Гвен Эрвин – с любовью и благодарностью за тридцать лет одобрения и поддержки. И за то, что всегда умеешь меня рассмешить. Спасибо, Гвени!
Глава 1
Броня или Носик
Как-то вечером, когда мы были милях в десяти от залива Сан-Блас, воздух, насколько хватало глаз, заполнило огромное множество бабочек, летавших роями или стаями. Даже через подзорную трубу нельзя было найти места, где бы не было видно бабочек. Матросы кричали, что «идет снег из бабочек», и явление это именно так и выглядело.
Чарлз Дарвин. «Происхождение видов»[1]
Как же я удивилась, впервые увидев снег! Это случилось 1 января 1900 года. Вы скажете: подумаешь, что за событие – но в центральном Техасе снегопады случались чрезвычайно редко. В канун Нового года я загадала: хочу увидеть снег хотя бы раз в жизни. Я сама не очень-то верила в такую возможность. Мое немыслимое желание исполнилось всего через несколько часов; снег преобразил наш скучный городок, вернул ему первозданную красоту. На рассвете я пробежалась мимо замерших деревьев в одном халате и тапочках, дивясь на хрупкий снежный покров, свинцовое небо и деревья в серебре, пока холод не загнал меня обратно в дом. Я была вне себя от радости и волнения. Раз такое чудо могло случиться, значит, в начале нового века я стою на пороге великого будущего. Мой тринадцатый год будет прекрасен!
Но теперь уже весна, время летит быстро, одно будничное дело следует за другим: школьные уроки, работа по дому, музыка. Однообразие прерывают только шестеро (!) братьев, которые то и дело сбивают меня, единственную (!) девочку в семье, с толку. Без сомнения, Новый год меня одурачил.
Мое полное имя Кэлпурния Вирджиния Тейт, но все зовут меня Кэлли Ви. Кроме мамы, когда она сердится, и дедушки – он вообще не признает уменьшительных.
Одно утешение – наука. Мы с дедушкой занимаемся естественными науками. Правда, многие в Фентрессе считают капитана Уолтера Тейта старым угрюмым упрямцем. Он сколотил состояние на коровах и хлопке, участвовал в Гражданской войне, сражался за Конфедерацию, а потом решил посвятить остаток жизни Природе и Науке. А я помогаю дедушке, да что там, я живу только ради немногих драгоценных часов, которые удается провести в его обществе. Следую за ним с сачком для ловли бабочек, кожаным ранцем, Дневником и остро оточенным карандашом наготове – записывать наши наблюдения.
В плохую погоду мы исследуем найденные образцы в лаборатории (это просто старый сарай, где когда-то жили рабы) или читаем в библиотеке. Под дедушкиным руководством я с трудом продираюсь через книгу мистера Дарвина «Происхождение видов». В хорошую погоду мы отправляемся через поля к реке Сан-Маркос, бредем через кустарник по одной из бесчисленных оленьих троп. На первый взгляд тут нет ничего примечательного, но это не так. Всюду кипит жизнь, просто надо знать, куда смотреть. И как смотреть. Этому дедушка меня и учит. Вместе мы открыли совершенно новый вид горошка. Теперь он всемирно известен под именем Vicia tateii. (Признаюсь, я бы лучше открыла новый вид животных, животные гораздо интереснее, но подумайте, много ли людей моего возраста – любого возраста – смогли увековечить свое имя в названии живого существа? Если вы смогли – пропустите эту фразу.)
Я мечтаю пойти по стопам дедушки и стать ученым. У мамы, увы, другие планы – обучить меня искусству ведения домашнего хозяйства, а в восемнадцать вывести в свет. Возможно, тогда я стану достаточно привлекательной и сумею поймать обеспеченного молодого человека из приличной семьи. (Сомнительно по многим причинам – ненавижу готовку и шитье, к тому же меня трудно обвинить в кокетстве.)
Итак, сейчас весна – торжество Природы, а у нас – время волнений из-за моего мягкосердечного брата Тревиса, он младше меня на год. Понимаете, весной распускаются почки, вылупляются птенцы, у енотов, лис и белок появляются детеныши, и множество малышей теряются, калечатся, становятся сиротами. Чем безнадежнее случай, чем мрачнее перспективы, чем меньше надежд на будущее, тем охотнее Тревис тащит беднягу в дом. По мне этот разношерстный выводок довольно забавен, но родители думают иначе. Мама сердится, папа грозится наказать, но у Тревиса все вылетает из головы, стоит ему наткнуться на очередного зверя, которому нужна помощь. Не важно, здоровый, больной – для всех найдется местечко у него в сердце.
Вот, например, сегодня я проснулась очень рано и неожиданно столкнулась в холле с Тревисом.
– Идешь на реку? – спросил он. – Можно с тобой?
Обычно я предпочитаю одинокие прогулки – так больше увидишь. Но Тревис, единственный из братьев, способен разделить мой интерес к живой природе. Поэтому я разрешила, предупредила только: «Не шуметь! Я иду наблюдать».
Я повела его оленьей тропой к реке. На востоке разгорался рассвет. Тревис, позабыв мое предупреждение, всю дорогу болтал.
– Кэлли, слыхала, у Мейзи появились щенки. Думаешь, мама и папа позволят мне взять одного?
– Сомневаюсь. Мама всегда ворчит, зачем нам целых четыре собаки. Считает, что и трех слишком много.
– Да ты что, нет ничего лучше, чем щеночек! Я бы его первым делом научил приносить палку, а то с Банни прямо беда. Я его очень люблю, но палку он приносить никак не научится.
Банни был крупный пушистый белый кролик, обладатель приза за лучшую шерсть. Брат души в нем не чаял, кормил его, расчесывал, каждый день с ним играл. Но дрессировка – это что-то новенькое.
– Ты что, учишь Банни приносить добычу?
– Ага. Я стараюсь, но ничего не получается. Пробовал кидать ему морковку, но Банни ее просто съел.
– Послушай, Тревис…
– Что?
– Не расстраивайся, ни один кролик никогда не приносил палку.
– Но Банни такой умный.
– Для кролика, может, и умный.
– Ему просто надо больше тренироваться.
– А потом ты начнешь учить поросят играть на пианино?
– Может быть, дело пойдет быстрее, если ты нам поможешь?
– Нет, Тревис, это безнадежная затея.
Мы бы спорили до самой реки, но вдруг заметили какого-то зверька размером не больше буханки хлеба. Он обнюхивал листья под дуплистым деревом. Это оказался детеныш девятипоясного броненосца Dasypus novemcinctus.
В Техасе они не так уж редки, но я в первый раз видела броненосца вблизи. Анатомически это животное представляет собой не слишком удачную смесь муравьеда (вид с морды), мула (уши) и черепахи (панцирь). Я считала, что бедняжке капитально не повезло в смысле внешности, пока дедушка не объяснил: применять к животным человеческие представления о красоте глупо и ненаучно, а броненосцы прекрасно живут и процветают уже миллионы лет.
Тревис нагнулся пониже и шепотом спросил:
– Чего это он делает?
– Думаю, ищет, чем бы позавтракать. Дедушка говорил, они питаются червями, личинками и тому подобным.
– Правда, хорошенький?
– Вовсе нет!
Брат не слушал. Безрассудный броненосец действовал наверняка, чтобы обеспечить себе новый дом. Он подобрался к Тревису и обнюхал его носки.
Ой! Надо торопиться, пока Тревис не сказал…
– Возьмем его домой!
Все. Опоздала.
– Тревис, это дикое животное, нельзя его тащить в дом.
Он не слушал.
– Я назову его Носик. Броненосец Носик. А если он девочка? Тогда Броня. Тебе нравится? Броненосец Броня.
Пропади все пропадом! Слишком поздно. Дедушка не советует давать имена объектам научных наблюдений. Тогда не получится сохранить объективность. Рука не подымется препарировать животное или делать из него чучело, убить будет жалко и отпустить на свободу жалко, а вдруг надо будет.
– Это мальчик или девочка, как ты считаешь? – продолжал Тревис.
– Не знаю.
Я достала из кармана свой Научный Дневник и записала: «Вопрос: как отличить Броню от Носика?»
Брат сгреб броненосца и прижал к груди. Носик (я пока что решила считать его Носиком), не выказывая никаких признаков страха, принялся изучать воротник Тревиса. Нос Носика алчно подергивался, Тревис улыбался от удовольствия, а я чувствовала себя виноватой. Пока брат нашептывал что-то своему новому другу, я палкой ковырялась под деревом, чтобы найти броненосцу какой-нибудь еды. Выкопала здоровенную гусеницу ночной бабочки и робко преподнесла Носику. Он цапнул ее своими внушающими уважение когтями и сожрал ровно за две секунды, грязные ошметки так и брызнули во все стороны. Не очень-то приятное зрелище. По правде говоря, совершенно отвратительное. Кто бы мог подумать, что у броненосцев худшие в мире манеры? Опять я подхожу к животным с человеческими мерками!
Даже Тревису стало не по себе.
– Э-э-э… – протянул он.
Я-то сумела промолчать – в отличие от брата, я закалилась в горниле Научных Изысканий. Ученые не произносят такого вслух (хотя время от времени думают).
Носик слизал кусочки гусеницы с рубашки Тревиса.
– Он просто голодный, – объяснил брат. – Но пахнет он не ахти.
Это правда. Вдобавок к отвратительным манерам, вблизи броненосец источал резкий мускусный запах.
– Тревис, не надо этого делать. Что скажет мама?
– Она не узнает.
– Она всегда все знает.
Мы, семеро детей, никак не могли понять, как это мама ухитряется все знать.
– Я буду держать его в амбаре. Она туда почти никогда не заглядывает.
Битва проиграна. И вообще, не мое дело. Мы посадили Носика в ранец, где он скребся всю дорогу. Дома я с досадой обнаружила несколько глубоких царапин на коже. Мы сунули его в старую кроличью клетку в дальнем углу амбара, возле клетки Банни. Но сначала мы его взвесили на весах для кроликов и кур (пять фунтов) и измерили от носа до основания хвоста (одиннадцать дюймов без хвоста). Мы немножко поспорили, мерить ли хвост, и пришли к выводу, что без хвоста будет легче представить его истинные размеры.
Носик, казалось, был не против нашей заботы, но не то чтобы особо рад. Он исследовал стенки своего нового дома и принялся царапать дно клетки, не обращая на нас никакого внимания. Так наши отношения с Носиком складывались и дальше, хотя тогда мы об этом не догадывались. Царапание и ноль внимания, ноль внимания и царапание. Мы наблюдали, как он царапается и не обращает на нас внимания, пока Сан-Хуана, наша служанка, не позвонила в колокольчик, созывая к завтраку. Мы ринулись в кухню, полную чудесного аромата жарящегося бекона и только что испеченных булочек с корицей.
– Мыться! – скомандовала от плиты наша кухарка Виола.
Тревис и я накачали воды в раковину и оттерли руки. Несколько волокон, оставшихся с Носикова завтрака, прилипли к рубашке Тревиса. Заметив это, я протянула брату кухонное полотенце, но он только размазал грязь, и вышло еще хуже.
– Чем это тут воняет? – вдруг спросила Виола.
– Булочки пахнут просто отлично, – поспешно ответила я.
– Ничем не воняет, – встрял Тревис.
– Как-то ты странно пахнешь, молодой человек.
– Ну, наверно, это от кролика. Ты же знаешь Банни? Такой большой, белый. Надо бы его выкупать, вот и все.
Я прямо удивилась. Тревис был никудышный лжец, это знали все, но сейчас у него получалось складно. Помимо научных занятий я постоянно старалась улучшать свой словарный запас, и мне пришло на ум слово «речистый». Не было случая его употребить, но здесь оно было уместно: речистый обманщик.
– Чепуха, – заявила Виола. – Никогда не слышала, чтобы кроликов купали.
– Он измазался, – встряла я. – Сама можешь поглядеть.
– Чепуха, – повторила Виола.
Она переложила хрустящий бекон на блюдо и понесла в столовую. Мы двинулись за ней. Заняли свои постоянные места за столом рядом с братьями. Вот Гарри (старший и самый любимый брат), Сэм Хьюстон (самый тихий), Ламар (самый вредный), Сал Росс (тоже довольно тихий) и, наконец, Джим Боуи (пяти лет, самый младший и самый шумный).
Надо сказать, что Гарри все меньше и меньше тянул на самого любимого брата и все больше времени проводил с Ферн Спитти. Все-таки ему уже восемнадцать, я смирилась с мыслью, что он когда-нибудь женится, но с этими ухаживаниями его вечно нет дома. Ферн – милая девушка, разумная, с легким характером. Она даже почти не отскочила, когда я прошла мимо с большой банкой, в которой шебуршилась всякая мелкая живность. Да, я ее одобрила, но горькая правда заключалась в том, что рано или поздно она развалит нашу семью.
Пришли папа с дедушкой, уселись, кивнули всем сразу и торжественно провозгласили: «Доброе утро!»
Дедушка поздоровался со мной отдельно – как же приятно, что я его любимица.
– Мама не выйдет к завтраку, у нее опять мигрень, – объявил папа.
Удачно. Мама бы и за тридцать шагов заметила грязную рубашку, а если бы она, а не Виола, взялась допрашивать Тревиса, он бы, наверно, раскололся и во всем признался. Я-то давно выбрала тактику решительного отрицания, все равно чего. Я так хорошо, так речисто отпираюсь – даже перед лицом неопровержимых улик, – что мама вообще перестала меня расспрашивать. (Видите, хорошо продуманный обман может принести пользу, хотя у других я этого не поощряю.)
Мы склонили головы, папа прочел молитву, Сан-Хуана разнесла тарелки с едой. Без мамы мы были избавлены от обязанности поддерживать за столом легкий, приятный разговор и с аппетитом принялись поглощать завтрак. Слышен был только стук ножей и вилок, приглушенное одобрительное хмыканье да изредка просьба передать сироп.
После школы мы с Тревисом отправились проведать Носика. Он скорчился в углу клетки и время от времени без особого энтузиазма скреб проволочную сетку. Выглядел он уныло, хотя по броненосцам никогда не скажешь наверняка.
– Что с ним? – спросил Тревис. – Выглядит неважнецки.
– Он дикий зверь, ему не нравится в неволе. Давай его отпустим.
Но Тревис не был готов расстаться с новым питомцем.
– Может, он просто голодный. Червяки есть?
– Как раз закончились.
Это была неправда. Дома у меня была гигантский червяк, крупнее я в жизни не видела, и я приберегала его для своего первого препарирования. Дедушка собирался начать с кольчатого червя и дальше продвигаться от одного типа животных к другому. Я рассудила, что чем крупнее червяк, тем больше его органы и тем легче будет препарировать.
Тем не менее надо было решать проблему Носика. Броненосец – всеядный, живет на земле, а это значит, что он может есть множество разных видов животных и растений. Неохота было выкапывать личинок и без конца собирать муравьев, чтобы обеспечить Носику приличное пропитание.
– Пойдем пошарим в кладовой.
Мы побежали на кухню. Виола, попивая кофе, отдыхала после приготовления завтрака и перед приготовлением обеда. Домашняя кошка Идабель дремала в корзинке у плиты. Виола листала один из маминых женских журналов. Читать и писать Виола не умела, но с удовольствием рассматривала модные шляпки. Одна из шляпок была украшена чучелом райской птички в гнезде из тюля. Одно из крылышек свисало вниз, до самых бровей девушки, на которую шляпка была надета. Совершенно нелепо, к тому же напрасно погублен прекрасный, редкий экземпляр.
– Чего вам? – спросила Виола, не поднимая головы.
– Ну, мы просто немножко проголодались, – сказала я. – Можно поискать чего-нибудь в кладовке?
– Ладно, но пироги не трогайте. Они на ужин, поняли?
– Да поняли мы, поняли.
Мы схватили, что под руку попалось – пару крутых яиц, – и побежали обратно в конюшню.
Носик обнюхал яйца, покатал их лапами, потом разбил скорлупу. Он ел без особого аппетита, непрерывно ворча. Потом снова забился в дальний угол и застыл в прежней, скрюченной позе. Я стала вспоминать, что я знаю о броненосцах. Живут на земле, ночные животные. Значит, весь день спят в норе. А здесь светло и никакого укрытия. Неудивительно, что он недоволен.
– Ему нужна яма в земле, нора, чтобы спать.
– Тут нет норы.
– Если его отпустить, – начала я с надеждой, – он сумеет о себе позаботиться.
– Не могу я его отпустить. Это же мой Носик. Сделаем нору.
Я только вздохнула. Мы огляделись в поисках материала и нашли пачку старых газет и обрывок одеяла, которым протирали лошадей после трудового дня. Мы засунули все это в клетку. Носик тщательно обнюхал приношение и начал старательно рвать бумагу, а потом поволок газеты вместе с одеялом в дальний угол. За пару минут он соорудил что-то вроде гнезда, натянул на себя одеяло и немного повертелся в разные стороны. Потом замер, и из-под кучи газет послышался легкий храп.
– Видишь, – шепнул Тревис. – Теперь он доволен. Какая ты умная, Кэлли Ви. Все-то ты знаешь!
Я даже немножко возгордилась. Может, мы и не зря взяли Носика. (Или Броню?)
Вечером мы пришли к папе за карманными деньгами на неделю. Выстроились в очередь по возрасту перед дверью в кабинет, а он звал нас одного за другим и выдавал по десять центов старшим, а мне и младшим – по пять центов. Логика, в общем-то, в этом была, и я с нетерпением ждала десятицентового возраста. Церемония завершалась советом все сразу не тратить, но мы, по большей части, немедленно отправлялись в лавку и просаживали деньги на леденцы, ириски и шоколад. Папа стремился научить нас беречь деньги, а мы вместо этого учились высчитывать сложные соотношения, стараясь растянуть как можно более сильное удовольствие на как можно более долгое время. Что, например, предпочтительнее: пять коричных леденцов за пенни или три карамельки за два пенни? Кто из братьев согласится поменять большую лакричную конфету на маленькие жвачки? И на сколько жвачек? Непростые вычисления, на самом деле.
Несмотря на это, я скопила двадцать два цента. Они хранились под кроватью в коробке от сигар. Какая-то мышка, по-видимому, нашла коробку привлекательной и прогрызла один из уголков. Надо бы попросить у дедушки новую коробку. Я постучала в дверь библиотеки и услышала обычное: «Входи, коли не шутишь». Сощурившись, дедушка рассматривал что-то через увеличительное стекло, его длинная белая борода слегка отливала желтизной в слабом свете лампы.
– Кэлпурния, зажги, пожалуйста, еще одну лампу. Это, кажется, Erythrodiplax berenice, или морская стрекоза. Единственная стрекоза, которая любит соленую воду. Но откуда она здесь взялась?
– Не знаю, дедушка.
– Ну конечно, не знаешь. Это был риторический вопрос, ответа не требуется.
«Зачем тогда спрашивать», – чуть не выпалила я. Но это было бы дерзко, а я никогда не дерзила дедушке.
– Странно, – продолжал он. – Обычно этот вид не встречается так далеко от прибрежных соляных болот.
Я принесла лампу и встала у него за плечом. Мне нравилось бывать в этой комнате, заполненной массой интереснейших вещей: тут стояли микроскоп и телескоп, хранились засушенные насекомые и ящерицы, заспиртованные животные, был тут и глобус, а еще – яйцо страуса, верблюжье седло, похожее на скамеечку, шкура черного медведя с оскаленной пастью – как раз подходящего размера, чтобы ловить внучек за ногу. И книги, груды книг, ученые труды в тисненых золотом потертых сафьяновых переплетах. И на почетном месте, на специальной полке – пузатая бутыль с Sepia officinalis, каракатицей, которую много лет назад прислал дедушке великий человек, сам мистер Чарлз Дарвин, перед которым дедушка преклонялся. Чернила на картонной этикетке выцвели, но кое-что можно было разобрать. Дед ценил этот подарок больше всех других предметов своей коллекции.
Он поднял голову, принюхался и спросил:
– Почему от тебя воняет, как от броненосца?
Ничего от него не скроется. По крайней мере, если это про Природу.
– Мне кажется, вам лучше не знать.
Такой ответ его позабавил.
– Броненосцы – их еще называют армадиллы, от испанского названия, которое означает «малыш с броней». Первые немецкие колонисты называли его Panzerschwein, «бронированная свинья». Мясо у броненосца светлое и, если его правильно приготовить, вкусом и текстурой напоминает свинину. Во время войны мы иногда готовили вкуснейшее блюдо из броненосца, конечно, если его удавалось поймать. Тогда они редко встречались, только иногда забредали в нашу часть света из Южной Америки. Дарвин неплохо изучил броненосцев, называл «милыми маленькими зверьками», но никогда не пытался их приручить. Хотя они редко кусаются, питомцы из них никудышные. Взрослые особи живут сами по себе, у них нет социальных связей, поэтому им ни в малейшей степени не нужно общество человека.
Дедушка не часто упоминал о Гражданской войне между Севером и Югом. Может, оно и к лучшему: многих ветеранов-конфедератов, живших в нашем городе, все еще мучила война – точнее, ее исход. И не стоит говорить Тревису, что его собственный дедушка с большим аппетитом ел на обед родственников Носика.
– Дедушка, я хотела попросить коробку от сигар, если у вас есть лишняя, и еще мне нужна книжка. Почитаю про броненосцев, хоть их у нас и нет.
Дед улыбнулся, протянул мне коробку и достал с полки «Указатель техасских млекопитающих Годвина».
– Некоторых животных нельзя одомашнить, даже непонятно почему. Не только броненосца. Например, бобра, зебру, бегемота и некоторых других. Многие пытались их приручить, но терпели грандиозную неудачу, иногда даже со смертельным исходом.
Я представила себе реакцию мамы на Тревиса с детенышем бегемота на поводке и возблагодарила судьбу, что бегемоты у нас не водятся. Я открыла справочник, и мы с дедушкой в согласном молчании занялись каждый своим делом.
Перед сном Тревис и я сбегали проведать Носика. (Мы договорились звать его Носиком, хотя и Броню полностью исключить не могли.) Носик скребся, царапался и не обращал на нас внимания, так что мы оставили его в покое.
На следующее утро Тревис дал ему еще одно крутое яйцо. Носик сожрал яйцо и, по-прежнему не глядя на нас, залез в гнездо.
– Я все равно с ним подружусь, – заявил Тревис. – Спорим, если я буду его кормить, он меня признает.
– Это будет корыстная любовь. Зачем тебе друг, который рад тебе только из-за кормежки?
Я рассказала о видах, которые невозможно приручить, но Тревис пропустил это мимо ушей. Ну и ладно, пускай убедится сам. Некоторые уроки можно усвоить только на собственном опыте.
Глава 2
Страшный конец истории с броненосцем
В отложении пампасов в Бахаде я нашел костный панцирь какого-то исполинского животного вроде броненосца; внутренность панциря, очищенная от земли, была похожа на большой котел.
Пару дней спустя Тревис появился за завтраком с темными кругами под глазами. О запахе я уже не говорю.
Мама встревожилась.
– Что с тобой? Откуда такая вонь?
– Все нормально, это просто кролики. Я их с утра кормил.
– Ну и ну! Не дать ли тебе ложечку рыбьего…
– Не надо, я здоров. Мне в школу пора.
И Тревис бросился вон из комнаты.
Чуть не попался! Мамино чудодейственное лекарство от всех болезней – самая большая дрянь на свете. Если вы здоровы, то после ложки рыбьего жира непременно заболеете. Одной чайной ложки достаточно, чтобы умирающий восстал с одра и ринулся в школу, в церковь или куда там еще тягостные обязанности призывают ребенка, обладающего отменным здоровьем.
По дороге в школу я спросила Тревиса, что случилось.
– Я принес Носика.
– Куда?
– Он спал со мной.
– Ты шутишь? Как ты затащил клетку?
– Я только его принес.
Я была поражена.
– Ты хочешь сказать… он бегал у тебя по всей комнате?
– Ты бы слышала, как он шумел.
С ума сойти!
– Он не хотел спать, так что я прокрался в кладовую и принес ему яйцо, но он не угомонился. Он совался во все углы и скребся броней о ножки кровати. Всю ночь шумел.
– Что-то не верится. А как же Сал Росс и Джим Боуи?
Тревис делил комнату с младшими братьями.
– Спали как убитые, – пожаловался он. – Вообще ничего не заметили.
– Теперь ты понимаешь, что держать Носика – дурацкая затея?
Я приготовилась со всей сестринской мудростью донести до Тревиса свои аргументы, как нас догнала моя одноклассница Лула Гейтс. Она иногда шла до школы вместе с нами. Куча моих братьев – включая Тревиса – сохли по ней. Новая ленточка в медово-серебристых волосах, глаза сегодня какие-то особенно зеленые, Тревис говорит, как у русалки. При виде Лулы всю усталость у братишки как рукой сняло. (Надо признаться, что он наделен особым даром быть счастливым. Тревис – из тех редких людей, чье лицо словно солнцем озаряется, стоит им улыбнуться. Все его существо наполняется таким заразительным счастьем, что мир не может не улыбнуться в ответ.)
– Привет, Лула! А знаешь, что у меня есть? Броненосец!
– Правда?
– Приходи, сама увидишь. Он ест с руки. Сможешь его покормить, если захочешь. Хочешь?
– Надо же, кого ты только не приручишь! Страшно хочу на него посмотреть.
Вот так – впервые в истории – девятипоясной броненосец поспособствовал ухаживанию и помог добиться расположения девушки.
Лула пришла на следующий день. Тревис был счастлив. Скажем так, братьев он переплюнул. Тревис достал Носика из клетки и протянул ему яйцо. Броненосец ел, как всегда, с аппетитом. Лула смотрела во все глаза, но взять Носика на руки отказалась. Все-таки она настоящая девочка, нежный цветочек. (Мы этого тогда не знали, но оказалось, что Лула поступила совершенно правильно.)
Все выходные Тревис проторчал в амбаре, безуспешно пытаясь приручить броненосца. Он обнимал Носика, кормил его с рук, полировал броню мягкой тряпочкой, но Носику, казалось, все было безразлично.
А за ужином Тревис удивил меня, напрямую обратившись к дедушке. Брат редко заговаривал с дедом, а может, и вообще никогда не заговаривал.
– Сэр?
Ответа не последовало.
– Сэр! Дедушка!
Дед очнулся от задумчивости и огляделся в поисках того, кто позвал его. Наконец он остановил взгляд на Тревисе.
– Да… что вы хотели, юноша?
Тревис слегка спасовал. Дедушка смотрел на него с нескрываемым любопытством.
– У… у меня вопрос, сэр, – начал он, чуть заикаясь. – Вы не знаете, сколько живут броненосцы?
Дедушка погладил бороду.
– Я бы сказал, около пяти лет. Это в природе. Однако известны случаи, когда в неволе броненосцы доживали до пятнадцати лет.
Мы с Тревисом в тревоге переглянулись. Дедушка это, конечно, заметил и удивился, но ничего больше не сказал.
Мы кормили Носика два раза в день, он отменно прибавлял в весе и, без сомнения, привык к тому, что больше не надо выходить из дома на поиски обеда. Он позволял Тревису ненадолго брать его на руки, но это было все. Он не радовался нашему приходу, хотя мы ежедневно приносили крутые яйца. Он так и не перестал атаковать угол клетки, пришлось даже укреплять угол обломком доски. Но Тревис, непонятно почему, любил Носика и не желал сдаваться. Впрочем, он всех животных любил.
Как-то утром я не обнаружила в кладовой ни одного крутого яйца. Виола на кухне чистила картошку. Очень много картошки. Мальчики росли и ежедневно уминали целую гору.
– Почему яиц нет? – спросила я.
– Из-за тебя, – отпарировала Виола. – Сама удивляюсь, куда это яйца деваются. Что ты с ними делаешь?
– Ничего, – твердо заявила я.
– Сама, что ли, ешь?
– Ага.
– Позвольте не поверить. Бродягу с реки, небось, подкармливаешь? Маме твоей это не по нраву придется.
– Вот поэтому ты ей ничего не скажешь, – прозвучало немного более дерзко, чем я собиралась.
– Нечего так со мной разговаривать, мисс!
– Прости!
Я уселась рядом с Виолой и тоже принялась чистить картошку, восхищаясь, как быстро и ловко она это делает. Пока я выковыривала глазки из одной картофелины, Виола успевала почистить две. Какое-то время мы работали в молчании. Наконец я сказала:
– Это не бродяга, это кое-кто еще. Я тебе расскажу, если пообещаешь никому не говорить.
Никому – значит, и маме.
– Ничего не хочу слушать. Сама знаешь…
Я вздохнула.
– Ты совершенно права. Прости, пожалуйста.
– Что толку у меня прощения просить?
– Очень смешно. Если хочешь знать, это такой эксперимент.
– Молчи! Слышать ничего не хочу.
– Вечно все так говорят.
Я заметила, что нашей домашней кошки Идабель нет на ее обычном месте – в корзинке возле плиты. Вот почему Виола не в духе. Она всегда злится, когда ее любимая киска – постоянный друг и помощник – удирает наверх выслеживать мышь или просто понежиться на солнышке. Забота домашней кошки – держать мышей подальше от кладовой, и Идабель прекрасно с этим справляется. А зимой она не хуже грелки. Еще у нас есть дворовые кошки, они отвечают за наружные постройки и заднее крыльцо. Иногда кошки заглядывают в амбар поглазеть на броненосца, но он, естественно, не обращает на них внимания.
Картошка почищена. Уходя, я поцеловала Виолу в щеку, а она легонько шлепнула меня на прощанье.
В сумерках дедушка позвал меня в библиотеку, махнул, чтобы я устраивалась на своем обычном месте – на верблюжьем седле. В руке он держал журнал.
– Кэлпурния, тут у меня последний номер «Биологического вестника Юго-Запада». Обрати внимание на статью натуралиста из Луизианы, который заразился болезнью Хансена, просто подержав броненосца в руках. Оказывается, броненосцы могут быть переносчиками заболевания.
– Правда?
– Поэтому, если у тебя случайно оказался броненосец – пойми, я не утверждаю, что это так, – избавься от него как можно скорее.
– Да… хорошо. А что такое болезнь Хансена?
– Странное и страшное заболевание, от которого нет лекарства. Его еще называют проказой.
Я слетела со стула, как вспугнутый фазан, и выскочила из комнаты. Мысли путаются, сердце колотится – нет, нет, только не Тревис. Только не отвратительные опухоли, уродующие лицо и руки. Все избегают беспомощную жертву, бедняге приходится доживать свой век за колючей проволокой в колонии прокаженных. Немыслимо, чтобы мягкосердечного Тревиса отправили в обиталище проклятых!
Я ворвалась в амбар. Тревис держал броненосца на руках. Я заорала так, что лошади в конюшне рядом вздрогнули, а кошки вообще разбежались.
– Брось его! Брось сейчас же!
Тревис недоумевающе уставился на меня.
Я протянула руку к броненосцу и тут же отдернула – не хватало еще и мне его трогать.
– Положи его, пожалуйста, дедушка сказал, что они переносят заразу.
Я ухватила броненосца через фартук – все-таки защита – и поставила на землю.
– Перестань, – запротестовал Тревис, – ему же больно. Какая еще зараза, он здоров.
Он наклонился, чтобы поднять Носика.
– Проказа, – выдохнула я.
– Что? – брат так и застыл.
– Дедушка говорит, они переносят проказу. Если ты заразишься, будешь жить в колонии и больше никогда не увидишь никого из нас.
Тревис побледнел и сделал шаг назад.
Носик обнюхивал подвернувшийся клочок сена, а мы смотрели на него, как на неразорвавшуюся бомбу. Я похлопала брата по руке.
– Не унывай. Может, Носик как раз здоров.
Тревиса била дрожь. Носик бродил по амбару и что-то вынюхивал.
– Пойди помой руки.
Брат сделал большие глаза.
– А это поможет?
– Ну конечно! – соврала я с уверенным видом.
Понятия не имею, но на всякий случай…
Мы бросились к лошадиной поилке. Я изо всех сил качала насос, а Тревис, стуча зубами, яростно оттирал руки.
Мы едва успели увидеть, как Носик скрывается в кустах на границе участка. Он всегда казался мне абсолютно равнодушным ко всему на свете. Интересно, как броненосцы вообще выживают? Я мысленно сравнивала Носика с Аяксом, папиной премированной охотничьей собакой. Любопытный пес постоянно держит под контролем территорию вокруг дома, поднимает тревогу из-за любого шороха, может учуять самый слабый запах. Такая бдительность работает на тонко настроенный механизм выживания. А вот Носику этого не хватает.
Вопрос для Дневника: может быть, Носик такой невозмутимый, потому что у него есть защитная броня? Если ты носишь на спине панцирь и можешь в любой момент спрятаться, зачем тебе обращать внимание на обстановку? Наверно, поэтому он глух и слеп к тем, кто вокруг. Или броненосцы вполне приспособлены к своему миру, просто мы, люди, к этому миру не относимся?
В сгущающихся сумерках смотрели мы Носику вслед. Тревис печально махал рукой.
– Прощай, Носик. Или Броня. Ты был моим любимым броненосцем. Надеюсь, ты не заболеешь.
Носик (или Броня) остался верен себе и нас проигнорировал.
Всю следующую неделю Тревис старательно мыл руки. Мама это заметила и обрадовалась.
– Наконец-то хоть один из моих сыновей понял, как важна гигиена, – заявила она. – Чему мы этим обязаны?
– Ну, я узнал, что бр…
– Нет, нет, – перебила я. – Мисс Харботтл в школе провела с нами беседу. Да-да. Мы теперь все руки моем. А что, нельзя?
Мама глянула с подозрением, но промолчала.
Ох, Тревис, Тревис, мой бедный неоперившийся птенчик. Как ты выживешь, братишка, не раздавят ли тебя колеса судьбы, если ты окажешься вдали от меня? Потом-то я ему выговорила:
– Если мама узнает о броненосце, она в жизни не позволит никого приручать. Вообще никого. Никогда. Ты этого хочешь?
– Конечно, нет!
– Так я и думала.
– У меня зуд по всему телу. И в животе бурчит. И корни волос болят. Думаешь, это проказа?
Я не знала. Пришлось посмотреть симптомы в дедушкиной книге «Инфекционные и тропические болезни человека», полной ужасных картинок, которые лучше не рассматривать (если получится). Сплошные ползающие личинки и гниющие части тела.
Оказалось, что ранние признаки проказы – это выпадение бровей и потеря чувствительности там, где кожа холоднее, например, на коленях. Тревис рассматривал свои брови в зеркале по сто раз на дню и по крайней мере раз в день просил стукнуть его по коленке, да посильнее. Вскрикивал от боли и вздыхал с облегчением. (Он носил короткие штаны, так что синяки на коленях были всем видны. Если мама и заметила, то ничего не сказала.)
Глава 3
Показания барометра
В том месте, где мы ночевали, вода, как и следовало ожидать, вследствие пониженного атмосферного давления кипела при температуре более низкой, чем в местах, лежащих не так высоко…
Весна медленно перетекала в лето с неизбежной удушающей жарой и со столь же неизбежным всеобщим ворчанием по этому поводу. Виола утверждала, что от жары куры начали нестись крутыми яйцами. Я меньше всех жаловалась на жару, потому что частенько среди дня удирала на реку, пока остальные члены семьи потели и мучились, проваливаясь в дремоту в зашторенных комнатах. Купального костюма у меня не было, так что я раздевалась до сорочки. Я ложилась на спину, и течение тихонько кружило меня. Облака над головой принимали причудливые очертания: одно казалось мне похожим на вигвам индейцев, другое – на танцующего суслика, третье – на огнедышащего дракона.
Картинки в небе появлялись и исчезали, появлялись и исчезали. Я заметила, что кучевые облака дают простор воображению, а от разреженных перистых облаков толку никакого. Вопрос для Дневника: что придает облакам форму? Наверно, важна влажность воздуха. А почему в небе бывают облака барашками? Надо спросить у дедушки.
У моста ниже по течению страшно вопили и брызгались неотесанные городские мальчишки. Как же я им завидовала: они раскачивались на веревке, привязанной к дереву, и прыгали с нее в воду. Но я ни за что бы не стала с ними прыгать, особенно в одной рубашке. После освежающего купания я, как могла, привела в порядок платье и волосы. (Бумажный пакет с гребешком и полотенцем я заранее припрятала в дупле дерева.) Потом прокралась в свою комнату.
Позже я задала дедушке вопрос о погоде. Он рассказал, что ученые поднимались на гигантском воздушном шаре на две мили над землей и обнаружили, что низкие кучевые облака состоят из мельчайших капелек воды, как туман, а высокие разреженные облака сделаны из кристалликов льда. А барашки – что-то среднее, это самый редкий тип облаков. Храбрость ученых, первыми совершивших такой полет, привела меня в восторг.
Мы начали изучение погоды с направления ветра. Это оказалось просто, потому что на крыше дома, рядом с громоотводом, у нас укреплен жестяной флюгер в форме длиннорогого бычка. Флюгер автоматически поворачивается по ветру, любой дурак разберется. Через несколько дней я заметила, что ветер с востока приносит хорошую погоду. Свои наблюдения я записала в Дневник.
Для определения скорости ветра я смастерила «анемометр» из четырех картонных конусов, склеенных вместе. Получилось что-то вроде ветряной мельницы. Но материал оказался неподходящим: первый же порыв ветра разнес всю конструкцию и разбросал обрывки по лужайке.
– Еще один «научный эксперимент»? – осведомился Ламар.
Оказывается, они с Салом Россом наблюдали за мной с крыльца. Облом.
– Лучше уж молчи, Ламар, за умного сойдешь!
Сал Росс зашелся от смеха. Ламар не смог найти достойного ответа и исподтишка пнул брата. В борьбе умов он бессилен.
Я пожаловалась деду:
– Мой анемометр разлетелся.
– Какая досада! С самодельными приборами это часто случается. Но ты, по крайней мере, поняла принцип.
Наш следующий урок касался чего-то под названием «давление воздуха». Его меряют барометром. Анемометр пришлось делать самой, потому что у нас его не было, но барометр в доме – вернее, у дедушки – был. Вот я и решила, что мы будем использовать дедушкин барометр, но ошиблась.
Дедушка зачитал список:
– Нам нужна банка, воздушный шарик, резинка, соломинка, швейная игла, линейка и клей.
Звучит интригующе, но непонятно.
– Зачем это все нужно?
– Чтобы ты могла сделать свой собственный барометр.
Я показала на красивый бронзовый барометр, висящий на стене в библиотеке:
– А этот чем плох?
– Всем хорош, насколько мне известно.
– Поняла. Будем изучать предмет с самого основания.
Я изучила список необходимых вещей. Шарика у меня не было, и, насколько я знала, ни у кого из братьев тоже. Пришлось бежать в лавку и покупать. За пять центов! (Обычно меня расстраивают непомерные траты, но ради науки не жалко.) Еще я стянула бумажную соломинку со стойки с газировкой.
Потом побежала в лабораторию, нашла линейку и пустую банку, отыскала пузырек с клеем среди мешанины пробирок, мензурок и бутылочек с грязно-коричневой жидкостью. Дедушка годами пытался гнать виски из пекановых орехов, так что все полки были заставлены неудачными образцами.
Я выложила на стол в библиотеке необходимое оборудование.
– Ну а теперь, перед тем как мы приступим, – сказал дедушка, – ты должна уяснить, что именно мы собираемся измерять. Такого понятия, как давление воздуха, до 1643 года просто не существовало. Тогда итальянский ученый Торричелли, изобретатель барометра, произнес свои знаменитые слова: «Мы живем на дне воздушного океана».
Дедушка рассказал, что воздух, хоть и невидим, но имеет кое-какой вес, а многие мили атмосферного воздуха весят уже немало. Он напомнил мне, как закладывает уши от ныряния. Нырнешь на самую глубину, туда, где живут сомы, и весь вес воды над головой давит на барабанные перепонки. Вот так и воздух давит на нас с огромной силой – 14,7 фунтов на квадратный дюйм. К счастью, мы выдерживаем давление и даже его не замечаем, потому что воздух давит во всех направлениях сразу, а еще потому что наше тело достаточно крепкое.
Новая информация сбивала с толку, но раз это научный факт, то что поделаешь.
Дедушка продолжал:
– Барометр, который мы будем делать, отличается от барометра Торричелли, потому что тогда не было резиновых воздушных шаров. Но сама идея измерения давления воздуха принадлежит ему. Частично он следовал за своим другом и коллегой Галилеем. Галилея бросили в тюрьму как еретика, а ныне почитают «отцом современной науки». Сам Торричелли был вынужден прятать первый барометр от соседей, чтобы избежать обвинения в колдовстве. Таков жребий ученых, у которых хватает мужества раздвигать границы познания. Но довольно истории, перейдем к делу. Сама увидишь, прибор довольно простой.