по дубовому полу гулко отдавался в пустой церкви.

На стене рядом с дверью в ризницу нашлись новые выключатели. Джой щелкнул ими, и над возвышением для алтаря вспыхнул свет, такой же тусклый, как и в нефе.

Знаком Джой предложил Селесте пройти мимо закрытой двери, потом вышиб ее ногой, как проделывали полицейские в фильмах, перепрыгнул через порог, изо всей силы маханул монтировкой вправо, потом влево, в предположении, что за дверью его кто-то поджидал. Он надеялся застигнуть врасплох и покалечить мерзавца, но монтировка лишь со свистом прорезала воздух.

Вливающегося в дверной проем света хватало для того, чтобы понять: ризница пуста. Дверь на улицу была открыта, когда Джой вошел, и порыв холодного ветра захлопнул ее.

– Он уже ушел, – сообщил Джой Селесте, которая стояла на пороге, скованная страхом.

Они галереей вернулись обратно, остановились у трех алтарных ступеней.

Высокий алтарь с покровом ручной работы тоже вывезли. Осталась только алтарная платформа.

Сердце Джоя стучало, как паровой молот.

За его спиной ахнула Селеста: «О нет!»

Под зажженными лампами сверток уже не казался ни бледным, ни бесформенным. И, уж конечно, от него не шло никакого сияния. Сквозь прозрачную пленку просвечивало тело. Лица видно не было, зато из-под пленки торчала прядь светлых волос.

На этот раз перед Джоем лежал труп.

Не иллюзия.

Не галлюцинация.

Не воспоминание.

Тем не менее за последние двадцать четыре часа четкая грань между реальным и нереальным для Джоя стерлась. Он уже не доверял своим чувствам и обратился за подтверждением к Селесте.

– Ты тоже его видишь, не так ли?

– Да.

– Тело?

– Да.

Он прикоснулся к пленке, которая заскрипела под пальцами.

Одна тонкая, алебастровая рука умершей девушки торчала наружу. В середине сложенной лодочкой ладони краснела рана от гвоздя. Джой видел вырванные, окровавленные ногти.

И хотя он знал, что блондинка мертва, в сердце оставалась надежда, что глаза принадлежали не ей, что ниточка жизни еще связывала ее с этим миром, что девушку еще можно было спасти. Джой упал на колени на верхнюю алтарную ступеньку, ухватился за запястье, надеясь прощупать пульс.

Пульса не нашел, но от прикосновения к холодной плоти Джоя тряхнуло, как электрическим током, и тут же хлынул поток воспоминаний, которые он столько лет подавлял:

«…из одного лишь желания помочь он тащит тяжелые чемоданы к багажнику автомобиля, ставит на гравий подъездной дорожки. Поднимает крышку, и в багажнике загорается тусклая лампочка. Свет красный, потому что лампочка измазана в крови. Ядреный запах свежей крови ударяет в нос, вызывая тошноту. Она там. Она там. Лежит в багажнике, и это так неожиданно, что он готов принять ее за галлюцинацию, но она реальна, как гравий под ногами. Обнаженная, но завернутая в прозрачную пленку. Лицо скрыто длинными светлыми волосами и кровью на внутренней поверхности пленки. Одна голая рука торчит из савана, повернулась ладонью кверху, открывая рану от гвоздя. Рука словно тянется к Джою, взывая о помощи, о милосердии, в котором ее обладательнице в эту ночь отказали. Его сердце так раздувается при каждом ударе, что сжимает легкие, не давая дышать. Когда раскат грома прокатывается по горам, Джой надеется, что молния ударит его и он умрет, как и блондинка, потому что жить с этим страшным открытием слишком тяжело, слишком болезненно, безрадостно и бессмысленно. И тут он слышит за спиной голос, тихий голос, едва перекрывающий шум ветра и дождя: «Джой». Если уж ему не разрешено умереть прямо здесь, в эту грозу, тогда он просит бога, чтобы тот лишил его слуха и зрения, освободил от необходимости свидетельствовать. «Джой, Джой». И такая печаль слышна в голосе. Джой отворачивается от трупа. В красном отсвете лампочки видит трагедию, еще четыре порушенные жизни: его собственную, матери, отца и брата. «Я только хотел помочь, – говорит он Пи-Джи. – Я только хотел помочь».

Джой шумно выдыхает, потом набирает полную грудь воздуха:

– Это мой брат. Ее убил он.

Глава 11

В церкви жили крысы. Две толстые твари неспешно прошествовали вдоль стены, отбрасывая длинные тени, что-то пропищали и исчезли в норе.

– Твой брат? – недоверчиво переспросила Селеста. – Пи-Джи?

Она знала, кто такой Пи-Джи, хотя перешла в среднюю школу через год после того, как он ее окончил. Все в Ашервиле и окрестных городках знали, кто такой Пи-Джи Шеннон, еще до того, как тот стал знаменитым писателем. Он был самым молодым кватербеком[9] в истории школьной футбольной команды, звездой, усилиями которой команда трижды побеждала в своей группе. Учился он на «отлично», на выпускном вечере выступал от имени класса, сразу же располагал к себе людей – красивый, обаятельный, остроумный.

И еще одно обстоятельство не позволяло связать труп в багажнике с Пи-Джи: его доброта. Он участвовал во всех благотворительных акциях церкви Богородицы. Когда заболевал кто-то из друзей, Пи-Джи приходил к нему первым с маленьким подарком и пожеланием скорейшего выздоровления. Если друг попадал в беду, Пи-Джи тут же оказывался рядом, стараясь помочь. В отличие от других школьных спортивных знаменитостей, Пи-Джи никогда не зазнавался, не мнил себя чем-то особенным. С большим удовольствием общался с сутулым, близоруким президентом шахматного клуба, чем со здоровяками-баскетболистами, не позволял себе пренебрежительного отношения к более слабым, чем грешили многие спортсмены.

Пи-Джи был лучшим братом в мире.

Но при этом и жестоким убийцей.

В голове Джоя эти факты никак не могли ужиться. Они сводили его с ума.

По-прежнему стоя на коленях на верхней алтарной ступени, Джой отпустил холодное запястье мертвой женщины. Прикосновение к ее плоти мистическим образом трансформировалось в откровение: ему открылась истина. И оставила потрясенным. Он словно лицезрел таинство святого причастия: превращение хлеба в святую плоть Иисуса Христа.

– На тот уик-энд Пи-Джи приехал домой из Нью-Йорка, – сообщил Джой Селесте. – После колледжа он устроился помощником редактора в большом издательстве. Рассматривал эту работу как плацдарм для прыжка в кинобизнес. Мы отлично провели субботу всей семьей. Но в воскресенье, после мессы, Пи-Джи уехал. Намеревался пообщаться со школьными друзьями, вспомнить золотые денечки, поездить по окрестностям, любуясь красками осенней листвы. «Приму долгую ностальгическую ванну», – как он говорил. Во всяком случае, ничего другого о его планах на день мы не знали.

Селеста повернулась спиной к алтарю. То ли больше не могла смотреть на мертвую женщину, то ли боялась, что Пи-Джи прокрадется в церковь и набросится на них, застав врасплох.

– По воскресеньям мы обычно обедали в пять часов, но на этот раз мама решила дождаться его, а он появился только в шесть, уже после наступления темноты, – продолжал Джой. – Извинился, сославшись на то, что заболтался с давними друзьями. За обедом сиял, сыпал шутками – чувствовалось, что возвращение в родные пенаты прибавило ему энергии, влило в него новые силы.

Джой накрыл голую руку свободным концом пленочного савана. В руке, пробитой гвоздем и выставленной на всеобщее обозрение на алтаре, ему виделось что-то непристойное, пусть церковь Святого Фомы и секуляризировали.

Селеста молча ждала, ей хотелось услышать все до конца.

– Оглядываясь назад, становится понятно, что в его поведении в тот вечер проглядывало что-то маниакальное… его распирала какая-то темная энергия. Сразу после обеда он помчался в свою комнату в подвале, чтобы собрать вещи. Поднялся уже с чемоданами, поставил их у двери черного хода. Ему не терпелось уехать, потому что погода испортилась и путь предстоял длинный, до Нью-Йорка он в лучшем случае добрался бы в два часа ночи. Но отец не хотел отпускать его. Господи, он так любил Пи-Джи! Отец принес альбомы с фотографиями, на которых запечатлел футбольные триумфы Пи-Джи как в школе, так и в колледже. Ему хотелось вспомнить прошлое. И Пи-Джи подмигнул мне, как бы говоря: «Черт, полчаса ничего не решают, а старику будет приятно». Он и отец ушли в гостиную, сели на диван, начали листать альбомы, а я решил, что смогу сэкономить Пи-Джи несколько минут, поставив чемоданы в багажник его автомобиля. Ключи лежали на кухонном столе.

– Мне так тебя жаль, Джой. Так жаль, – вымолвила Селеста.

При виде убитой женщины, завернутой в заляпанный кровью пластик, чувства Джоя не притупились. От мыслей о ее страданиях у него засосало под ложечкой, защемило сердце, осип голос, пусть он даже не знал, кто она. И он, конечно, не мог подняться и повернуться к ней спиной. Знал, что должен стоять рядом с ней на коленях, поскольку она заслуживала его внимания и слез. Засвидетельствовать ее смерть, чего не сделал двадцать лет тому назад.

Так странно… двадцать лет он подавлял все воспоминания о ней и вот теперь вернулся в худшую ночь его жизни, когда с момента смерти светловолосой женщины прошло лишь несколько часов.

Но в любом случае Джой не мог ее спасти, опоздал, как на двадцать лет, так и на несколько часов.

– Дождь поутих, – вновь заговорил он, – поэтому я даже не надел ветровку с капюшоном. Взял со стола ключи, подхватил с пола чемоданы и отнес к автомобилю Пи-Джи. Он стоял за моим, в конце подъездной дорожки, у глухой стены. Должно быть, мама что-то сказала Пи-Джи, не знаю, только каким-то образом он понял, что происходит, что я собираюсь сделать, оставил отца с альбомами и поспешил за мной, чтобы остановить. Не успел.

«… сыпет мелкий, но ужасно холодный дождь, горит измазанная в крови лампочка, Пи-Джи стоит рядом, словно ничего особенного и не произошло, а Джой вновь повторяет: «Я хотел только помочь».

Глаза Пи-Джи широко раскрыты, и Джою ужасно хочется верить, что его брат видит женщину в багажнике впервые в жизни, что он в шоке и понятия не имеет, как она туда попала. Но Пи-Джи говорит: «Джой, послушай, все совсем не так, как ты думаешь. Я понимаю, это выглядит жутко, но все не так, как ты думаешь».

– О господи, Пи-Джи. Господи!

Пи-Джи бросает взгляд на дом, до которого только пятьдесят или шестьдесят футов, чтобы убедиться, что родители не вышли на заднее крыльцо.

– Я могу все объяснить, Джой. Дай мне шанс, не обвиняй меня в том, чего не было, дай мне шанс.

– Она мертва. Она мертва.

– Я знаю.

– Вся порезана.

– Успокойся, успокойся. Все в порядке.

– Что ты наделал? Матерь божья, что ты наделал?

Пи-Джи надвигается на него, прижимает к багажнику.

– Я ничего не сделал. Ничего такого, за что меня могут сгноить в тюрьме.

– Почему, Пи-Джи? Нет. Даже не пытайся. Ты не сможешь… нет причины, которая может тебя оправдать. Она мертва. Мертва и лежит в багажнике твоего автомобиля.

– Потише, малыш. Держи себя в руках, – Пи-Джи хватает Джоя за плечи, и, что удивительно, его прикосновение не вызывает у того отвращения. – Я этого не делал. Я ее не трогал.

– Она здесь, Пи-Джи. Ты не можешь сказать, что ее здесь нет.

Джой плачет. Капли холодного дождя падают на щеки и скрывают слезы, но он тем не менее плачет.

Пи-Джи легонько трясет его за плечи.

– За кого ты меня принимаешь, Джой? Ради бога, за кого ты меня принимаешь? Я – твой старший брат, не так ли? По-прежнему твой старший брат. Или ты думаешь, что за годы жизни в Нью-Йорке я переменился, превратился в монстра?

– Она здесь, – только и может ответить Джой.

– Да, все так, она здесь, и я положил ее туда, но я этого не делал, не причинял ей вреда.

Джой пытается вырваться.

Хватка Пи-Джи усиливается, он прижимает брата к заднему бамперу, чуть ли не заталкивает в багажник, где лежит убитая женщина.

– Только не теряй головы, малыш. Не губи все, всю нашу жизнь. Я твой старший брат, помнишь? Или ты больше меня знать не хочешь? Разве не я всегда вступался за тебя? Разве не я? А теперь мне нужна твоя помощь, очень нужна, здесь и сейчас.

– Только не в этом, Пи-Джи, – сквозь всхлипывания отвечает Джой. – В этом я тебе помогать не стану. Ты сошел с ума?

Пи-Джи усиливает напор.

– Я всегда заботился о тебе, всегда любил тебя, мой маленький брат, мы вдвоем, плечом к плечу, противостоим этому миру. Ты слышишь меня? Я люблю тебя, Джой. Или ты не знаешь, что я тебя люблю? – он отпускает плечи Джоя и хватает того за голову. Руки Пи-Джи, как тиски, сжимают голову Джоя. В его глазах больше боли, чем страха. Пи-Джи целует брата в лоб. Его слова наполнены яростной силой, они гипнотизируют Джоя. Он не может шевельнуться, мозг застилает туман. – Джой, слушай, Джой, Джой, ты – мой брат… мой брат! Для меня это все, ты – моя кровь, ты – часть меня! Разве ты не знаешь, что я люблю тебя? Разве не знаешь? Разве не знаешь, что я люблю тебя? Разве ты не любишь меня?

– Люблю. Люблю.

– Мы любим друг друга, мы – братья.

Джой уже рыдает.

– Оттого мне так больно.

Пи-Джи по-прежнему держит его за голову, смотрит в глаза под ледяным дождем, их носы практически соприкасаются.

– Если ты любишь меня, малыш, если ты любишь своего старшего брата, тогда слушай. Просто слушай и постарайся понять, как все вышло. Хорошо? Хорошо? А вышло так. Я поехал в Пайн-Ридж, там есть старая дорога, по которой мы любили ездить к школе. Дорога, ведущая в никуда. Ты знаешь эту старую дорогу, знаешь, как она все время петляет, как один поворот тут же сменяется другим. Я как раз выезжал из-за поворота, когда эта девушка выбежала из леса, чуть ли не скатилась по заросшему кустами склону на дорогу. Я ударил по тормозам, но не успел. Даже в сухую погоду мне бы не удалось избежать столкновения. Она выскакивает на дорогу прямо перед капотом, и я ударяю ее, она падает и исчезает под передним бампером. Я переехал ее до того, как остановился.

– Она голая, Пи-Джи. Я видел ее, часть ее, в багажнике, и она голая.

– Именно об этом я тебе и расскажу, если ты будешь слушать. Она голая, потому что такой выскочила из леса, голая, как при рождении, и за ней гнался парень.

– Какой парень?

– Я не знаю, кто он. Никогда не видел его раньше. Но именно из-за него она не заметила мой автомобиль, Джой. Потому что бежала и оглядывалась, чтобы понять, далеко ли он, боялась, что он ее догоняет. Мой автомобиль она не видела, пока не выбежала на дорогу. Закричала буквально в тот момент, когда я ударил ее. Господи, это было ужасно! Ничего более ужасного в моей жизни не случалось. Удар был сильным, и я понял, что убил ее.

– И где этот парень, который ее преследовал?

– Он остановился, когда увидел, что произошло с девушкой, застыл на склоне. А когда я вылез из кабины, повернулся и побежал в лес. Я должен был поймать мерзавца, побежал за ним, но он знает те места, а я – нет. Когда я поднялся на склон, его и след простыл. Я углубился в лес на девять ярдов, может, на двадцать, по оленьей тропе, но потом тропа разделилась на три, и он мог убежать по любой, а я не мог узнать, по какой именно. Шел дождь, облака ползли над самой землей, в лесу уже сгустились сумерки. За шумом дождя и ветра я не слышал его шагов, не мог преследовать по звуку. Поэтому вернулся на дорогу, а она лежит там мертвая, как я и думал, – при этом воспоминании по телу Пи-Джи пробегает дрожь, он закрывает глаза. Прижимается лбом ко лбу Джоя. – О господи, это было ужасно, Джой, ужасно… и то, что сделала с ней машина, и то, что сделал с ней он до моего появления. Мне стало дурно, меня вырвало прямо там, на дороге.

– А что она делает в багажнике?

– У меня была пленка. Я не мог оставить девушку там.

– Тебе следовало поехать к шерифу.

– Я не мог оставить ее одну, на дороге. Я испугался, Джой, не знал, что мне делать, испугался. Даже твой большой брат может испугаться, – Пи-Джи отрывает голову от лба Джоя, отпускает брата, отступает на шаг. Озабоченно смотрит на дом. Добавляет: – Отец у кухонного окна, смотрит на нас. Если мы будем здесь стоять, он придет, чтобы узнать, что нас задержало.

– Допустим, ты не мог оставить ее на дороге, но почему ты не поехал в управление шерифа после того, как положил ее в багажник и вернулся в город?

– Я тебе все объясню, расскажу обо всем, – объясняет Пи-Джи. – Давай только сядем в кабину. А то отцу покажется странным, чего мы стоим под дождем. Сядем в кабину, включим двигатель, радио, тогда он подумает, что мы решили поболтать, все-таки братьям есть что сказать друг другу наедине.

Он кладет в багажник с мертвой женщиной один чемодан. Потом другой. Захлопывает крышку.

Джоя трясет. Ему хочется бежать. Не в дом. В ночь. Он хочет умчаться в ночь из Ашервиля, из округа, в места, где никогда не был, в города, где его никто не знает, бежать и бежать в ночи. Но он любит Пи-Джи, и Пи-Джи всегда и во всем помогал ему, поэтому он понимает, что должен выслушать брата. Может, всему есть разумное объяснение. Может, все не так и страшно. Может, у него действительно хороший брат, который сможет все объяснить. Он же просит только об одном: выслушать его.

Пи-Джи закрывает багажник на замок, кладет ключи в карман. Обнимает Джоя за плечо, тянет к себе. С одной стороны, в этом проявляется братская любовь, с другой – намек на то, что нечего стоять столбом.

– Пойдем, малыш. Позволь мне все тебе рассказать, все-все, а потом мы попытаемся понять, что же нам делать. Пойдем в машину. Посидим вдвоем. Поговорим. Ты мне нужен, Джой.

Они залезают в кабину.

Джой – на сиденье пассажира.

В кабине холодно, воздух сырой, промозглый.

Пи-Джи включает двигатель. Регулирует печку.

Дождь усиливается, переходит в ливень, окружающий мир отсекает стена воды. Салон автомобиля превращается в кокон. Они в этом железном коконе вдвоем, в ожидании трансформации, которая превратит их в новых людей, с новым, непредсказуемым будущим.

Пи-Джи включает радио, находит радиостанцию, транслирующую музыку.

Брюс Спрингстин. Поет о том, как трудно искупать грехи.

Пи-Джи приглушает звук, но музыка и слова настойчиво лезут в уши Джою.

– Я полагаю, что этот сукин сын похитил ее, – говорит Пи-Джи. – Держал в лесу в какой-нибудь лачуге или землянке, насиловал, мучил. Ты наверняка читал о таких случаях. С каждым годом их становится все больше. Но кто бы мог подумать, что такое может случиться в Ашервиле? Должно быть, она сбежала от него, каким-то образом притупив его бдительность.

– Как он выглядел?

– Бугай.

– То есть?

– С таким лучше не встречаться. На лице написаны злоба и, пожалуй, безумие. Рост за шесть футов, вес никак не меньше двухсот сорока фунтов. Может, и хорошо, что я его не догнал. Он бы сделал из меня лепешку, Джой, такой он был огромный. Лицо заросло бородой, длинные сальные волосы, грязные джинсы, синяя байковая рубашка, тоже грязная. Но я не мог не попытаться, не мог не погнаться за ним.

– Ты должен отвезти тело к шерифу, Пи-Джи. Прямо сейчас.

– Я не могу, Джой. Неужели ты не понимаешь? Слишком поздно. Она в багажнике моего автомобиля. И выглядит все так, будто я прятал ее, пока ты случайно не наткнулся на тело. Истолковать это можно будет как угодно… только ни одного хорошего варианта нет. И у меня нет доказательств, что я видел парня, который ее преследовал.

– Они найдут доказательства. Во-первых, следы. Они обыщут лес, найдут место, где он ее держал.

Пи-Джи качает головой.

– В такую погоду не сохранится ни один след. Возможно, они не найдут и места, где он ее держал. Гарантий нет. Я просто не могу идти на такой риск. Если они не найдут следов этого парня, подозрение падет на меня.

– Если ты ее не убивал, они ничего не смогут с тобой сделать.

– Давай смотреть фактам в лицо, малыш. Я буду не первым, кто угодит в тюрьму за то, чего не делал.

– Это же нелепо! Пи-Джи, тебя все знают, любят. Им известно, какой ты человек. Любые сомнения будут трактоваться в твою пользу.

– Люди могут изменить отношение к тебе без всякой на то причины, даже люди, которые всю жизнь видели от тебя только хорошее. Проучись еще пару лет в колледже, Джой, и ты все испытаешь на собственной шкуре. Проживи год-другой в Нью-Йорке, и ты узнаешь, какими отвратительными могут быть люди, как они могут ни с того, ни с сего ополчиться на тебя.

– Здешние жители будут трактовать сомнения в твою пользу, – настаивал Джой.

– Не будут.

От этих двух слов у Джоя перехватывает дыхание, как от ударов в солнечное сплетение. Он в растерянности.

– Господи, Пи-Джи, лучше бы ты оставил ее на дороге.

Сидящий за рулем Пи-Джи сутулится, закрывает лицо руками. Плачет. Никогда раньше Джой не видел брата плачущим. Какое-то время Пи-Джи не может говорить. Джой – тоже. Наконец к Пи-Джи возвращается дар речи:

– Я не мог оставить ее. Это был кошмар. Ты не видел, поэтому не можешь представить себе, какой это был кошмар. Она не просто тело, Джой. Она – чья-то дочь, чья-то сестра. Я подумал… если бы какой-то парень убил ее, как бы он поступил, окажись на моем месте? Прежде всего прикрыл наготу. И не оставил бы в лесу, как кусок мяса. Теперь я понимаю… возможно, я допустил ошибку. Но тогда я ничего не соображал. Мне следовало все сделать по-другому. Но теперь уже поздно, Джой.

– Если мы не отвезем ее в управление шерифа и не расскажем им, что случилось, тогда этот парень с бородой, длинными волосами… он останется безнаказанным. И другую девушку может ждать та же участь, что и эту.

Пи-Джи опускает руки. Его глаза полны слез.

– Они все равно его не поймают, Джой. Неужели ты этого не понимаешь? Он уже далеко. Знает, что я его видел, могу описать. Он не останется в этих местах и десяти минут. Он уже покинул территорию округа, спешит к границе штата, потом постарается забиться в какую-нибудь нору. Можешь мне поверить. Возможно, он уже сбрил бороду, подрезал волосы, выглядит совсем по-другому. Мои показания не помогут копам его найти, и я уверен, что на их основании вынести обвинительный приговор невозможно.

– И все равно будет правильно, если мы обратимся к шерифу.

– Правильно? Ты не думаешь об отце и матери. А вот если подумаешь, то поймешь, что вряд ли.

– В каком смысле?

– Говорю тебе, малыш, если копы не найдут другого подозреваемого, они попытаются повесить это убийство на меня. Приложат к этому все силы. Представь себе газетные статьи. Обнаженная женщина, замученная до смерти, обнаружена в багажнике автомобиля бывшей звезды футбольной команды, местного молодого человека, который получил стипендию на обучение в первоклассном университете. Ради бога, подумай об этом! Суд превратится в цирк. Величайший цирк в истории округа, может, и штата.

У Джоя такое ощущение, будто его затягивает в гигантскую вращающуюся мельницу. Его перемалывает логикой брата, харизмой его личности, слезами. И попытки докопаться до правды только усиливают замешательство и душевную боль.

Пи-Джи выключает радио, поворачивается к брату лицом, наклоняется к нему, сверлит взглядом. Во всем мире только они двое и шум дождя, ничто не отвлекает Джоя от зачаровывающего голоса Пи-Джи:

– Пожалуйста, пожалуйста, послушай меня, малыш. Пожалуйста, ради мамы, ради отца хорошенько подумай и не губи их жизни только потому, что ты никак не можешь повзрослеть и отказаться от понятий правильного и неправильного, которые внушили тебе в церкви. Я не причинял вреда девушке, которая лежит сейчас в багажнике, тогда почему я должен рисковать всем своим будущим, доказывая это? Допустим, для меня все обойдется, допустим, присяжные во всем разберутся и признают меня невиновным. Но все равно останутся люди, которые будут верить, что это моя работа. Да, я молод и образован, я могу уехать отсюда, начать новую жизнь там, где никто не знает, что однажды меня судили за убийство. Но мать и отец уже в возрасте и бедны, как церковные мыши. Другого дома им не купить. У них нет средств на переезд. У них нет таких возможностей, как у тебя или меня, и никогда не будет. Эта четырехкомнатная лачуга – не бог весть что, но все-таки крыша над головой. У них нет даже ночного горшка, но зато много друзей, соседей, которым они всегда помогут и которые всегда готовы помочь им. Но все переменится, даже если меня оправдают в зале суда, – поток аргументов захлестывал, накрывал Джоя с головой. – Отношения между ними и друзьями изменятся. В них проникнет подозрительность. Они будут знать о шушуканье… сплетнях. А переехать не смогут, потому что эту лачугу им не продать, а если и продадут, вырученных денег не хватит на покупку дома в другом месте. Поэтому они останутся здесь, отгороженные стеной недоверия от друзей и соседей, в изоляции. Разве мы можем допустить, чтобы такое случилось, Джой? Разве можем загубить их жизни, когда я невиновен? Господи, малыш, да, я допустил ошибку. Не оставил девушку там и не отвез копам, положив в багажник. Хорошо, возьми ружье и пристрели меня, если хочешь, но не убивай отца и мать. Потому что именно это ты собираешься сделать, Джой. Ты их убьешь. И смерть у них будет медленная и мучительная.

Джой не может вымолвить ни слова.

– Так легко погубить их, меня, но еще легче поступить правильно, Джой, еще легче просто поверить мне.

Слова наваливаются на него. Сдавливают со всех сторон. Джой уже не в кабине, а на дне океанской впадины, в четырех милях от поверхности воды. Где давление составляет тысячи и тысячи фунтов на квадратный дюйм. Проверяет на прочность корпус автомобиля. Сдавливает его в лепешку.

Наконец он находит в себе силы ответить. И голос у него – как у испуганного ребенка:

– Я не знаю, Пи-Джи. Не знаю.

– Моя жизнь в твоих руках, Джой.

– У меня в голове такая мешанина.

– Отец и мать. Их жизни в твоих руках.

– Но она мертва, Пи-Джи. Девушка мертва.

– Совершенно верно. Мертва. А мы живы.

– Но… что ты сделаешь с телом?

Услышав свой вопрос, Джой понимает, что Пи-Джи победил. Слабость охватывает его, он снова маленький ребенок, и ему стыдно за свою слабость. Угрызения совести уже грызут его, болезненные, как кислотный ожог, и он может справиться с этой болью, лишь блокировав часть своего сознания, отключив эмоции. Туман, серый, как пепел, оставшийся после большого костра, застилает его душу.

– С этим проблем не будет, – отвечает Пи-Джи. – Спрячу там, где его никто не найдет.

– Ты не можешь так поступить с ее семьей. Они до конца жизни будут тревожиться, гадать, что с ней случилось. Они не найдут себе покоя, думая, что она… где-то страдает.

– Ты прав. Конечно. Что я такое несу. Очевидно, мне следует оставить тело там, где его найдут без труда.

Серый туман, он все расползается, расползается, действует, как анестезирующее средство. С каждой минутой Джой все меньше чувствует, все меньше задумывается о будущем. Такая отстраненность где-то пугает, но с другой стороны, это счастье, он ей рад. А свой голос узнает с трудом.

– Но тогда копы смогут найти на пленке отпечатки твоих пальцев. Или найдут что-то еще, скажем, твой волос. У них есть тысячи способов связать тебя с ней.

– Насчет отпечатков пальцев не беспокойся. Их не найдут. Я был осторожен. И других улик, которые могут вывести их на меня, у них нет, за исключением того…

Джой смиренно ждет, когда же его брат, единственный и горячо любимый, закончит фразу, потому что знает: сейчас он услышит самое ужасное, самое для него неприемлемое, если не считать обнаруженного в багажнике тела.

– …что я с ней знаком, – говорит Пи-Джи.

– Ты ее знаешь?

– Я с ней встречался.

– Когда? – тупо спрашивает Джой, но ему уже без разницы. Проникающая все глубже серость притупляет не только совесть, но и любопытство.

– В выпускном классе средней школы.

– Как ее зовут?

– Она из Коул-Вэлью. Ты ее не знаешь.

Дождь льет и льет, и Джой уже не сомневается, что он и ночь никогда не закончатся.

– Дважды приглашал на свидание. Дальше не заладилось. Но ты понимаешь, Джой, что для копов все выглядело бы иначе. Я отвожу тело к шерифу, они выясняют, что я ее знаю… и используют эту информацию против меня. И тогда будет гораздо труднее доказать, что я невиновен, все будет гораздо хуже для отца, матери, всех нас. Я между молотом и наковальней, Джой.

– Да.

– Ты это понимаешь, не так ли?

– Да.

– Вникаешь в ситуацию.

– Да.

– Я люблю тебя, маленький брат.

– Знаю.

– И не сомневался, что в час беды смогу положиться на тебя.

– Естественно.

Отупляющая серость.

Успокаивающая серость.

– Ты и я, малыш, в мире нет никого и ничего сильнее нас, если мы будем держаться вместе. Мы – братья, и эти узы крепче стали. Ты знаешь? Крепче любых других. Ничего важнее на свете для меня нет… мы с тобой – одно целое, братья.

Какое-то время они сидят в молчании.

За запотевшими стеклами темнота становится еще темнее, будто окружающие город горы надвигаются, нависают над ним, закрывая узкую полоску неба с прячущимися за облаками звездами, и он, Пи-Джи, отец и мать находятся теперь в каменном склепе, выход из которого замурован.

– Тебе пора собираться, – нарушает паузу Пи-Джи. – До колледжа путь неблизкий.

– Да.

– А мне ехать еще дальше.

Джой кивает.

– Ты должен навестить меня в Нью-Йорке.

Джой кивает.

– Мы развлечемся.

– Да.

– Слушай, возьми, пожалуйста, – Пи-Джи берет Джоя за руку, что-то сует в ладонь.

– Что это?

– Деньги. На мелкие расходы.

– Мне они не нужны, – Джой пытается вырвать руку.

Пи-Джи держит крепко, засовывает свернутые купюры между ладонью и упирающимися пальцами.

– Нет, я хочу, чтобы ты их взял. Я знаю, каково учиться в колледже. Лишние деньги никогда не помешают.

Джой, наконец, вырывает руку. Пи-Джи так и не удается всучить ему деньги.

Но Пи-Джи не сдается. Пытается всунуть деньги в карман пиджака Джоя.

– Не упирайся, малыш, это же тридцать баксов, не состояние, пустяк. Сделай мне одолжение, позволь сыграть роль большого брата, мне будет приятно.

Сопротивление дается с таким трудом и совершенно бессмысленно, тридцать долларов – не деньги, вот Джой и дозволяет брату засунуть купюры ему в карман. Он вымотан донельзя. На возражения сил у него нет.

Пи-Джи с любовью похлопывает его по плечу.

– Пойдем-ка в дом, соберем твои вещи и отправим тебя в колледж.

Они возвращаются в дом.

На лицах родителей читается удивление.

– Неужели я вырастил сыновей, которые так глупы, что раздетыми выходят из дома под дождь? – спрашивает отец.

Пи-Джи обнимает Джоя за плечо.

– Нам надо было поговорить, папа. Старшему брату с младшим. О смысле жизни и о прочем.

Мать улыбается.

– У вас, значит, есть секреты?

Любовь Джоя к ней так сильна, что едва не бросает его на колени.

В отчаянии, он еще глубже погружается в серость, затянувшую рассудок, притупляющую все чувства.

Он быстро собирает вещи и уезжает за несколько минут до Пи-Джи. На прощание все обнимают его, но брат – крепче остальных, как медведь, едва не ломая ему кости.

В паре миль от Ашервиля Джой замечает, что его быстро настигает другой автомобиль. Когда подъезжает к знаку «стоп» на развилке, этот автомобиль без остановки проскакивает мимо, на высокой скорости сворачивает на Коул-Вэлью-роуд, обдав «Мустанг» волной грязной воды. Когда грязная вода стекает с ветрового стекла, Джой видит, что автомобиль останавливается в сотне ярдов от развилки.

Он знает, что водитель – Пи-Джи.

Ждет.

Еще не поздно.

Еще есть время.

Его так и подмывает повернуть налево.

Собственно, он и собирался ехать через Коул-Вэлью.

Красные тормозные огни – маяки в пелене дождя.

Джой трогается с места, едет прямо, мимо поворота на Коул-Вэлью-роуд, решив добираться до автострады по шоссе.

А на автостраде, пусть и призывая демона отстраненности поселиться в своем сердце, он вспоминает некоторые слова, фразы Пи-Джи, и они приобретают более глубокий смысл. «Так легко погубить меня, Джой… но… еще легче просто поверить мне». Словно правда – это не объективные факты, словно ею может стать все, во что человек хочет верить. «Насчет отпечатков пальцев не беспокойся. Их не найдут. Я был осторожен». Осторожность предполагает намерение. Испуганному, растерянному, невинному человеку не до осторожности; он не предпринимает мер для того, чтобы уничтожить улики, связывающие его с преступлением.

А был ли бородатый мужчина с длинными, сальными волосами? Или Пи-Джи просто привлек на помощь образ Чарльза Мэнсона? Если он сбил женщину на лесной дороге в Пайн-Ридж, если удар, как он говорит, был сильным, почему автомобиль остался неповрежденным?

Смятение Джоя нарастает, он мчится на юг в ночной тьме, все прибавляя и прибавляя скорость, хотя и понимает, что ему не обогнать факты и следующие из них выводы. Потом находит банку, теряет контроль над «Мустангом», попадает в аварию…

…и уже стоит у рельса ограждения, смотрит на заросшее сорняками поле и не понимает, как сюда попал. Ветер воет над автострадой, словно легионы призрачных грузовиков, везущих загадочный груз.

Снег с дождем сечет его лицо, руки.

Кровь, рваная рана над левым глазом.

Травма головы. Он касается раны, перед глазами вспыхивают яркие спирали, переходящие в звезды боли.

Травма головы чревата самыми различными последствиями, в том числе и амнезией. Воспоминания могут стать проклятьем, непреодолимой помехой на пути к счастью. С другой стороны, забывчивость может быть благом, может даже ошибочно приниматься за величайшую из добродетелей – умение прощать.

Джой возвращается к автомобилю. Едет в ближайшую больницу, чтобы ему наложили швы на кровоточащую рану на лбу.

У него все будет хорошо.

У него все будет хорошо.

В колледже он ходит на занятия два дня, потом понимает, что смысла в получении образования в учебном заведении нет. Ему на роду написано заниматься самообразованием, и более требовательного учителя, чем он сам, не найти. Кроме того, Джой ведь хочет стать писателем, романистом, а потому ему нужны личные впечатления, которые потом и лягут в основу его книг. Удушающая атмосфера аудиторий и давно устаревшая мудрость учебников только задержат развитие его таланта и ограничат полет творческой мысли. Ему нужен простор, он должен оставить колледж и окунуться в бурный поток реальной жизни.

Он собирает вещи и навсегда уходит из колледжа. Двумя днями позже, где-то в Огайо, продает разбитый «Мустанг» торговцу подержанными автомобилями и едет на запад уже на попутках.

Через десять дней после ухода из колледжа со стоянки грузовиков в Юте отправляет почтовую открытку родителям, объясняя свое решение необходимостью собирать материал, который ляжет в основу его книг. Пишет, что они не должны о нем беспокоиться, он знает, что делает и будет поддерживать с ними связь.

У него все будет хорошо. У него все будет хорошо…»

– Естественно, – вырвалось у Джоя, по-прежнему стоящего на коленях у тела мертвой женщины, которая лежала на алтарном возвышении в секуляризированной церкви, – все хорошее осталось в прошлом.

Дождь выбивал по крыше похоронный марш по блондинке, которая дважды умерла такой молодой.

– Я переезжал с места на место, менял одну работу на другую. Оборвал все связи… даже расстался с мечтой стать писателем. Какие там грезы. Все время уходило на амнезию. Я не решался повидаться с отцом и матерью… боялся, что все вспомню, расскажу им о случившемся.

Отвернувшись от пустынного нефа, который она оглядывала, Селеста шагнула к нему.

– Может, ты напрасно коришь себя. Может, амнезию нельзя списывать только на самообман. При травмах головы это обычное дело.

– Если бы только я мог в это поверить, – вздохнул Джой. – Но правда объективна. Мы не можем подправлять ее по собственной прихоти.

– Два момента остаются для меня загадкой.

– Если только два, тогда ты разобралась во всем куда лучше меня.

– Когда тем вечером ты сидел с Пи-Джи в кабине его автомобиля…

– Этим вечером. С тех пор прошло двадцать лет… и одновременно это произошло этим вечером.

– …он убедил тебя поверить ему, по крайней мере, ничего не говорить отцу с матерью. И после того как он всего от тебя добился, он говорит тебе, что знал убитую девушку. Почему признался в этом после того, как ты согласился молчать? Зачем рисковал? Он уже усыпил твою подозрительность, а тут она могла проснуться вновь.

– Чтобы понять, надо хорошо знать Пи-Джи. Его всегда отличала страсть к риску. Не безрассудность, которая обычно пугала. Совсем наоборот. Какая-то удивительная, романтическая бесшабашность, которая так нравилась людям. Он любил рисковать. Это отчетливо проявлялось на футбольном поле. Он действовал смело и неординарно… и такая тактика срабатывала.

– Все говорили, что он любил играть на грани дозволенного.

– Да. И он обожал быструю езду, действительно быструю, но водил автомобиль мастерски, как гонщики «Инди 500», – ни одной аварии, ни одного штрафа за нарушение правил дорожного движения. В покере мог поставить на кон все, даже при плохой карте, если шестое чувство подсказывало ему, что так надо, и обычно выигрывал. Можно жить, пренебрегая опасностью, балансируя у опасной черты, и пока удача улыбается тебе, пока риск оправдывается, люди только восторгаются тобой.

Стоя над Джоем, Селеста положила руку ему на плечо.

– Полагаю, твои слова объясняют и второй момент, который я не поняла.

– Банку в бардачке, – догадался он.

– Да. Полагаю, он поставил ее туда, когда ты находился в своей комнате, собирал вещи перед отъездом в колледж.

– Должно быть, глаза он ей вырезал раньше, хотел оставить как сувенир, прости господи. А потом подумал, что лучше спрятать банку с ними в моем автомобиле, чтобы я нашел ее позже. Проверить прочность связывающих нас уз.

– После того как он убедил тебя в своей невиновности, убедил позволить ему избавиться от тела, надо быть безумцем, чтобы показать тебе эти глаза, не говоря уже о том, чтобы отдать их тебе.

– Он не смог устоять перед искушением. Опасность. Балансирование на острие ножа. И ты видишь… у него все получилось. Он вышел сухим из воды. Я позволил ему победить.

– Он действует так, будто думает, что за ним стоят высшие силы.

– Может, и стоят.

– И какой же бог ему помогает?

– Если и помогает, то не бог.

Селеста поднялась на алтарную платформу, обошла завернутое в пленку тело, убрала в карманы отвертку и фонарь. Взглянула на Джоя.

– Мы должны посмотреть на ее лицо.

Джоя передернуло.

– Зачем?

– Пи-Джи не назвал тебе ее имени, но сказал, что она из Коул-Вэлью. Я, наверное, знаю ее.

– Тебе только будет тяжелее.

– У нас нет выбора, Джой, – настаивала Селеста. – Если мы узнаем, кто она, мы, возможно, поймем, что он задумал, куда пошел.

Им пришлось перекатить тело, чтобы высвободить конец пленки. Прежде чем открыть лицо, они положили женщину на спину.

К счастью, пропитанные кровью волосы прикрывали изуродованные черты.

Одной рукой, очень осторожно Селеста сдвинула волосы. Другой перекрестилась.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Джой откинул голову назад, уставился в потолок. Не потому, что надеялся увидеть в вышине Святую Троицу, упомянутую Селестой, просто не мог заставить себя смотреть в пустые глазницы.

– У нее во рту кляп, – сообщила ему Селеста. – Кусок замши, какой моют машины. Я думаю… да, щиколотки связаны проволокой. Не убегала она от этого бородача.

Джой содрогнулся всем телом.

– Это Беверли Коршак, – продолжала Селеста. – Она была старше меня на несколько лет. Милая девушка. Очень дружелюбная. Жила с родителями. В прошлом месяце они продали дом государству и переехали в Ашервиль. Беверли работала там секретаршей в энергетической компании. Ее родители дружат с моими. Знакомы с давних пор. Фил и Сильвия Коршак. Для них это будет удар, страшный удар.

Джой все смотрел в потолок.

– Пи-Джи, должно быть, днем встретил ее в Ашервиле. Остановился, чтобы поболтать. Она без колебаний села в его автомобиль. Он же не был чужаком. Во всяком случае… внешне.

– Давай прикроем ее, – сказала Селеста.

– Прикрой сама.

Его не пугало безглазое лицо. Он боялся другого: увидеть синие глаза, внезапно материализовавшиеся в глазницах, в последние, самые мучительные моменты ее жизни, когда девушка звала на помощь сквозь кляп и знала, что ни один спаситель не ответит на ее мольбы.

Зашуршала пленка.

– Ты меня поражаешь.

– Чем? – спросила Селеста.

– Своей силой.

– Я здесь, чтобы помочь тебе, вот и все.

– Я думал, что помощь нужна тебе.

– Может, первое не противоречит второму.

Шуршание прекратилось.

– Готово, – добавила Селеста.

Джой опустил голову и увидел, как ему поначалу показалось, кровавые разводы на алтарной платформе. Они открыли их, передвинув тело.

Приглядевшись, Джой увидел, что это не кровь, а краска из баллончика с распылителем. Кто-то нарисовал единицу и забрал в круг.

– Видишь? – спросил он Селесту, когда она поднялась на ноги с другой стороны мертвой женщины.

– Да. Что-то связанное со сносом церкви.

– Я так не думаю.

– По-другому и быть не может. А может, это проделки мальчишек. Они порезвились и там, – она указала в сторону нефа.

– Где?

– На первом ряду.

Издалека краска сливалась с темным деревом спинки.

Подхватив монтировку, Джой перебросил ноги через оградку пресвитерия, спрыгнул в нишу, где располагался хор, прошел к алтарной преграде.

Услышал, что Селеста следует за ним, но по галерее.

На спинке скамьи первого ряда, слева от прохода, кто-то нарисовал последовательность цифр, каждую обвел красным кругом. Цифры располагались на небольшом расстоянии друг от друга, будто каждая маркировала место одного человека. Крайней слева нарисовали двойку, у прохода – шестерку.

Джою показалось, что по шее побежали пауки.

На правой скамье последовательность цифр и чисел продолжилась: 7, 8, 9, 10, 11, 12.

– Двенадцать, – пробормотал он.

– Что не так? – тихонько спросила Селеста, подойдя к нему.

– Женщина на алтаре…

– Беверли.

Он не отрывал глаз от красных цифр на первом ряду, которые теперь сверкали, как знаки апокалипсиса.

– Что? Что ты можешь о ней сказать? Что?

Джой еще не нашел ответа на эту загадку, еще не осознал замысла Пи-Джи.

– Он нарисовал на платформе единицу, а потом положил на нее Беверли.

– Пи-Джи?

– Да.

– Зачем?

Сильный порыв ветра сотряс церковь, с улицы в неф ворвалась волна холодного воздуха. Едва заметный аромат благовоний и куда более ощутимый запах плесени унесло. Явственно запахло серой.

– У тебя есть братья или сестры? – спросил Джой.

– Нет, – удивленная вопросом, Селеста покачала головой.

– Кто-нибудь живет с тобой и родителями – бабушка, дедушка?

– Нет. Только мы трое.

– Беверли – одна из двенадцати.

– Двенадцати?

Джой указал пальцем в грудь Селесты, рука тряслась.

– Потом твоя семья, два, три, четыре. Кто еще живет в Коул-Вэлью?

– Доланы.

– Сколько их?

– Пятеро.

– Кто еще?

– Джон и Бет Биммер. С ними живет мать Джона, Ханна.

– Трое. Трое Биммеров, пять Доланов, ты и твои родители. Одиннадцать. Плюс она, на алтаре, – взмахом руки он обвел две скамьи первого ряда. – Двенадцать.

– Господи.

– Не нужно быть телепатом, чтобы понять, что он задумал. Причина, по которой он остановился на числе двенадцать, ясна. Двенадцать апостолов, все мертвые и сидящие рядком в секуляризированной церкви. Молчаливо воздающие должное не богу, а тринадцатому апостолу. Вот кем, я думаю, Пи-Джи мнит себя – тринадцатым апостолом, Иудой. Предателем.

Не выпуская из руки монтировку, Джой открыл калитку в алтарной преграде, вернулся в неф. Прикоснулся к одной из цифр на левой скамье. Кое-где краска еще не засохла, оставалась липкой.

– Иудой. Предателем семьи, – продолжал Джой, – предателем веры, в которой его воспитали, никого не уважающим, ни во что и ни в кого не верящим. Никого не боящимся, даже бога. Идущим по острию ножа, рискующим, как никто… рискующим своей душой… ради танца над пропастью ада.

Селеста двинулась следом, прижалась к нему, ища поддержки, борясь со страхом.

– Он выстраивает… символическую живую картину.

– Из трупов. Этой ночью собирается убить всех жителей Коул-Вэлью и перенести их тела сюда.

Она побледнела.

– Так и произошло?

Джой не понял.

– Что произошло?

– В будущем, в котором ты жил… все жители Коул-Вэлью погибли?

И тут до Джоя дошло, что он не знает ответа на вопрос Селесты.

– После той ночи я перестал читать газеты. Избегал телевизионных информационных выпусков. Переключался на другую радиостанцию, как только в эфир выходили новости. Говорил себе, что новостями я сыт по горло, не хочу знать о новых авиакатастрофах, наводнениях, пожарах и землетрясениях. Но на самом деле… я не хотел читать или слышать об изувеченных, убитых женщинах. Не мог позволить себе узнать, скажем, о вырезанных глазах или о чем-то подобном… боялся, что эта информация проникнет в подсознание и, возможно, пробьет стену «амнезии».

– Значит, можно предположить, что это случилось. Можно предположить, что в церкви нашли двенадцать трупов, одиннадцать – на скамьях первого ряда, двенадцатый – на алтарной платформе.

– Если это произошло, если полиция и нашла двенадцать трупов, никто не возложил вину на Пи-Джи. Потому что в моем будущем он по-прежнему на свободе.

– Господи. Мама и папа, – Селеста отпрянула от Джоя и побежала по центральному проходу к выходу из церкви.

Джой устремился за ней через нартекс, через распахнутые двери, в ночь, под дождь и мокрый снег.

Она поскользнулась на обледенелой дорожке, упала на одно колено, поднялась, поспешила к автомобилю, обежала его, открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья.

Когда Джой добрался до «Мустанга», он услышал зловещий гул. Подумал, что это гром, потом понял, что гул идет из-под земли.

Селеста тревожно глянула на него, когда он садился за руль.

– Земля проседает.

Гул набирал силу, улицу трясло, словно товарный поезд мчался под ней по подземному тоннелю, но через несколько мгновений и гул, и тряска сошли на нет.

Рухнула часть горящих выработок, и все успокоилось.

Оглядевшись в поисках провалов на асфальте, Джой увидел, что Селеста тоже осматривает улицу.

– Где-нибудь просело?

– Здесь нет. Должно быть, где-то неподалеку. Поехали, поехали, нет времени.

Заводя двигатель, боясь, что земля под ними разверзнется и «Мустанг» рухнет в печь огненную, Джой спросил:

– И часто у вас так?

– Так сильно здесь еще не трясло. Возможно, просело прямо под нами, но на большой глубине, поэтому до поверхности не дошло.

– Пока не дошло, – уточнил Джой.

Глава 12

Несмотря на зимнюю резину, «Мустанг» по пути к дому Селесты пару раз заносило, но Джою удалось ни во что не врезаться. Он остановил автомобиль на улице, не сворачивая на подъездную дорожку к белому, с зеленым цоколем и двумя слуховыми окнами дому Бейкеров.

Он и Селеста побежали к крыльцу через лужайку. Свет из окон падал на траву, блестел на льду, который начал образовываться на стеклах и рамах. Горела лампа и на крыльце.

Им следовало проявлять осторожность, потому что Пи-Джи мог добраться до дома Бейкеров раньше их. Они же не знали, какой из трех семей Коул-Вэлью он нанесет визит первой.

Но Селеста, охваченная паникой, открыла дверь и влетела в маленькую прихожую с криком: «Мама! Папа! Где вы? Мама!»

Никто не ответил.

Понимая, что любая попытка удержать девушку обречена на провал, замахиваясь монтировкой на каждую тень, Джой старался держаться как можно ближе к Селесте, которая, распахивая двери, перебегала из комнаты в комнату, зовя мать и отца, и с каждым мгновением в ее голосе прибавлялось ужаса. Четыре комнаты внизу, четыре наверху, две ванные. Не особняк, конечно, но куда лучше и больше дома, в котором жил Джой. И книги, везде книги.

Последней Селеста проверила свою спальню, но и там родителей не было.

– Он их захватил! – в отчаянии воскликнула она.

– Нет, я так не думаю. Оглянись, никаких признаков насилия, никаких следов борьбы. И я сомневаюсь, чтобы они ушли с ним добровольно, особенно в такую погоду.

– Тогда где же они?

– Если бы им пришлось неожиданно уехать, они оставили бы тебе записку?

Не отвечая, Селеста развернулась, выскочила в коридор, перепрыгивая через две ступеньки, спустилась на первый этаж.

Джой догнал ее в кухне, где она читала записку, пришпиленную к пробковой доске рядом с холодильником.

«Селеста!

Этим утром Бев не вернулась домой с мессы. Никто не знает, где она. Ее ищет шериф. Мы поехали в Ашервиль, чтобы успокоить Фила и Сильвию. Они сходят с ума от тревоги. Я уверена, что все будет хорошо. В любом случае мы вернемся домой до полуночи. Надеюсь, ты хорошо провела время у Линды. Запри все двери. Не волнуйся. Бев наверняка объявится. Бог не допустит, чтобы с ней что-то случилось. С любовью, мама».

Отвернувшись от записки, Селеста взглянула на настенные часы: две минуты десятого.

– Слава богу, он до них не добрался.

– Руки, – внезапно вспомнил Джой. – Покажи мне свои руки.

Она протянула к нему руки ладонями вверх.

Кровоточащие стигматы превратились в едва заметные синяки.

– Должно быть, мы принимали правильные решения, – в голосе Джоя слышалось облегчение. – Мы меняем судьбу… по меньшей мере, твою судьбу. Давай продолжать в том же духе.

Переведя взгляд с рук на лицо девушки, Джой увидел, как широко раскрылись глаза Селесты. Решил, что за спиной кто-то есть, с гулко бьющимся сердцем развернулся, вскидывая монтировку.

– Нет, я увидела телефон, – она шагнула к настенному телефонному аппарату. – Мы можем вызвать помощь. Позвоним в управление шерифа. Дадим им знать, где они смогут найти Бев, направим на розыск Пи-Джи.

Таких старинных телефонов, с наборным диском, Джой не встречал уже давным-давно. Пусть это покажется странным, но именно телефонный аппарат окончательно убедил его в том, что он перенесся на двадцать лет в прошлое.

Селеста набрала номер оператора, несколько раз надавила на рычаг.

– Гудка нет.

– Ветер, мокрый снег, провода могли оборваться.

– Нет. Это он. Обрезал провода.

Джой понимал, что она права.

Селеста бросила трубку и направилась к двери.

– Пойдем. Здесь можно найти кое-что посущественнее монтировки.

В кабинете она подошла к письменному дубовому столу, выдвинула средний ящик, достала ключ от оружейного шкафа.

Две стены кабинета занимали стеллажи с книгами. Джой провел рукой по глянцевым корешкам.

– Этим вечером я, наконец, понял… когда Пи-Джи добился моего молчания… убедил не выдавать его… он украл мое будущее.

– Ты про что? – спросила Селеста, открыв стеклянную дверцу оружейного шкафа.

– Я хотел стать писателем. Это все, о чем я мечтал. Но писатель всегда старается… если он – хороший писатель… всегда старается сказать правду. Как я мог говорить правду, как я мог стать писателем, если отгораживался даже от правды о собственном брате? Он не оставил мне выхода из тупика, в который загнал, не оставил мне будущего. А писателем стал сам.

Селеста взяла со стойки ружье, положила на стол.

– «Ремингтон». Двадцатого калибра. Помповик. Отличное оружие. Но скажи мне, как он может быть писателем, если, как ты говоришь, для писателя главное – это правда? Он же лжец и обманщик. И при этом хороший писатель?

– Все говорят, что да.

Она достала из шкафа второе ружье, положила рядом с первым.

– Тоже «ремингтон». Нравится отцу эта марка. Двенадцатый калибр. Приклад из орехового дерева. Я не спрашиваю тебя, что все говорят. Что думаешь ты? Он – хороший писатель… в твоем будущем?

– Он добился успеха.

– И что? Последнее не свидетельствует о том, что он – хороший писатель.

– Он – лауреат множества премий, и я всегда притворялся, что считаю его хорошим писателем. Но… на самом деле я так никогда не считал.

Присев на корточки, она выдвинула ящик в нижней части оружейного шкафа, начала в нем шарить.

– Значит, сегодня ты заберешь свое будущее назад… и станешь хорошим писателем.

В углу стоял серый металлический ящик размером с брифкейс. В нем что-то тикало.

– Что это за штука в углу? – спросил Джой.

– Датчик окиси углерода и других токсичных газов, просачивающихся из горящих выработок. Еще один стоит в подвале. Эта комната расположена не над подвалом, поэтому оборудована собственным датчиком.

– Со встроенной сигнализацией?

– Да, если содержание токсичных газов превысит норму, она поднимет тревогу. – Селеста достала две коробки с патронами. Поставила на стол. – В Коул-Вэлью такими датчиками давно уже оборудован каждый дом.

– Вы живете, как на пороховой бочке.

– Да, но подведенный к ней бикфордов шнур тлеет очень медленно.

– Почему вы до сих пор не переехали?

– Бюрократы. Бумаги. Задержки. Если бы мы выехали до того, как государство подготовило все документы, они бы заявили, что дом брошен, и заплатили бы за него гораздо меньше. Так что приходится жить здесь, рисковать, подстраиваться под них, если хочешь, чтобы тебе выплатили более-менее приличную компенсацию.

Открыв одну коробку с патронами, Селеста взялась за вторую.

– Ты знаешь, как управляться с этими ружьями? – спросил Джой.

– Я стреляю по тарелочкам и охочусь с отцом с тринадцати лет.

– На охотницу ты не похожа. – Он начал заряжать «ремингтон» двадцатого калибра.

– Никогда никого не убивала. Всегда целюсь мимо.

– Твой отец этого не замечал?

– Дело в том, что когда бы мы ни охотились, с карабинами или ружьями, на мелкую дичь или на оленя, он тоже всегда нарочно промахивается. Только не знает, что я в курсе.

– Какой же смысл в такой охоте?

Заряжая второй «ремингтон», она тепло улыбнулась, подумав об отце.

– Ему нравится гулять по лесу, особенно по утрам, вдыхая аромат сосен… и проводить время со мной. Он этого не говорил, но я всегда чувствовала, что ему хотелось сына. Когда мама рожала меня, у нее возникли осложнения, она больше не могла иметь детей. Вот я и старалась, как могла, заменить отцу сына. Он думает, что я – настоящий сорванец.

– Ты удивительная.

Селеста торопливо рассовала запасные патроны по карманам черного дождевика.

Джой встретился с ней взглядом, окунулся в таинственные глубины и едва выплыл. Столь необычная девушка встретилась ему впервые, и он надеялся, что она найдет в его глазах что-нибудь притягательное.

– Ты думаешь, Беверли первая? – спросила Селеста после того, как Джой рассовал запасные патроны по карманам джинсовой куртки.

– Первая?

– Кого убил Пи-Джи.

– Я на это надеюсь… но не знаю.

– Я думаю, были и другие, – очень серьезно сказала она.

– После этой ночи, после Беверли, когда я позволил ему выйти сухим из воды, я знаю, что были и другие. Вот почему он ведет цыганский образ жизни. «Поэт автострад», чтоб я сдох. Ему нравится переезжать с места на место, потому что таким образом он перемещается по территориям, которые контролируют разные полицейские управления. Я не осознавал этого раньше, не хотел осознавать, но это классический социопатический профиль: одинокий странник, чужак, незнакомец везде и всюду, практически невидимка. Маньяка-убийцу поймать куда проще, если он совершает свои чудовищные преступления в одном и том же регионе. Тут надо отдать должное блестящей задумке Пи-Джи. Он выбрал себе профессию перекати-поля, преуспел в ней, стал богатым и знаменитым и при этом получил идеальное прикрытие, возможность убивать кого угодно и где угодно, практически оставаясь вне подозрений: ему же необходимо переезжать с места на место, чтобы собирать материал для своих прекрасных книг, наполненных любовью, мужеством и состраданием.

– Но все это, насколько я понимаю, в будущем, – заметила Селеста. – Может, в моем будущем, может, в нашем. А может, есть только одно возможное будущее. Я не знаю, как оно устроено… не хочу даже думать об этом.

Джой почувствовал горечь во рту, словно слово правды могло быть таким же горьким, как лекарство.

– Я не знаю, какое это было будущее, одно из возможных или единственное, на мне все равно лежит часть вины за убийства, совершенные им после того, как он сделал это с Беверли, потому что в тот вечер я мог положить этому конец.

– Вот почему ты сейчас здесь со мной. Чтобы исправить допущенную тобой ошибку. Чтобы спасти не только меня, но и всех, кого он убил бы потом… и чтобы спасти себя, – она подняла со стола ружье, дослала патрон в казенник. – Но я говорила про другое. По-моему, Пи-Джи убивал и до Беверли. Слишком уж хладнокровно он говорил с тобой, Джой, слишком гладкой получилась сказочка о том, что она выбежала на дорогу перед его машиной в Пайн-Ридже. Если бы она была его первой жертвой, он мог бы и запаниковать. Особенно в тот момент, когда ты открыл багажник и обнаружил тело. Если учесть, с какой легкостью он обвел тебя вокруг пальца, получается, что он привык возить в багажнике трупы женщин в поисках укромного места, где можно их бросить. Он досконально продумал свое поведение на случай, что кто-то обнаружит тело до того, как он успеет от него избавиться.

Джой склонялся к мысли, что Селеста в этом права, как и в том, что телефонные провода оборвал отнюдь не ветер.

Неудивительно, что он запаниковал в кабинете Генри Кадинска, когда адвокат познакомил его с завещанием отца. Пи-Джи посылал отцу кровавые деньги, такие же грязные, как тридцать сребреников Иуды. Наличные, полученные от самого дьявола, и то были чище.

Джой передернул затвор, загоняя патрон в казенник своего ружья.

– Пошли.

Глава 13

На улице мокрый снег прекратился, но дождь лил по-прежнему. Хрупкий ледок, образовавшийся на тротуарах и мостовой, быстро таял.

В этот вечер Джой промок и продрог, но последние двадцать лет холод вообще ни на секунду не покидал его души, так что к этому он привык.

Сойдя с крыльца, Джой увидел, что капот «Мустанга» поднят. Селеста, посветив фонариком на двигатель, поняла, что крышка трамблера исчезла.

– Пи-Джи, – констатировал Джой. – Забавляется.

– Забавляется?

– Для него все это – забава.

– Я думаю, сейчас он наблюдает за нами.

Джой оглядел соседние покинутые дома, деревья между ними. Кварталом южнее улица переходила в заросший лесом холм, на севере – упиралась в пересекавшую город Коул-Вэлью-роуд.

– Он где-то здесь, – голос Селесты дрогнул.

– Скорее всего. Но при таком дожде мы его не найдем. Ладно. Сделаем, как планировали. Предупредим остальных. Кто живет ближе? Теперь придется топать пешком.

– Ближе Джон и Бет Биммеры, и с ними Ханна, мать Джона. Милая старушка.

– Будем надеяться, что мы не опоздали.

– Пи-Джи пришел сюда из церкви раньше нас, перерезал телефонный провод и дожидался, пока мы приедем, чтобы вывести из строя автомобиль. У него просто не было времени расправиться с Биммерами.

Тем не менее стоило поспешить. Но бежать по скользкому тротуару Джой с Селестой не решались, боясь подвернуть ногу.

Когда полквартала осталось позади, под землей вновь загудело, на этот раз сильнее. Асфальт под ногами затрясся, словно ладья Харона больше не пересекала реку Стикс, уступив перевозку душ грохочущим подземным поездам. Как и прежде, гул и тряска длились не более минуты.

Биммеры жили на Северной авеню. Маленькая улочка, конечно же, не заслуживала столь пышного названия. Асфальт потрескался, колдобины плавно перетекали в ухабы, будто внутреннее давление постоянно испытывало тротуар и мостовую на прочность. Даже в темноте когда-то белые дома выглядели очень грязными. Они не просто нуждались в покраске, их, похоже, вымазали сажей. Половина сосен засохла, остальные, с деформированными стволами, росли не вверх, а вкось.

Шестифутовые вентиляционные колонны, огороженные цепью, подвешенной на столбах, выстроились вдоль одной стороны улицы. Над ними клубились серые дымы, напоминая процессию призраков. Ветер рвал дымы в клочья, дождь прибивал к земле, оставался только запах горячего гудрона.

Двухэтажный дом Биммеров, на удивление узкий, словно с боков его поджимали другие дома, казался выше, чем был на самом деле.

В окнах первого этажа горел свет.

Поднявшись на крыльцо, Джой и Селеста услышали доносящиеся изнутри музыку и смех. Работал телевизор.

Джой открыл алюминиевую дверь с сеткой и постучал в находившуюся за ней деревянную. На стук никто не откликнулся.

Джой постучал еще раз, сильнее.

– Имейте терпение! – крикнули изнутри.

Селеста шумно выдохнула.

– Они в порядке.

Дверь открыл мужчина, как догадался Джой, Джон Биммер. Лет пятидесяти пяти, в синей байковой рубашке, белой футболке и коричневых брюках, с блестящей лысиной на макушке и венчиком волос, как у брата Така. Пивной живот нависал над брюками, которые, если бы не подтяжки, давно бы сползли с него. Мясистым лицом, мешками под грустными глазами и отвисшей челюстью Биммер напоминал старого, доброго пса.

Джой держал ружье у ноги, и Биммер сразу его не заметил.

– Какой вы нетерпеливый, молодой человек, – в голосе Джона слышалось дружелюбие. Тут он увидел Селесту и широко улыбнулся. – Эй, мисси, лимонный пирог, который вы принесли вчера, – до чего же он был вкусный!

– Мистер Биммер, мы… – начала Селеста.

– Просто высший класс, – прервал он девушку и похлопал себя по толстому животу, чтобы подчеркнуть качество пирога. – Я даже позволил Бет и ма понюхать его, прежде чем съел до последней крошки.

В ночи раздался резкий треск, будто ветер сломал толстую ветку, но к этому звуку ни ветер, ни ветка отношения не имели, потому что по белой футболке Биммера вдруг расползлось багровое пятно, а Джон, все еще продолжая улыбаться, сделал шаг назад и рухнул навзничь.

Джой втолкнул Селесту в дверной проем, прыгнул следом, упал рядом, перекатился на спину и ногой захлопнул дверь с такой силой, что две фотографии в рамках – Джона Кеннеди и папы Иоанна XXIII – и бронзовое распятие покачнулись и едва не сорвались со стены.

Жена Биммера в синем халате, с розовыми бигуди на голове поднялась с кресла перед телевизором. Увидев залитого кровью мужа и два ружья в руках гостей, она пришла к логичному, но неправильному выводу. Крича, Бет повернулась, чтобы броситься к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Ложитесь! – заорал Джой.

– Бет, на пол! – крикнула Селеста.

Но, охваченная паникой, миссис Биммер их не слышала. Она устремилась к лестнице, но когда поравнялась с окном, стекло разлетелось на тысячи осколков. Пуля попала Бет в висок. Голову женщины рвануло в сторону с такой силой, что наверняка сломалась шея, и под смех зрительской аудитории в телевизоре Бет упала на ковер под ноги миниатюрной старушке в желтом спортивном костюме, которая сидела на диване.

Ханна, мать Биммера, не успела даже понять, что произошло, потому что через секунду два выстрела, произведенные через то же окно, но уже без веселого звона разбивающегося стекла, прикончили ее на месте.

На дворе стоял октябрь 1975 года, вьетнамская война закончилась в апреле, но Джою показалось, что он перенесся в Азию, в зону боевых действий. Последние годы репортажи из тех мест не сходили с экранов телевизоров. Внезапная, бессмысленная смерть ни в чем не повинных людей могла бы потрясти его, парализовать волю к сопротивлению… если бы он не был сорокалетним мужчиной, попавшим в тело двадцатилетнего юноши, и последние двадцать лет его жизни не пришлись на время, когда случаи бессмысленного насилия из уникальных стали повсеместными. Жизненный опыт последних десятилетий двадцатого века позволял ему не терять голову, когда вокруг стреляли и убивали.

Освещенная гостиная превращала его и Селесту в отличную мишень, поэтому Джой перекатился на бок и выстрелил из «ремингтона» 20-го калибра в латунный торшер под клетчатым абажуром. От грохота выстрела в маленькой комнатке у них едва не лопнули барабанные перепонки, но Джой дослал в казенник новый патрон, выстрелил в настольную лампу, что стояла на комоде рядом с диваном, а потом еще раз в бра на противоположной стене.

Поняв намерения Джоя, Селеста выстрелила в экран телевизора, заглушив радостный смех. Гостиную заполнил запах сгоревшего пороха и раскуроченной электроники.

– Держись ниже окон, – приказал Джой. Уши словно забили ватой или замотали толстым шарфом, но тем не менее дрожь в собственном голосе Джой расслышал более чем отчетливо. Пусть жестокость человеческих существ и закалила его, он чувствовал себя маленьким мальчиком, который вот-вот намочит штаны. – Вдоль стены ползи к двери, любой двери, лишь бы выбраться из этой комнаты.

В темноте, передвигаясь на четвереньках, таща за собой ружье, Джой гадал, какая роль отведена ему в кошмарной «живой» картине из трупов, которую намеревался сложить его брат. Если родители Селесты вернулись бы в город и попали в прицел карабина Пи-Джи, тогда в его распоряжении оказались бы все двенадцать «апостолов». Но в планах Пи-Джи наверняка нашлось место и Джою. В конце концов, он гнался за «Мустангом» по шоссе, свернул на Коул-Вэлью-роуд и остановился, предлагая последовать за собой. И хотя совершаемые им жестокие преступления любой нормальный человек назвал бы безумием, в остальном иррациональность в поведении Пи-Джи не просматривалась. В рамках своих убийственных фантазий он действовал четко и целенаправленно, шаг за шагом приближаясь к цели.

Зеленая подсветка настенных часов над плитой пусть чуть-чуть, но освещала кухню Биммеров, так что Джой не решался встать.

Два окна. Одно над раковиной, второе – за кухонным столом. На обоих занавески и, что лучше, жалюзи, закрывающие верхнюю половину окон.

Осторожно приподнявшись, прижимаясь спиной к стене, Джой протянул руку и опустил жалюзи. Страх окатил его волной холода. Он почему-то не сомневался, что Пи-Джи обошел дом и сейчас стоит у него за спиной, так что их разделяет только стена. И, возможно, Пи-Джи способен определить местонахождение брата и застрелить его сквозь стену. Прошла секунда, выстрела не последовало, волна ужаса, захлестнувшая Джоя, отхлынула.

Селеста рискнула подняться и опустила жалюзи на окне над раковиной.

– Ты в порядке? – спросил Джой, когда они вновь опустились на пол посреди кухни, предпочитая стоять на коленях даже при закрытых окнах.

– Они все мертвы, не так ли? – прошептала Селеста.

– Да.

– Все трое.

– Да.

– Нет ни единого…

– Ни единого. Все мертвы.

– Я знала их с рождения.

– Мне очень жаль.

– Бет нянчила меня, когда я была маленькая.

Необычный зеленый свет словно перенес кухню Биммеров в морские глубины или в другую реальность, вне привычного людям потока времени и пространства. Но одного только света не хватало для того, чтобы Джой забыл о происходящем вокруг. Живот у него скрутило, горло сжало так сильно, что он едва мог проталкивать воздух в легкие.

– Это моя вина, – выдохнул Джой, доставая из кармана запасные патроны. Но пальцы так сильно тряслись, что патроны упали на пол.

– Нет, не твоя. Пи-Джи знал, где они, где их найти. Он знает про всех, кто остался в городе, и где живут эти люди. Не мы привели его сюда. Он бы все равно их убил.

Джой попытался собрать упавшие патроны. Но онемевшие пальцы не желали слушаться, и он решил перезарядить ружье чуть позже, когда немного успокоится.

Джоя удивило, что его сердце по-прежнему может биться. Грудь словно стянули железным обручем.

Они вслушивались в ночь, ждали звука тихонько приоткрываемой двери, хруста осколков стекла под ногами.

Наконец Джой нарушил затянувшееся молчание:

– Дома, чуть раньше, найдя тело в багажнике его автомобиля, я мог позвонить шерифу. И тогда эти люди остались бы живы.

– Ты не можешь винить себя за это.

– А кого же еще мне винить? – Он тут же устыдился столь резкой реакции. Когда заговорил вновь, в голосе звучали горечь и угрызения совести, но злился он уже не на Селесту, а на себя. – Я знал, что надо сделать, но не сделал этого.

– Послушай, – в зеленом сумраке она нашла его руку, сжала, – когда я говорила, что твоей вины нет, я имела в виду другое. Не позвонив шерифу, ты допустил ошибку двадцать лет назад, но не сегодня, потому что отсчет твоего второго шанса остановить Пи-Джи идет не от разговора дома, не от находки тела. Точка отсчета – твое появление на развилке. Так?

– Ну…

– Тебе не предоставили шанса сдать его шерифу.

– Но двадцать лет назад мне следовало…

– Это прошлое. Ужасное прошлое, и тебе придется с этим жить. Но теперь речь идет о том, что происходит здесь и сейчас. Что было до того – значения не имеет. Новый отсчет пошел, как только ты выбрал правильную дорогу, и будущее целиком зависит от решений, которые ты принимал и продолжаешь принимать сегодня.

– Пока мои решения ни к чему хорошему не привели, не так ли? Три человека уже умерли.

– Три человека, которые все равно бы умерли, – гнула свое Селеста, – которые, скорее всего, и в первой твоей жизни нашли свою смерть в эту ночь. Это ужасно, это тягостно, но так, похоже, должно быть, и ничего изменить нельзя.

– Так какой смысл давать мне второй шанс, если я не смог спасти этих людей? – голос Джоя вибрировал от душевной боли.

– Ты, возможно, сможешь спасти остальных до того, как закончится эта ночь.

– Но почему не всех? Я опять проиграл.

– Прекрати терзать себя. Не тебе решать, скольких людей ты можешь спасти, до какой степени тебе удастся изменить будущее. Может, тебе дали второй шанс совсем не для того, чтобы ты спас кого-нибудь в Коул-Сити.

– За исключением тебя.

– Может, и без исключения. Может, спасти меня тоже не удастся.

От слов Селесты Джой лишился дара речи. Она совершенно хладнокровно рассматривала вероятность собственной гибели, тогда как для него казалась невыносимой даже мысль о том, что он может Селесту потерять.

– Вполне возможно, – продолжила она, – что этой ночью тебе удастся только одно – остановить Пи-Джи, не дать ему уйти отсюда. Не позволить еще двадцать лет убивать. Может, именно этого от тебя ждут, Джой. Не моего спасения. Ни чьего-либо спасения. Может, это все, чего хочет от тебя бог.

– Здесь нет бога. На эту ночь бог забыл про Коул-Вэлью.

Селеста еще сильнее сжала его руку, вонзила ногти в ладонь.

– Как ты можешь так говорить?

– Посмотри на людей в гостиной.

– Это глупо.

– Как может милосердный бог позволить людям так умирать?

– Многие мыслители, куда умнее нас, пытались ответить на этот вопрос.

– И не смогли.

– Но сие не означает, что ответа нет, – в голосе Селесты отчетливо слышались злость и нетерпение. – Джой, если не бог дал тебе шанс заново прожить эту ночь, то кто?

– Не знаю, – печально ответил он.

– Ты, возможно, думаешь, что это Род Серлинг, и ты оказался в «Сумеречной зоне»? – пренебрежительно бросила она.

– Нет, разумеется, нет.

– Тогда кто?

– Может, это просто… физическая аномалия. Временная петля. Энергетическая флуктуация. Необъяснимая и бессмысленная. Откуда мне знать?

– Ага. Понимаю. Какая-то механическая поломка в великом космическом агрегате, – голос Селесты сочился сарказмом, она выпустила руку Джоя.

– В этой версии больше логики, чем в боге.

– Значит, мы не в «Сумеречной зоне», так? Теперь мы на борту звездолета «Энтерпрайз» с капитаном Керком. Нас лупцуют энергетические волны, мы ныряем во временные петли.

Он не ответил.

– Ты помнишь «Стар трек»? Кто-нибудь в 1995 году помнит этот сериал?

– Помнит? Черт, да я думаю, он приносит больше прибыли, чем «Дженерал моторс».

– Тогда давай подойдем к этой проблеме с холодной вулканской логикой[10], хорошо? Если удивительная трансформация, произошедшая с тобой, бессмысленная и случайная, тогда почему, перемещаясь по временной петле, ты не попал в какой-нибудь день, ничем не отличающийся от других, скажем, когда тебе было восемь лет и ты болел гриппом? Или почему тебя не перенесло на месяц назад, когда ты сидел в своем доме на колесах в Лас-Вегасе, уже уговорив полбутылки виски, и смотрел мультфильмы? Какова, по-твоему, вероятность, что случайная физическая аномалия вернет тебя в самую важную ночь твоей жизни, в тот самый момент, когда ты, приняв неправильное решение, уже ничего не мог исправить?

Джой успокаивался, слушая ее. Хотя и не мог сказать, что ее слова его подбодрили. Зато он сумел подобрать патроны и перезарядить ружье.

– Возможно, – не унималась Селеста, – ты вновь переживаешь эту ночь не для того, чтобы что-то сделать, не для того, чтобы спасти чьи-то жизни, остановить Пи-Джи и стать героем. Возможно, ты вернулся в эту ночь, чтобы получить последний шанс сохранить веру.

– Во что?

– В мир, наполненный высшим смыслом, в жизнь, которая не заканчивается со смертью.

Иногда она вдруг начинала читать его мысли, как открытую книгу. Более всего Джой хотел вновь во что-то поверить… как верил много лет назад, будучи алтарным служкой. Но он завис между надеждой и отчаянием. Помнил, как совсем недавно его охватило ощущение чуда, когда он осознал, что ему снова двадцать, как благодарен он был кому-то (или чему-то) за предоставленный второй шанс. Но сейчас он скорее бы поверил в «Сумеречную зону» или парадокс квантовой механики, чем в бога.

– Верить, – повторил он. – Именно этого добивался от меня Пи-Джи. Просто верить в него, верить в его невиновность без единого доказательства. И добился. Я поверил в него. Результат ты видишь.

– Может, совсем не вера в Пи-Джи погубила твою жизнь.

– Она уж точно не пошла мне на пользу, – с горечью ответил Джой.

– Может, главная проблема в том, что ты не верил во что-то еще.

– Когда-то я был алтарным служкой. Но потом вырос. Получил образование.

– Поскольку ты учился в колледже, то наверняка слышал термин «претендующий на умудренность». Он действительно тебе очень подходит.

– А вот ты у нас мудрая, не так ли? Все знаешь.

– Нет. Я отнюдь не мудрая. Только не я. Но мой отец говорит: признание, что ты знаешь не все, – первый шаг на пути к мудрости.

– Твой отец, директор захудалой средней школы, вдруг оказывается великим философом?

– Теперь ты просто хочешь обидеть меня.

– Извини, – после паузы ответил Джой.

– Не забывай знак, который мне дали. Моя кровь на твоих пальцах. Как я могу не верить? Более того, как после этого ты можешь не верить? Ты же сам сказал, что это знак.

– Я не подумал. Это все… эмоции. Когда появляется время подумать, когда используешь упомянутую тобой вулканскую логику…

– Если думаешь о чем-либо слишком долго, ты уже не можешь в это верить. Ты видишь птицу, летящую по небу, но как только она скрывается из виду, ты уже не можешь доказать ее существования. Откуда ты знаешь, что Париж существует? Ты там бывал?

– Другие люди видели Париж. Я им верю.

– Другие люди видели бога.

– Не так, как видят Париж.

– Есть много способов увидеть. И, возможно, глаза и «Кодак» – не лучшие.

– Как можно поверить, что бог столь жесток и позволяет людям вот так умирать, трем невинным людям?

– Если смерть – не конец, – без запинки ответила Селеста, – если смерть – всего лишь переход из этого мира в последующий, тогда ни о какой жестокости нет речи.

– Тебе это так легко, – в голосе Джоя слышалась зависть. – Так легко просто верить.

– Для тебя это тоже может быть легко.

– Нет.

– Просто поверь.

– Просто не получается.

– Тогда зачем верить, что ты проживаешь эту ночь заново? Почему не вычеркнуть ее, как глупую мечту, перевернуться на другой бок и заснуть, ожидая утреннего пробуждения?

Джой не ответил. Не смог.

И хотя понимал, что попытка бесполезна, подкрался к настенному телефону, поднял руку, снял трубку. Конечно же, услышал тишину.

– Он не может работать, – в голосе Селесты звучали нотки сарказма.

– Что?

– Не может работать, потому что у тебя было время подумать и теперь ты понимаешь: нет возможности доказать, что в мире есть кто-то еще, кому можно позвонить. И нет возможности доказать так, чтобы не осталось ни малейшего сомнения, прямо здесь, прямо сейчас, что существуют другие люди… а значит, их не существует. В колледже ты наверняка выучил слово, которым обозначается такое вот мировоззрение. Солипсизм. Теория, согласно которой несомненной реальностью является только мыслящий субъект, а все остальное существует лишь в его сознании.

Отпустив трубку, которая закачалась на шнуре, Джой прислонился к буфету, прислушиваясь к ветру, дождю, особенной тишине, окружающей мертвых.

– Я не думаю, что Пи-Джи войдет в дом, чтобы добраться до нас, – нарушила молчание Селеста.

Джой пришел к тому же выводу. Пи-Джи не собирался их убивать. Во всяком случае, сейчас. Потом – да. Если бы Пи-Джи хотел расправиться с ними, то проделал бы это в тот момент, когда они стояли на крыльце спиной к нему. Вместо этого он послал пулю аккурат между их головами, точно в сердце Джона Биммера.

По каким-то только ему ведомым причинам Пи-Джи хотел, чтобы они засвидетельствовали убийства всех остальных жителей Коул-Вэлью, а уж потом намеревался приняться за них. Вероятно, он хотел, чтобы Селеста стала двенадцатым и последним апостолом в той картинке из трупов, которую он создавал в церкви.

«А я? – задался вопросом Джой. – Какую роль ты уготовил мне, большой брат?»

Глава 14

Джой просто сидел и ждал, когда же события или наитие заставят его приступить к активным действиям. Ведь наверняка существовал способ остановить Пи-Джи.

Идти к дому Доланов смысла не имело. Предотвратить их смерть, скорее всего, они бы не сумели. Только поприсутствовали при гибели еще пяти человек.

Может, им удалось бы проникнуть в дом Доланов незамеченными. Может, они убедили бы хозяев о грозящей им опасности и превратили бы дом в крепость. Но тогда Пи-Джи мог поджечь дом, выманить всех наружу и перестрелять, как в тире.

Если к дому примыкал гараж и Доланы попытались бы уехать на автомобиле, Пи-Джи прострелил бы колеса. И автомобиль превратился бы для Доланов в общую могилу.

Джой никогда не встречался с Доланами. И с большим трудом мог убедить себя в том, что они существуют. Проще простого сидеть на кухне, ничего не делать, позволить Доланам, если они таки существовали, самим позаботиться о себе, верить только в бутылочно-зеленые тени, бродящие вокруг, легкий аромат корицы, сильный запах кофе, идущий от остывающего кофейника, жесткость дверцы буфета под спиной, пола под задом, гудение холодильника.

Двадцать лет назад, закрыв глаза на убийство, совершенное братом, он отказался верить и в то, что за этой жертвой последуют новые. Он не видел их окровавленных лиц, изуродованных тел, а потому они были для него такими же нереальными, как парижане для человека, исповедующего солипсизм. Скольких людей убил Пи-Джи за двадцать лет, последовавших за первым прогоном этой ночи? По два в год, всего сорок? Нет. Маловато будет. Столь редкие убийства не для него. Слишком мало риска, слишком мало адреналина. По одному в месяц все двадцать лет? Двести пятьдесят жертв, замученных, изуродованных, брошенных в кюветы или похороненных тайком? С такой нагрузкой Пи-Джи бы справился. Сил и энергии у него хватало. Отказавшись поверить в то, что его брат – убийца, Джой инициировал все будущие преступления.

И тут, пожалуй, впервые он осознал истинный груз ответственности, которая легла на него и оказалась куда как большей, чем ему хотелось верить. В ту давнюю ночь он пошел на поводу у Пи-Джи, и результатом стал триумф зла столь огромных масштабов, что даже мысль об этом повергала Джоя в ужас.

Теперь последствия бездействия могли оказаться куда страшнее, чем последствия поступка.

– Он хочет, чтобы мы пошли к Доланам, чтобы я увидел, как их убивают, – Джой внезапно осип. – Если мы не пойдем туда сразу, возможно, они проживут чуть дольше.

– Но мы же не можем сидеть здесь.

– Нет. Потому что раньше или позже он должен их убить.

– Скорее раньше, – предрекла Селеста.

– Пока он наблюдает за нами, ждет, когда мы выйдем из дома. Мы должны как-то удивить его, заинтриговать, удержать рядом, не пускать к Доланам. Наши действия должны стать для него полным сюрпризом, породить в нем неуверенность в себе.

– Например?

Мотор холодильника. Дождь. Кофе, корица. Часы на стене: тик-так.

– Джой? – позвала Селеста.

– Удивить его нелегко. Он так решителен, так смел. Все у него рассчитано.

– Причина ясна. Ему есть во что верить.

– Пи-Джи? – удивился Джой. – Да во что он может верить?

– В себя. Этот человек верит в себя, в свои ум, обаяние, хитрость. В свою судьбу. Это, конечно, не настоящая религия, но вера – истинная и дает ему гораздо больше, чем одну уверенность. Дает ему силу, власть.

Слова Селесты вдохновили Джоя, хотя он и не мог сказать почему.

– Ты права. Он действительно во что-то верит. Но не только в себя. Во что-то еще. Доказательства тому перед глазами, их несложно увидеть, но я не хотел этого признавать. Он верит, он – истинно верующий, и, если мы сыграем на этой вере, тогда мы сможем выбить его из колеи и получить определенные преимущества.

Реклама: erid: 2VtzqwH2Yru, OOO "Литрес"
Конец ознакомительного фрагмента. Купить полную версию книги.

Примечания

1

«Пипл» – популярный еженедельный журнал-таблоид, содержащий короткие заметки и множество фотографий знаменитостей. Тираж под 4 млн. экземпляров.

2

Керуак Джек (1922–1959) – писатель, поэт, ведущий новеллист «поколения битников». Широкая известность пришла к писателю с публикацией романа «На дороге» (1957).

3

Delirium tremens – белая горячка (лат.).

4

Трейлерный парк – стоянка для домов на колесах, оборудованная инженерными коммуникациями, где могут останавливаться автотуристы, или стоянка с передвижными домами, установленными на постоянном месте для сдачи внаем малоимущим.

5

День благодарения – национальный праздник США, отмечается в четвертый четверг ноября.

6

Этот переход нужен только в русском языке. В английском местоимения «ты» и «вы» обозначаются одним словом – you.

7

В США школьный цикл обучения занимает двенадцать лет. Средняя школа – с девятого по двенадцатый классы.

8

«Тамс» – нейтрализатор кислотности в таблетках.

9

Кватербек – ведущий игрок, разыгрывающий.

10

Один из главных героев телесериала «Стар трек», доктор Спок, родом с планеты Вулкан.