книжный портал
  к н и ж н ы й   п о р т а л
ЖАНРЫ
КНИГИ ПО ГОДАМ
КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЯМ
правообладателям
Большой облом

Владимир Хачатуров

Большой облом

Много замыслов в сердце человеческом, но состоится только определенное Случаем. Притчи, 19:21. Апокриф, ф.6

Глава первая

1

Южноморск – самый романтичный городишко из всех приморских городов России. Там исполняются мечты, исцеляются сердца, да еще вдобавок случаются всякие приятные неожиданности. Об этом повествуют рекламные буклеты. На этом настаивают рекламные щиты, разжигая досужее любопытство путников.

И с первого, и со второго, и даже с третьего взгляда Южноморск производит впечатление удачно спланированного, с умом расположенного городка, живописно раскинувшегося на берегу ***ского залива. Зеленый, нарядный и ухоженный, он зазывно сверкает зеркальными окнами роскошных отелей Греческой набережной и ослепительно белыми гранями небоскребов деловой части, где позвоночный столб города, – проспект Казачьих Атаманов, – пересекают с одной стороны, Боспорская, с другой – Киммерийская улицы. Здесь же, в контролирующей близости располагается административный центр – великолепная Ратушная площадь, поражающая прихотливым разнообразием архитектурных стилей, начиная со строгой готики мэрии, продолжая надменным ампиром Дворца Правосудия и заканчивая забавным рококо здания собеса. Но больше всего радует разборчивый взгляд просвещенного туриста отсутствие апокалипсиса бетонных дворцов и бамбуковых хижин. Богатство и нищета здесь принципиально не соседствуют, предпочитая недолюбливать друг друга на расстоянии. И если престижные кварталы Южноморска не блещут особой оригинальностью, являя собой все те же, достойные сожаления типовые памятники мотовства и тщеславия, то районы бедноты выгодно отличаются какой-то совершенно заграничной захудалостью. Чего ни хватишься, все там есть. И подозрительные игорные притоны, и китайские прачечные, и кошмарные дискотеки, и грошовые забегаловки, и меблированные дома, и конторы по найму неквалифицированной рабочей силы, и антикварные лавочки, торгующие скифской бижутерией, коринфской металлической посудой и поддельной казацкой амуницией…

С севера и востока Южноморск уютно окружен плюшево-гобеленовыми горами, в которых, за несколько лет до описываемых событий, обнаружились минеральные источники, чьи целебные свойства, по уверениям специалистов, не уступают нарзану, бальзаму «Биттнер» и яблокам Гесперид вместе взятым. Неудивительно, что подножия гор в считанные годы украсились курзалами, вершины – фуникулерами, а предместья города – санаториями и лечебницами. Из обычного приморского городка Южноморск стал стремительно превращаться в модный круглогодичный курорт с горнолыжными претензиями, в этакий фешенебельный перекресток больших денег и безудержных трат. Даже утренние туманы приобрели здесь со временем изысканный оттенок какой-то бальзамической пряности, заставляющий старожилов брюзгливо воротить носы и ностальгически вспоминать былые антисептические рассветы, обволакивавшие грязные переулки и избоченившиеся хаты хлорированной желтоватой дымкой.

2

Да что там досужее любопытство, когда и недосужее-то порой не в силах уберечься от соблазна. Как, например, вот этот мотоциклист в черной коже, что несся себе по левой, самой скоростной полосе, и вдруг, увидев прямо по курсу огромный рекламный щит, а на нем пальмы, девушек в бикини, роскошную яхту, отдохновенный пляж, а также сияющий шиком, блеском и неподдельной гламурной красой ночной клуб по имени «Амфитрита», настоятельно рекомендующий зарулить на всю оставшуюся жизнь к нему на умопомрачительный постой за ради незабываемых впечатлений от роскошного ужина, зажигательных танцев, суперромантических лунных прогулок на клубной яхте и за ради много чего еще, о чем не принято сообщать официально, моментально повелся, перестроился в крайний правый ряд, дождался указателя, свернул на подъездную, обсаженную высокими пальмами, дорогу, и дал газу. Плевать, что время еще детское и до восхода луны довольно не близко…

Большое трехэтажное здание из белого камня, к которому подъехал мотоциклист, если и не было фантазией из венецианского стекла и каррарского мрамора, то мало в чем ей уступало. Однако парадный вход, как и следовало ожидать в такую рань, неоновыми огнями не сверкал, и привратники в голубых ливреях с золотыми галунами не томились на его ступенях, изнывая от своей невостребованности.

Мотоциклист подкатил на малом ходу к торцу здания, где, согласно указателям, находилась автостоянка, и, оставив своего стреноженного коня между скромным грузовичком и шикарным мерседесом-кабриолетом, вернулся пешком к парадному входу. На зеркальных дверях висела броская табличка с уведомлением: «Мы начинаем в 6 пополудни, но Вы можете начать, когда пожелаете, если соблаговолите проследовать в один из наших баров – на пляже, либо в правом (от Вас) крыле здания». Мотоциклист пожал плечами, снял свой шлем с тонированным забралом и, приложив его к зеркальной двери, попытался что-то высмотреть в непроницаемых недрах заведения. Ничего не высмотрев, обогнул здание с противоположной стороны.

Взору его предстал небольшой, сверкающий тропической белизной полупустынный пляж. Обещанный бар приветливо колыхал пальмовыми листьями своей крыши в шагах тридцати от прибоя. Стайка щебечущих девушек в бикини и парочка рельефно-мускулатурных мальчиков активно балдели в его тростниковой прохладе. У деревянного причала, пристроенного к длинному бетонному волнорезу, горделиво покачивалась роскошная, отделанная медью и хромом прогулочная яхта. Полюбовавшись, но, видимо, ничем из перечисленного не прельстившись, мотоциклист обернулся к главному зданию, располагавшему с этой стороны увитой плюшем и диким виноградом террасой. С террасы доносились голоса официанток вперемешку с характерным звоном расставляемой посуды, и проницательный мотоциклист сразу догадался, что именно здесь посетители вкушают роскошные ужины и, возможно, предаются зажигательным танцам. Заглянуть, не привлекая нежелательного внимания, под зеленые покровы террасы, находившейся на уровне второго этажа, представлялось маловероятным. Экстрим в перечне соблазнов этого заведения отсутствовал. Мотоциклист, не раздумывая, отверг эту мысль и двинулся вдоль здания к противоположному торцу, где и обнаружил вход в еще один бар.

У входа стоял чернявый парень с колючим взглядом, плохим настроением и никудышными нервами, одетый в явно неуместную длинную серую куртку и камуфляжные штаны. Причем свою правую руку этот мизантроп откровенно покоил за пазухой.

– Зякрита, – не дожидаясь вопросов, неприязненно бросил чернявый чернокожаному.

Мотоциклист остановился, призадумался и вдруг… улыбнулся. Его улыбка была молодой и обаятельной, в глазах мерцала застенчивость, голос звучал искренне и доверительно.

– Да я на минутку, земляк. Мне Мартимьянычу только пару слов шепнуть…

Чернявый на мгновение замялся, расслабился, за что немедленно поплатился, получив рифленой подошвой тяжелого ботинка по небритому кадыку. Ударом его отбросило к стене, по которой он и сполз на выложенную затейливой плиткой дорожку. Выскользнувшая из-за пазухи рука разжалась, и большой черный пистолет моментально сменил хозяина. Проверив обойму и переведя рычажок режима огня с автоматического на одиночный, мотоциклист надел шлем, опустил забрало и бесшумной черной тенью исчез в проеме.

За дверью оказался пустой и прохладный предбанник. Вход в бар прикрывала густая завеса из разноцветных бамбуковых палочек. Мотоциклист неслышно подкрался к ней и заглянул в одну из щелочек.

Бар сиял электричеством. В нескольких шагах от входа стоял вполоборота еще один чернявый в таком же странном демисезонном прикиде. Правда, в отличие от первого, этот под курткой ничего не прятал, напротив, демонстративно поводил АКСУ с незаряженным подствольником. Чуть поодаль виднелся столик, за которым бок о бок сидели молоденькая девушка с заплаканным лицом и бледный светловолосый мужчина лет тридцати. Руки их покоились на столе ладонями вверх. Ни дать, ни взять, прилежные школьники… Впрочем, девушка оказалась не столь уж прилежной, увлеклась посторонним предметом, уставилась на бамбуковые палочки, чуть вздрогнула, удивленно вскинула брови, что, естественно, не укрылось от внимания наставника с автоматом. Чернявый стремительно обернулся… но мотоциклист с проворством колобка, удирающего от зайца, уже катился кубарем ему в ноги. В следующее мгновение рифленый ботинок врезался автоматчику в мошонку. От дикой боли тот потерял сознание раньше, чем рухнул на пол. Кто-то сдавленно вскрикнул «ложись!». Девушка юркнула под стол, мужчина, резко откинувшись на спинку стула, повалился навзничь, мотоциклист пристроился, как к мешку с песком, к бездыханному телу автоматчика. Их примеру с разной степенью сноровки и прыти последовали все прочие. В вертикальном положении осталось только двое серокурточников: один с пистолетом, другой – с обрезом дробовика. Мотоциклист дважды выстрелил в последнего. Одна из пуль вышибла оружие вместе с пальцем. Раненый пронзительно заверещал. Второй в смятении присел на корточки. Следующая пуля, выпущенная мотоциклистом, срикошетила от пола в стену, от стены в потолок. В общем, навела визгом жути.

– Ствол на землю, сука! – глухо крикнул мотоциклист, беря на мушку низкий лобик чернявого. Чернявый отбросил пистолет и схватился в отчаянии за голову.

Мотоциклист вскочил на ноги: в одной руке пистолет, в другой – автомат, на голове непроницаемый шлем, – чем не робот-полицейский, наводящий порядок в диком городе Детройте? Сейчас как крикнет «трансформируюсь» и превратится, – если учесть, что бар отделан под жилище Посейдона державными трезубцами, морскими звездами и портретами русалок, – по меньшей мере, в Ихтиандра, кинг-конга морей… Но мотоциклист ничего не крикнул, ни в кого не превратился, только зорко оглядел помещение – длинную стойку у дальней стены с цветником разнокалиберных бутылок на зеркальных полках за нею; маленькую эстраду, на которой в гордом одиночестве поблескивал алым лаком рояль, десяток столиков возле танцевального пятачка, да перепуганный, вповалку лежащий и усердно безмолвствующий народ на полу, – закинул трофейный автомат на плечо, стащил с головы шлем и утер пот со лба кожаным рукавом.

Первым осмелился подняться охранник в пятнистой камуфляжной униформе. Глаз у него был подбит, нос расквашен, но дух не сломлен. Вопросительно взглянув на мотоциклиста и дождавшись одобрительного кивка, он коршуном метнулся к чернявому, застывшему в позе безоговорочной капитуляции. К повизгиванию раненого добавилась бесхитростная полифония глухих ударов, надсадных стонов и крикливых матюгов…

Мотоциклист, подобрав по пути оставшийся бесхозным арсенал, подошел к стойке и быстро, с непринужденностью профессионала, разрядил все стволы. После чего, обернувшись к залу, проникновенно бросил:

– Вставайте, ребята, простудитесь…

Ребята с готовностью зашевелились, поднимаясь, отряхиваясь, что-то невнятно с облегчением бормоча. Кто-то засмеялся, кто-то всхлипнул. Щелкнули зажигалки и свежие хлопья табачного дыма, мешаясь с пороховой гарью, устремились к резвящимся на потолке нереидам…

За стойкой материализовался бармен. Очень бледный, в очень красной рубашке, в очень съехавшем на сторону галстуке бабочкой. Ни слова не говоря, набулькал себе чего-то под стойкой, проглотил, приступил к повтору процедуры.

– Телефон имеется? – полюбопытствовал мотоциклист.

– А? – сказал бармен и дернул второй стопарь успокоительного.

– Телефон, – повторил мотоциклист.

– Да, конечно, – нервно закивал бармен, – сию минуту… Коньячку не желаете?..

На стойке появился портативный аппаратик с куцей пластмассовой антеннкой.

– Пожалуйста…

– Ну уж нет, – запротестовал мотоциклист. – Звони сам, братец…

– Кому?

– Тебе лучше знать – кому. Ментам, жене, крыше…

– А ты… А вы разве не мен… тойсь, не милиция? – опешил бармен.

– Мы менты?! Мы – не менты, мы заехали роскошно поужинать и зажигательно потанцевать… Там, кстати, у входа, еще один красавец загорает. Как бы его солнечный удар не хватил…

Снаружи послышался визг тормозов и, спустя пару секунд, бар стремительно наполнился крепкими камуфляжными мальчиками с нарочито жесткими лицами и пустыми от природы глазами. Верховодил ими внушительных размеров мужчина, выглядевший в своих цветастых шортах и желтой панамке добродушным увальнем.

Чернявых быстренько охомутали и удалили с глаз долой. После чего мужик в панамке предложил всем потерпевшим дождаться милиции, а пока что расслабиться, выпить чего-нибудь за счет заведения и заодно указать в письменном виде кто, чего и в каких размерах в результате этого прискорбного инцидента лишился.

Речь увальня, – ясная, понятная и не терпящая возражений, – окончательно вернула народ в привычное душевное состояние. Поднялся думский хай, одновременно возмущенный и благодарственный, требующий с мечом в руке и жалобными вздохами на устах самолучшего коньяку, обуздания преступности, сухих штанов, зернистой икры, шемякина суда над задержанными бандитами, пивка похолоднее, награждения отличившегося оперативника высшими орденами отчизны, а также строгого наказания зарвавшегося мента за безответственные действия, едва не приведшие к многочисленным жертвам среди мирно отдыхающего населения…

Меж тем зарвавшийся мент (он же – отличившийся оперативник) сидел себе, как ни в чем не бывало за стойкой, и потягивал из бутылки охлажденное пиво. От более крепких напитков он наотрез отказался, чем окончательно убедил обалдевшего бармена в своем нементовском происхождении, тогда как охранник, которому пришлось в творческих муках лютых графоспазмов сочинять расписку в получении отбитых у бандитов трофеев, упрочился как раз в обратном. Мент высокого полета, – решил он в душе и поспешил поделиться этой мыслью с теми, кто готов был ее скромное наличие снисходительно признать. Хотя бы в качестве гипотезы. Мало ли каких чудес на свете не бывает, – подбадривали они себя в своем благодушии, – да может, она у него с детства завалялась: пусть бесхитростная, зато какая ясная, какая прозрачная!

К мотоциклисту тем временем подлетела одна из спасенных им девушек и в порыве благодарности звучно приложилась к его гладковыбритой щеке. Бар разразился свистом и аплодисментами. Смущенному спасителю ничего не оставалось, как встать, приобнять и воздать сторицей за нежность и ласку. Публика одобрительно загудела, заулыбалась, тактично умолкла. Догадливый бармен приглушил освещение…

– Надеюсь, твой кавалер не устроит сцену ревности? – улыбнулся мотоциклист. Девушка красноречиво махнула рукой: дескать, что ты, миленький, какой он мне кавалер, так, пляжный знакомый. Затем быстро оглянулась, пожала плечами, присела на табурет.

– Смылся в большой панике.

На струсившего кавалер не походил, скорее на озадаченного. Но мотоциклист не стал затевать дискуссию, молча пристроился рядом.

Бармен, суетившийся неподалеку, бросился, было, к ним – культурно обслужить, но на полдороги замер, подобрался, уставился в пространство за их спинами. Мотоциклист глянул в зеркало заднего вида за шеренгами бутылок. Цветущий, не тронутый сединой и морщинами блондин средних лет, облаченный во все белое (включая соломенную шляпу и замшевые башмаки), приближался к ним с вальяжной неторопливостью хозяина жизни.

Вскоре последовали изящный полупоклон с одновременным обнажением головы мушкетерским жестом, крепкое рукопожатие, радушная улыбка из-под щегольских усиков.

– Станислав Эдуардович, хозяин этого заведения… Прямо не знаю, как вас, молодой человек, благодарить. Вы просто герой!

– Игорь, – представился мотоциклист и, скромно потупив свои ореховые очи, запротестовал: – Да что вы, какой там герой. Каждый на моем месте поступил бы также…

Блондин слегка опешил, задумался, засомневался, принахмурился, прозрел, светло улыбнулся:

– Ну вы скажете тоже – каждый! – и, не удержавшись, весело кивнул бармену, – шутник!

Бармен понимающе хихикнул.

Зарождающееся веселье прервало появление нового лица – на редкость красивой женщины с надменными морскими глазами, чувственным ртом, лебединой шеей… О грудях, ногах и прочих конечностях с припухлостями лучше помолчать. В тряпочку. Заметим только, что в своем стильном, лазурных оттенков, платье, припорошенном золотою пыльцой высшего шика, она могла кое-кому показаться воплощением совершенства (если допустить, что совершенству пристало разгуливать в злачных местах с электронной записной книжкой в нежных ручках и сотовым телефоном на шелковом шнурочке вместо, как минимум, жемчужных бус или бриллиантовых ожерелий).

– Анна Сергеевна, вы как всегда кстати! – воскликнул Станислав Эдуардович, обнаруживая покоряющую убедительность светских манер. – Знакомьтесь, это – Игорь, наш спаситель… Представляете, одним махом семерых побивахом, да еще уверяет, что на его месте так поступил бы каждый!..

Анна Сергеевна вежливо улыбнулась и, должно быть, в порядке реверанса высказала предположение грудным, с чудесной хрипотцей голосом, что, скорее всего, спаситель имел в виду не побитых молью обывателей, а своих коллег-суперменов, с чем Игорь поспешил согласиться: дескать, так оно и есть, Станислав Эдуардович, это я о нас, о суперменах, ляпнул не подумавши…

Светлы очи Станислава Эдуардовича вновь заволоклись хмурой дымкой дум: напряженных, подозрительных, тревожных. Он даже забыл на несколько секунд о своем профессиональном долге быть любезным, обходительным, тактичным и полным желания если не угодить, то хотя бы облагодетельствовать.

Проницательная Анна Сергеевна поторопилась отвлечь приунывшее начальство радостной вестью о понесенных заведением убытках, оказавшихся удивительно минимальными: фингал у Самойленки, дырка в потолке, да изрешеченная входная дверь, которую супермен-спаситель, видимо, в целях безопасности, забыл оставить гостеприимно распахнутой…

– Позвольте, – позволил себе встрять негодующий бармен. – А выпивка с закуской, которую Стоха потерпевшим за счет заведения поставил. Это что, не убытки?

– Вот как поставил, так пусть и платит из собственного кармана, – сверкнула Анна Сергеевна своими умопомрачительными глазами, отнюдь не утратившими в результате этой вспышки привычного чарующего выражения. – В конце концов, за охрану отвечает именно он, так что было бы только справедливо, если бы и за ремонт дверей вычли из его зарплаты.

Последние слова были адресованы, ясное дело, не бармену, а хозяину, который к тому времени успел оправиться, обрести свой привычный образ очаровательно самодовольного, пленительно напыщенного джентльмена далеко не средней руки.

– Ах, дорогая Анна Сергеевна, давайте не будем мелочиться. Люди такое пережили, а мы тут о каких-то ста граммах…

– Ничего себе сто граммов, – начал было возмущаться бармен кромешной неосведомленностью начальства, но был беспардонно перебит все той же дамой с электронной книжкой.

– Вы совершенно правы, Станислав Эдуардович: двери, сто граммов, фингал – все это сущие мелочи. Нам надо Бога молить, чтобы никто из потерпевших на нас в суд не подал!

– Да что вы, Анна Сергеевна! – встревожился хозяин. – Какой суд? Ведь это же наши люди, а не какие-то там сутяги-американцы, которых хлебом не корми, дай только возможность ближнего в суде ущучить…

– Это у них, Станислав Эдуардович, такая народная забава, счастливо сочетающаяся с национальным промыслом, – как у нас в кумачовом прошлом в очередях торчать. Теперь, когда очереди вымерли как класс, наши юристы вообразили себя ничем не хуже своих заморских коллег: судиться агитируют по любому поводу. Толкнули на улице – иск! Не улыбнулись в магазине – в суд! Улыбнулись на работе, тем более – к прокурору, потому что это есть использование служебного положения в сексуально-домогательских целях! А вот использовать правосудие в вымогательских целях, оказывается, сам Бог велит через свои конституционные заповеди: судитесь, тяжбитесь, дабы хлеб ваш насущный был вам днесь…

– А вот Бога, Анна Сергеевна, трогать не надо, – возразил Станислав Эдуардович и, слегка порозовев, тихо добавил, – какой ни есть, всё наш…

– Простите, – выдавила Анна Сергеевна и обиженно умолкла.

– Это вы меня простите…

Конфузливая пауза. Бармен обслуживает клиентов, благодарная девушка ловит в зеркале взгляд своего спасителя, спаситель смотрит на Анну Сергеевну, Анна Сергеевна наблюдает из-под длинных ресниц за Станиславом Эдуардовичем, Станислав Эдуардович глядит в пространство, пространство наслаждается паузой. В общем, все при деле.

– Об чем молчим? – любопытствует какой-то нарядный субъект в темно-синем смокинге, – счастливый обладатель пухлого брюшка убежденного чревоугодника и плешивой макушки мелкого сердцееда.

– А, Марк, ты как всегда вовремя, – откликается без особого воодушевления Станислав Эдуардович. – Знакомься, наш спаситель Игорь… простите, не знаю, как вас по батюшке…

– Да Викторович вроде, – последовал не совсем уверенный ответ.

Станислав Эдуардович беспомощно взглянул на присутствующих.

– Ну а я, как мне кажется, Марк Германович, – попытался свести недоразумение в шутку чревоугодливый сердцеед. – Младший, как говорится, компаньон нашего уважаемого Станислава, скорее всего, Эдуардовича…

Девушка, так и не покинувшая своего места у стойки, разразилась дурашливым смехом. Сообразительный бармен плеснул в стакан содовой из сифона.

– Не угодно ли водички газированной? Помогает переваривать шуточки Марка Германовича…

Девушка покладисто взяла стакан, сделал глоток и, не отрывая от него губ, бросила лукавый взгляд на виновника своего припадка. Виновник польщено просиял.

– Станислав Эдуардович, я распоряжусь, чтобы вам накрыли в первом кабинете, – сообщила Анна Сергеевна, удаляясь.

– И проследите, пожалуйста, чтобы все было как в лучших домах Ландо́на, – не удержался младший компаньон от тривиальной шутки.

Анна Сергеевна удалилась не так далеко, чтобы не услышать и не счесть за труд вернуться.

– В лучших домах London-а в это время пьют чай. Кстати, – она взглянула на Игоря, – с чем вы его, обычно, пьете, с молоком или сливками?

– С ромом и овсяным печеньем, – не затруднился с ответом Игорь. Подумал и уточнил: – Ром лучше ямайский. Печенье, если можно, датское…

– Вы о чем? – не выдержал Станислав Эдуардович. – Какие сливки? Какой еще чай с ромом?.. То есть, если вы, Игорь, предпочитаете ром, то ради Бога…

– Ой, не могу! Ой, приколисты! – зашлась в новом приступе смеха девушка.

Встревоженный Станислав Эдуардович шагнул к Игорю и конфиденциально полюбопытствовал:

– Эта девушка с вами?

– А что?

– Я в том смысле, что с ней явно что-то не так. По-моему, у нее истерика. Может ей стоить сходить на аквамассаж? Это рядом…

– Не поможет, – авторитетно заметила Анна Сергеевна, очевидно, обладавшая не только тонким слухом, но и большим жизненным опытом.

– Не обижайте ее, – сказал Игорь, – она потерпевшая.

– А-а! – сообразили в унисон Анна Сергеевна со Станиславом Эдуардовичем. Только младший компаньон, погруженный в мучительные воспоминания (что же я такого загнул, что она так заливается?), никак не отреагировал.

Наконец Анна Сергеевна действительно удалилась: скрылась в служебных лабиринтах заведения, провожаемая восхищенными взглядами большинства мужчин и отдельных женщин. Станислав Эдуардович, деликатно извинившись, увлек Игоря в сторонку.

– Видите ли, в чем дело, – начал он несколько смущенно. – Мне показалось, что вы… что вас… Как бы это потактичней сказать… Вам понравился наш старший администратор?

– Очень, – не стал запираться Игорь. – Знать бы еще кого вы имеете в виду, – уточнил он на всякий случай.

– Как – кого? – неприятно удивился Станислав Эдуардович. – Анна Сергеевна у нас единственный старший администратор…

– И, судя по всему, неповторимый, – улыбнулся Игорь улыбкой странной, не молодой и не обаятельной, и то, что мерцало при этом в его глазах, никак нельзя было назвать застенчивостью.

– Вы не так меня поняли, – поторопился внести ясность Станислав Эдуардович. – Анна Сергеевна – женщина совершенно свободная, незамужняя, независимая. Ни у меня, ни у Марка, ни у кого бы то ни было еще нет на нее никаких прав и никаких видов. Мы все – пас. И вам советую сделать то же… Надеюсь, вы меня понимаете?

– Честно говоря, с трудом, – признался Игорь.

– Как бы вам объяснить, чтобы не насплетничать… Короче, как говорят грузины, вариа́нтис а́рарис. Теперь поняли?

– Вы что, грузин? – удивился Игорь. – С виду ни за что не скажешь…

– Это начальник милиции у нас грузин. Мы с ним частенько на корте встречаемся. Большой любитель тенниса, между прочим. Вот я и перенял пару фраз из щегольства. Больше не получилось… А вообще-то я из рода польских шляхтичей, Кульчицких, может, слыхали?

– Еще бы, – кивнул Игорь и, указав глазами на младшего компаньона, недоверчиво уточнил: – Что, и у этого, который во фраке, тоже без вариантов?

– Без, – подтвердил Кульчицкий. – Хотя он и в смокинге. Прозодежда у него такая, он у нас казино заведует…

Но Игорь не дал увести разговор в сторону:

– Вы хотите сказать, она розовая?

– Розовая? – удивился Кульчицкий. – Почему розовая?

– Не знаю как у вас, а у нас в Питере так лесбиянок называют, – просветил Игорь провинциала.

– Так вы из Питера! – обрадовался Кульчицкий. – Признаться, люблю питерцев, особенно ленинградок! Вот это девочки! Не то, что расчетливые москвички…

И вдруг, резко прервав свои восторги, задумался, озаботился.

– Да, вот еще что… С минуты на минуту милиция прибудет…

Если вам по каким-либо причинам не хочется с ними общаться… Ну, сами понимаете, – расспросы, документы, протоколы… то дайте знать, мы все устроим…

Игорь сделал вид, будто не заметил, как напрягся его собеседник, равнодушно пожал плечами:

– Да мне, собственно, без разницы. На ваше усмотрение…

Кульчицкий попытался скрыть облегчение, но в намерении своем не преуспел.

– Вот и славно!

Он взглянул на часы.

– Думаю, нам пора за стол. Марк вас проводит, а я, с вашего позволения, отлучусь на полчасика…

И, уже уходя, вдруг вспомнил что-то важное, неотложное.

– Как, вы сказали, у вас в Питере этих меньшевичек называют, червоненькими?

– Розовыми.

– Да-да-да, розовые, розовые… Надо бы запомнить… Ну, я не прощаюсь…

Игорь в задумчивости вернулся к стойке, где был встречен шутливыми упреками младшего компаньона:

– Игорь Викторович, дорогой, как вам не совестно оставлять такую красавицу без присмотра! Я же просто замучился сам себя одергивать! Помилуйте, я ведь не железный…

Девушка прыснула. Игорь, рассеяно улыбаясь, оглядел утопавший в табачном дыму и законном полумраке бар. Не будь он свидетелем и участником, ни за что бы не поверил, что всего несколько минут назад здесь было светло, как на съемке, визжали пули, трепетали сердца, и какой-то идиот в мотоциклетном шлеме демонстрировал чудеса науки побеждать. Хорошо хоть не убил никого, с него бы сталось…

Он примостился рядом с девушкой. Та моментально приникла к его уху, жарко шепча:

– Вы там не обо мне шушукались?

– О тебе, – кивнул Игорь. – Ну-ка, признавайся как на духу: из каковских будешь?

– Я из Москвы! – вздернула девушка носик.

– Ясно. Расчетливая москвичка! Знаем мы вас, меркантильных и неискренних.

– Почему расчетливая? – заерзала девушка на табурете. – И никакая я не меркантильная. Да и не из Москвы я вовсе, а из-под Москвы. Знаешь город такой, Апрелевка? Там еще при царе Горохе завод грампластинок был…

– Гороховую знаю, об Апрелевке слышу впервые.

На стойке заблебетал телефон. Заскучавший без аудитории младший компаньон поспешил взять трубку и мило с нею пошутить:

– Личный секретарь старика Нерея на проводе! Comment alles-vous?[1]

Выслушав сообщение, взгрустнул, вздохнул, обернулся к удивленной парочке, горько взмолился:

– И не надо на меня так смотреть! Ну и что, что я в смокинге, я ведь когда-то на филфаке учился. Пять семестров как с куста…

– Почему только пять?

– Потому что под обмен попал.

– Под какой обмен?

– Под международный. Мода тогда такая была: студентов обменивать. Кого на французских в Париж обменяют, кого на английских – в Лондон…

– А на кого вас обменяли?

– На белых медведей в Колыму…

3

Первый кабинет оказался просторной, элегантно обставленной комнатой с толстым ковром, кожаными креслами, замысловатыми светильниками и антикварными гобеленами. На обширном, щедро сервированном хрусталем, серебром и цветами столе негде локоть приткнуть. От обилия закусок рябит в глазах и в желудке начинается тихая паника. Чего тут только не было! Плавленых сырков, к примеру, не было. Салата «Оливье» не наблюдалось. Да и неизменной селедки под шубой никак не удавалось среди раковых шеек, начиненных осетровой икрой, и рольмопсами в горчичном соусе отыскать. Из напитков блистательно отсутствовали: жигулевское пиво, хлебный квас, свекольная брага, плодово-ягодное вино «Осенний сад» и все виды сивух, изготовляемых из картофельных очистков.

Председательствовал младший компаньон. На почетном месте – в пурпурном кресле с золотым шитьем – восседал сам Игорь свет-Викторович, победитель супостата, избавитель отечества, больше известный в народе под заслуженными именами Меткий Глаз и Стальная Нога. Спасенные массы на пиру представляла Виктория Подмосковная. В категории «и другие официальные лица» фигурировали две манекенщицкого вида девушки, созданные Господом с явной оглядкой на международные стандарты неописуемой красоты[2]. Причем одну звали Ольгой, а другую Мариной. А может, и наоборот. Точность в данном случае не столь важна, как в предыдущем.

Официальная часть закончилась. Началась менее интересная – неофициальная. Марк смешил девушек анекдотами, Игорь благодарно отдыхал – не столько от здравиц в свой адрес, сколько от своих надлежаще скромных бормотаний. Отдыхал не один, с пивом… Время от времени застолью оказывала честь лично Анна Сергеевна, при появлении которой женская половина присутствующих принималась смущаться, трезветь, краснеть и хорошеть. Мужская реагировала не столь однозначно. Находились такие, что буквально присыхали к ней взглядом. Но были и другие, – те хлопали пробкой шампанского и провозглашали какой-нибудь особенно невинный тост. Например: «За то, чтобы каждый на этой земле испытал любовную пытку!». Но это еще не весь тост. После восклицательного знака следует слегка призадуматься и внести юридическую поправку: «Прошу не путать с пыткой любовью!». Или – еще невиннее: «Будем здоровы – в буквальном, фигуральном и сексуальном смыслах!». Тут задумываться не надо. Тут надо быстренько дернуть, врубить музычку, заключить партнершу в объятия и пуститься в пляс – шаркающий, томный, зажигательный. Хорошо бы еще успеть объявить, что танец «белый», вдруг кто-нибудь над кем-нибудь сжалится, возьмет да и пригласит сдуру на тур вальса или припадок канкана… Ан, нет. Никто ни над кем не сжаливается. Никого никуда не приглашают. Сидит она или стоит, но всем своим видом дает понять, что может прекрасно обойтись без мужчины. Причем даже без мужчины с Большой Буквы – мужчины особенного, – неповторимого, как шедевр, неотразимого, как тайфун. Ее недоступность не вызывает сомнений. От ее красоты больно глазам…

Анна Сергеевна курит длинную тонкую сигарету, изображая вежливый интерес к разглагольствованиям младшего компаньона. Пользуясь табачной дымкой и отсутствием подчеркнутого внимания к своей персоне, Игорь украдкой изучает эту странную женщину и, не находя в ней никаких видимых изъянов, начинает сомневаться в справедливости распространенных предубеждений против педерастов, лесбиянок, садистов, мазохистов, целомудренников, святых и убогих. От поспешных выводов его удерживает резонное соображение, что тайные пороки не всегда зримо соотносятся с наружностью их носителя, что связь эта тонкая и обнаружить ее в такой штатной ситуации, как ресторанное застолье, практически невозможно. И тут, словно вторя его мыслям, председательствующий вдруг разражается очередным тостом. На сей раз предлагается выпить за исполнение заведомо неисполнимых желаний. Не успевает он закончить, как дверь без стука отворяется, впуская Кульчицкого в сопровождении настоящего великана с доброжелательной физиономией цвета подрумяненной на сливочном масле ветчины.

– Например, выпить без помех, – снабжает тост своим комментарием Анна Сергеевна и ставит бокал на стол, не пригубив.

– За что пьем, братцы? За все хорошее? Вот эту кислятину? Только коньяк! – режет великан густым простуженным басом. Анна Сергеевна трижды жмет кнопку вызова. Кульчицкий, воспользовавшись паузой, церемонно представляет бесцеремонного капитана Мамчура из уголовного розыска, лучшего, так сказать, друга всех отелей, мотелей и ночных клубов побережья. Мамчур тоже времени даром не теряет: манекенщиц по щечкам потрепал, младшего компаньона по плечу покровительственно похлопал, к администраторской ручке галантно приложился, Игорю кивнул, Виктории подмигнул – словом, никого вниманием не обошел, всех почтил, приветил, обрадовал и разодолжил. Заодно и с обстановкой ознакомился, в ситуацию вник. Льва узнают по когтям, осла по ушам, профессионала – по ухваткам.

Молоденькая официантка в кокетливом минипередничке, щеголяя щедро выставленным для восхищения и слюновыделения аппетитными ножками, внесла запечатанную бутылку «Наполеона» – любимого прохладительного напитка капитана Мамчура. Водрузив рядом с бутылкой хрустальную пивную кружку, изобразила книксен и удалилась, обиженно вертя неприголубленной угрозыском попкой.

Капитан ловко откупорил коньяк, перелил его в кружку, пригубил, одобрительно хмыкнул и предложил тост.

Тост поразил присутствующих оригинальностью. За женщин!

Мужчины встают и интересничают. Женщины остаются в прежних счастливых позах. Сразу после деятельный Кульчицкий увлекает всю компанию, кроме, естественно, Игоря и, разумеется, капитана, танцевать зажигательные танцы в общий, более приспособленный для этого дела, зал. В кабинете устанавливается тишина, нуждающаяся в истолковании. Какая именно: заговорщицкая, тревожная, или нам попалась классическая драматическая пауза?..

Игорь рассудил однозначно: извлек из куртки походный комплект документов и молча предъявил капитану.

– Сообразительный хлопец, – усмехнулся Мамчур, углубляясь в документацию. Минут через пять вынырнул, – судя по отсутствию выражения на лице, с солидным уловом.

– Охранник, значит… Видать, хорошие в Ленинграде охранники… Афганец?

– Почти.

– Не понял!

– Война месяца через три кончилась…

– Помню, помню, великой победой. Прибыл гарный хлопец Игорь Суров и всех уконтрожопил!

– Провоцируете?

– А что, чувствуется?

– Зря. Не такой уж я стебанутый, чтобы на ментов при исполнении возбухать.

– Ага, ты у нас образец сдержанности и точного расчета! Не зная ни численности противника, ни вооружения, ни особенностей помещения, вломился и всех пораскидал. Или я шибко ошибаюсь, и все ты знал: и про численность, и про вооружение, и про прочие подробности предстоящей операции?

– Допустим, знал. Только ради чего мне было корячиться, шеей рисковать? Ради вот этой хлеб-соли, что ли?

– Ну, тут вариантов море, братец! Начиная с самых крохоборских и кончая более чем романтическими…

– Что ж, воображалка у тебя, капитан, нормально работает. Тебе и карты в руки: сочиняй состав преступления, ищи свидетелей, мотив, доказательства…

– Свидетелей у меня, как сельдей в бочке, и у каждого свой взгляд на мир и на происходящие в нем подлянки. Одни говорят, что ты ворвался в бар с автоматом, крикнул «ложись», а потом перестрелял всех, кто команду выполнить не успел. Другие утверждают, будто ты по пьяной лавочке споткнулся, загремел костями прямо бандиту под ноги, тот с перепугу дал очередь в потолок, а подельники его зассали и сдались местному охраннику…

– А сами бандиты какие песни поют?

– Ну и нахал же ты, парень. Отзвездюлил их до полной и окончательной инвалидности, а теперь интересуешься, какое у них о тебе сложилось мнение?!

– А если без понтов, капитан?

– А если без них, то статья тебе светит, хлопчик. А ты что думал, тебе медаль «за спасение отдыхающих» дадут? Ты не СОБР и не ОМОН, чтобы безнаказанно людей калечить. Да и те все больше по службе стараются, вышесидящие задницы беспределом прикрывают. А ты даже не местный охранник, ты – отпускник. Вот и вел бы себя как отпускник, а не как отморозок.

– И сколько мне по этой вашей статье светит?

– От двух до восьми. Если в первый раз, то можешь и условным отделаться, особенно если тебя кто-нибудь солидный на поруки возьмет. Банк твой, например… Как он там называется?

– «Ингерманбанк» он называется. А что, судить нас вместе будут или вы на этих гавриков отдельное дело заведете?

– А зачем на них дело заводить, зря бумагу казенную тратить? Они уже за все своим здоровьем расплатились. И потом, они ж ничего противозаконного натворить не успели. Только вошли, только-только стволами перед носом честного народа разок махнули, как бух! бах! – пришел лесник и всех разогнал. Одному руку отстрелил, другому гоголь-моголь из бебих сварганил, третьему мозги отшиб, четвертому тот же орган вышиб…

– Понятно, капитан. Вы их бесплатными протезами обеспечите, повышенную пенсию назначите, да еще, может, почетными гражданами вашего города сделаете. А мне, значит, с вещами на выход?

– А тебе, значит, вот бумага, вот ручка, и сиди, Лев Николаевич, сочиняй Бородино во всех подробностях. А я пока пойду Му-Му в авторском исполнении послушаю. Потому как гаврики твои, Шварценнегер Вандаммович, по-русски говорят не лучше Герасима.

Капитан выплеснул остатки коньяка в пивную кружку, осушил ее могучим глотком, занюхал печеной виноградной улиткой и вышел. Однако тут же передумал, развернулся, приоткрыл дверь и нехорошим голосом поинтересовался: а не прислать ли господину сочинителю музу в подмогу. В виде Анны Сергеевны, например? После чего вновь закрыл дверь и пошел удаляться по коридору, о чем-то напевая. Довольный-предовольный.

Игорь встал, надел куртку, неторопливо собрал свои документы, разложил их по карманам, затем, не присаживаясь, набросал несколько слов на казенном листке, старательно расписался, пристегнул к поясу шлем и двинулся к выходу, едва не столкнувшись в дверях с одной из манекенщиц: то ли с Ольгой, то ли с Мариной. Определить точнее навскидку, без долгого, близкого, нервозного знакомства, практически невозможно; остается гадать.

Девушка замялась.

– Если нет желания танцевать, может, в казино поднимемся?

– Что, с клиентами напряженка?

– Клиенты тут ни при чем. Марк приглашает. Вот, велел тебе фишек на пятьсот баксов передать… Презент от фирмы…

– Скажешь ему, что я был тронут до слез. А ты лично меня никуда не хочешь пригласить?

– Хочу, – призналась девушка. – Купаться.

– На клубном пляже?

– Не-ет! Я такое классное местечко знаю!.. Только вот… как с фишками быть?

– А никак. Сходи да обменяй их обратно на баксы. Или на свое счастливое число поставь.

– Что ты! Нам строжайше запрещено ставить! Да и Марк обидится, если обменяю обратно…

– А начальство обижать нельзя, на премиальных сказывается, правда?.. Тогда давай сделаем так. Быстренько смотаемся в ваше казино, скоренько продуем эти полтонны баксов, и в темпе поскачем в твое классное местечко. Что мы там собирались делать, мыться?

4

Казино находилось на третьем этаже и охрана у него была серьезная: с огнестрельным оружием, уоками-токами, пуленепробиваемыми жилетами… Всяк желающий испытать свою фортуну на подлость, вредность, педикулезность и прочие низости, должен был прежде сам подвергнуться аналогичной проверке. Подкова реагировала на металл.

Мальчики с приборами – на взрывчатку.

– Как на Литейном, – отождествил Игорь и ностальгически просветлился.

Мальчики хмуро покосились на его чернокожаный прикид, но от замечаний воздержались.

Главный зал поражал толщиной персидских ковров, полированным дубом стен, вышколенной невозмутимостью персонала и чопорной элегантностью клиентов, в основном, ухоженных мужчин, выглядевших в своих строгих вечерних костюмах респектабельными обладателями прочных состояний. Тем легкомысленнее на их фоне смотрелись несколько юнцов с разодетыми в пух и прах подружками. Впрочем, вела себя молодежь не слишком вызывающе, – в меру сил живила церемонную атмосферу почтенного заведения.

Игорь, не теряя времени на изучение обстановки, подошел к ближайшей из шести рулеток и, заняв свободное место, сделал по приглашению крупье свою ставку, пустив в ход весь подарочный набор из пяти рдяных кружочков. Его выбор пал на «29». Крупье величественным кивком подтвердил прием ставки и вновь загнусавил с прононсом что-то вроде «Messieurs, faites vos jeux!», что, очевидно, должно было означать: «Господа, делайте вашу игру!» После чего аккуратно промокнул бледные губы белоснежным платком и, выдохнув «с Богом», спустил шарик удачи с цепи причинно-следственных связей. Шарик попрыгал, прицениваясь, прислушиваясь, приноравливаясь, затем пробежался по поребрику и решительно скользнул в гнездышко с цифрой «29», где и угомонился. Крупье объявил выигравший номер, цвет и прочее. Его помощник прилопатил Игорю выигрыш – три тысячи американских долларов в фишках разного достоинства. Игорь пожал плечами, шепнул манекенщице что-то о числовых предпочтениях Всевышнего, и вновь поставил всю наличность на то же самое. Шарик решил не уступать в постоянстве, в результате чего перед Игорем оказалось столько фишек всех цветов радуги, что при желании и умении из них можно было бы сложить какую-нибудь незамысловатую мозаику, скажем, купцов, извлекающих Иосифа из колодца…

На везунчика стали обращать внимание, перешептываться. Одна из расфуфыренных девиц, не сдержавшись, пискнула: «Какой хорошенький!».

Игорь озадаченно потер переносицу, – жест, которого он за собой раньше не замечал. Разорение спасенного от грабежа заведения вовсе не входило в его ближайшие планы. Ему бы в классное местечко, да помыться, то есть искупнуться, в смысле – совокупнуться, а тут такая непруха…

Он поинтересовался у крупье размером предельной ставки и, явно оставшись доволен ответом, двинул все свое разноцветное богатство на квадратик «зеро». Крупье, невозмутимо прогундосив французскую считалочку, промокнул платочком вместо губ лоб, неодобрительно покосился на шарик и пустил его против движения, должно быть, надеясь таким наивным маневром сбить его с панталыку.

– Зеро, – объявил крупье в гробовой тишине гробовым голосом, напрочь позабыв и о прононсе, и о грассировании, что, как известно, является непременным условием парижского произношения. По казино пронесся ветерок восхищения, разочарования и зависти. Посуровевший везунчик вопросительно взглянул на свою спутницу. Спутница едва не прыгала от ликования, хотя в проигрыше на сей раз оказались не только клиенты, но и казино. Ну никакой верности фирме!..

Перед Игорем взгромоздили такую кучу разноцветной пластмассы, что хватило бы на панно. Особенно бросались в глаза позолоченные диски достоинством в тысячу долларов, которых прежде не было видно.

– Вроде бы седмицу Бог тоже уважает, – с сомнением пробормотал любимец фортуны. Однако, узрев встревожено побледневшего крупье и заметив нервное нетерпение манекенщицы, передумал: встал, отблагодарил крупье тысячедолларовой фишкой, сгреб остальные в предупредительно поданный пакетик с фирменным изображением сияющей огнями «Амфитриты» в окружении неправдоподобно высоких пальм, и, отвесив общий поклон, направился к кассе: симпатичный, статный, загадочный, удачливый, сопровождаемый торжествующей девицей и разноречивыми взорами присутствующих, свидетельствующими о довольно широком диапазоне возбуждаемых его особой чувств.

Кассир, впрочем, не выказал ни удивления, ни досады, только ровным голосом полюбопытствовал, желает ли милостивый государь получить весь свой куш наличными или согласиться взять частично кредитными банковскими карточками, и если последнее, то клиентом какого банка он является и в какой валюте предпочитает: в русских рублях, американских долларах, турецких лирах, болгарских левах, грузинских лари…

– А кувейтскими динарами можно? – осведомился милостивый государь.

Кассир кивнул и, попросив секундочку терпения, повернулся к монитору выяснить сегодняшний курс названной валюты. Игорь, извинившись за неудачную шутку, поспешил отказаться от кувейтских динаров в пользу родной американской зелени в комбинированном, безлично-наличном виде. Отслюнив от одной из пачек пять стодолларовых купюр, запечатал их в конверт.

– Если вас не затруднит, передайте, пожалуйста, этот конверт Марку Германовичу, – обратился он к кассиру, присовокупив к просьбе банкноту с портретом Линкольна.

– Поверьте, молодой человек, я бы с удовольствием оказал бы вам эту незначительную услугу, если бы в мои планы входило намерение поссориться с моим непосредственным начальством. Но так как я собираюсь считать чужие деньги до самой пенсии, то вряд ли в ближайшие пять лет такие планы у меня появятся. Зайдите годиков этак через восемь, – обговорим…

Игорь стоял, растерянно теребя конверт.

– Не отчаивайтесь, юноша, – сжалился кассир. – У вас есть возможность рассчитаться с Марком Германовичем более изящным образом. Взгляните налево, сударь, что вы там видите?

– Вижу ящик с надписью «Фонд нищих», только не понимаю, что это означает.

– Это означает, что обнищавшие люди не останутся без поддержки.

– Без милостыни, что ли?

– Ошибаетесь, юноша. Милостыня не входит в число благих намерений фонда. Смею вас уверить, что никто из учредителей не надеется с помощью такой недостойной уловки как подаяние нищим пролезть верблюдом сквозь игольное ушко. Помощь, которую фонд оказывает обездоленным, имеет куда более целенаправленный характер. Фонд помогает людям, впавшим в нищету, адаптироваться к своему новому состоянию. В частности, учит преодолевать с наименьшими моральными издержками тот психологический барьер, не преодолев которого, даже умирающий с голоду человек не решится протянуть руки. Но это только первый этап, так сказать, аттестация на зрелость. Далее начинается самое главное – профессиональная специализация…

– Прошу простить мою невоспитанность, бесцеремонность и напористость, но я вынужден прервать вашу беседу, господа! Причем делаю это по более чем уважительной причине, ибо мы с вами не где-нибудь, а В ПРЯМОМ ЭФИРЕ РАДИСТАНЦИИ ЧЕРНОМОРСКАЯ ВОЛНА-А-А-А-А!!! Наш ежевечерний репортаж из лучшего ночного клуба побережья имени морской богини Амфитриты! У микрофона ваш постоянный ведущий Родион Асмодеев! Рядом со мной стоит дважды герой сегодняшнего вечера, феноменальный отдыхающий из славного города Петрухи на Коне и Вована на Броне – Игорь Суров! Вы спросите, чем же он знаменит? И я вам отвечу просто и захватывающе: небывалым геройством и возмутительным везением! Сначала этот парень играючи расправился с четырьмя вооруженными до зубов бандитами, а буквально пять минут назад обнес наш лучший клуб почти на двести тысяч долларов в рулетку! Слава, слава драчунам и везунчикам! Игорь, всего пара вопросов…

Только теперь, когда радиовертун слегка замедлил свое конвульсивное мельтешение, Игорю удалось хотя бы в общих чертах рассмотреть это чудо масс-медиа. На потном теле жилетка, на голой шее монисто, в ушах бубенчики, вместо глаз провалы темных очочков, шевелюру заменяет буйная поросль разноцветной шерсти…

– Игорь, в чем вам везет чаще: в кровавых драках или в азартных играх?

Игорь задумался, пожал плечами, взглянул на явно подрастерявшуюся манекенщицу, нашелся, улыбнулся:

– Не знаю, не считал, но хотелось бы, чтоб чаще везло в любви…

– Браво! – завопил радиовертун. – Лучший ответ недели! Вы на полпути к завоеванию приза слушательских симпатий! А теперь, уважаемые радиослушатели, первый вопрос нашей традиционной викторины. Давеча я в несколько завуалированной форме упомянул город, из которого к нам прибыл герой нашего вечера. Итак, вопрос на засыпку памяти и облажание сообразительности: назовите этот город. Первому дозвонившемуся приз за расторопность! Время пошло, ребята! Пять мину-ут, пять мину-ут, пять минут нам всем пробздеться… А у нас с вами, Игорь, и того меньше – рекламная пауза не ждет! Итак, мой второй вопрос дважды герою. Игорь, думаю, всех наших радиослушателей и в особенности радиослушательниц очень интересует, какое количество баксов вы готовы отстегнуть от щедрот своих вашей очаровательной спутнице, как говорится, за любовь, за ласку и за прочие интимные услуги?.. Оба-на! Ребята, вы слышали колокольный звон? Не пугайтесь и не крутите в панике ручки ваших радиоприемников, вы все еще на «Черноморской волне», а не на церковной радиовечеринке. Это кое-кто из присутствующих удостоился неслыханной по нынешним временам чести – классической архаической пощечины. Вот вам и второй вопрос нашей викторины: кто кому дал пощечину? Варианты ответов: а) спутница героя дня герою дня; б) герой дня вашему ведущему; в) ваш ведущий спутнице героя дня. Первый дозвонившийся и угадавший правильный вариант получит приз – электронную боксерскую грушу! Черноморская волна, рекламная пауза, оставайтесь с нами даже в беде…

Радиотрепач прервался, освободил уши от бубенчиков, сдвинул очочки на лоб, явив присутствующим неожиданно серьезные глаза усталого человека.

– Зря ты, Оленька, вмешалась, – обратился труженик барабанных перепонок к спутнице Игоря. – Он ведь действительно мог получить приз слушательских симпатий, а это, как ни крути, пять тысяч баксов. Почти твой месячный заработок, красавица…

– Опять за свое, козел! – взбрыкнула девушка, лихорадочно оглядываясь в поисках подходящего для выражения охвативших ее чувств предмета. – Дядя Сева, одолжи мне что-нибудь потяжелее, а то я об его тупую башку все руки отобью…

– Не знаю даже что вам, Оленька, предложить. У меня, кроме мышки и клавиатуры, самое, что есть тяжелое – это монитор. Случись ваша нужда парой десятилетий раньше, я бы, честное слово, казенных счет для вас не пожалел…

– Двадцать лет назад, дядя Сева, ближайший ночной клуб находился в Вене, – резонно заметил ведущий, вновь упаковываясь в бубенчики с очочками и с дикими воплями о продолжающейся передаче на «Черноморской волне» скрываясь в глубине зала.

– Зато и таких идиотов тогда не было, правда, дядя Сева? – попыталась оставить за собой последнее слово девушка.

– Правда, – с готовностью согласился кассир. – Тогда других хватало…

– А «Фонд нищих» тогда был? – спросил Игорь.

– Был. И преогромный. С бесчисленными филиалами по всей стране. Только назывался иначе – «Отдел труда и зарплаты»… Кстати, о нищих…

– Дядя Сева, миленький! – взмолилась девушка. – Мы же на восход луны опоздаем! Лучше продай нам свою брошюру, мы ее после прочтем…

Кассир бросил взгляд на таймер на мониторе.

– Действительно, опаздываете…

Рука его скользнула под стол и вернулась с книжицей в глянцевой обложке.

– Рисовая бумага, антиквический шрифт, красочные иллюстрации, масса интересного фактического материала и полезных практических советов. За всё про всё каких-то двенадцать долларов США плюс двухпроцентный муниципальный налог, и того с вас, молодые люди, двенадцать долларов двадцать четыре цента, не считая чаевых…

– А с чаевыми? – улыбнулся Игорь.

– И того меньше: округленно выражаясь, четырнадцать-пятьдесят.

– Пятнадцать.

– Не торгуйтесь, сударь. Четырнадцать с полтиной и ни цента больше! – возразил кассир с непреклонностью, не оставлявшей никаких сомнений относительно его честности.

– Игоречек, это бесполезно. Заплати, сколько просит, и побежали…

– Во-первых, где я американскую полтину возьму? А во-вторых, к чему такая спешка?

– Полтину я вам сам дам, – успокоил его кассир. – А о причинах спешки, думаю, узнаете на месте, если, конечно, до него доберетесь… И не забудьте, пожалуйста, о тех пятистах долларах, которые вы задолжали «Фонду нищих»…

Игорь расплатился за брошюру, сунул конверт в прорезь ящика и поспешил за девушкой.

Парадный вход сиял великолепием, и привратники в голубых ливреях с золотыми галунами вовсю ублажали клиентов, одних подобострастно высаживая из лимузинов, других – бережно запихивая в оные.

– Минуточку, – преградил им дорогу какой-то вылитый адмирал в отставке. – Каким образом этот молодой человек в фривольной курточке сюда проник?

– Александр Ильич, – заискивающе улыбнулась девушка, – он не из ресторана, он из бара…

– А, потерпевший… А разве их уже отпустили? Лично я никаких указаний на этот счет не получал. Пока милиция со всеми не разберется, не велено никого выпускать!

– Со мной она уже разобралась, Александр Ильич, – сказал Игорь, засовывая все того же Линкольна за обшлаг мундира.

– Куда же вы ее суете?! – возмутился адмирал. – Вот ведь, специальный клапан предусмотрен. – И он указал на действительно довольно объемистый клапан, устроенный на обратной стороне широкого лацкана.

– Простите, не знал, – смутился Игорь.

Меж тем швейцар, перекладывавший бумажку в надлежащее место, вдруг мгновенно посуровел, гневно потемнел благообразной внешностью.

– Извините, американские не берем-с!

Игорь беспомощно взглянул на девушку. Та с молчаливым остервенением рванула змейку сумочки, выдернула несколько сторублевок, сунула Игорю, Игорь, бормоча извинения, обменял их на своего злополучного аболициониста. Адмирал смягчился.

– Смотрите, на маньяка не нарвитесь…

– Какого еще маньяка? – полюбопытствовал Игорь, поспешая за девушкой.

– А, – отмахнулась та, – мифы отдыхающих гусынь.

– В смысле?

– В смысле, будто бы торчат они по вечерам дома не потому, что никто их никуда не приглашает, а потому, что ходит-бродит стра-аш-ный мань-яак!

5

На втором этаже, в просторном, роскошно обставленном служебном кабинете Кульчицкого с тремя окнами на автостоянку, собралась вся руководящая верхушка заведения: оба компаньона, старший администратор и начальник охраны. Старший компаньон восседал на своем законном месте за широким письменным столом красного дерева, оснащенном двумя телефонами, факсом и персональным компьютером. Младший, потеснив горшки с амариллисами, приютился на подоконнике. Анна Сергеевна предпочла одно из двух кожаных кресел, стоявших по обе стороны низкого столика перед пустующим диваном. Что касается начальника охраны, то он, как и полагается ему по роду деятельности, пребывал на стреме, подпирая стенку неподалеку от входной двери.

Снаружи взревел мотоцикл, помучил децибелами и удалился.

– Скорбите, о други, наш герой покинул нас, – сообщил Марк. – Не знаю, как вы, господа, а я себя почувствовал беззащитным…

– Один? – оживился Кульчицкий.

– С Ольгой.

Кульчицкий переглянулся украдкой с начальником охраны, остальные сделали вид, будто ничего не заметили.

– Надеюсь, ей удастся узнать что-нибудь стоящее внимания, – изрек Кульчицкий тоном, именуемым «безнадежный».

– Надо было поручить это мне, – заявила Анна Сергеевна, причем, как видно, не в первый раз, поскольку реакция мужчин была подозрительно дружной, – глубокий вздох и очи в потолок…

– Анна Сергеевна, я ведь говорил уже вам, – с бесконечным терпением в тоне, позе и взгляде пустился в тяготы повторных объяснений младший компаньон. – С вами он был бы настороже, старался бы не ударить в грязь лицом… Вы же шикарная, черт побери, женщина! На вас же смотреть больно!..

Если шикарная женщина и собиралась поблагодарить, либо, напротив, отчитать начальство за допущенный в деловом разговоре комплимент, сделать она этого не успела: почти одновременно с телефонным звонком в кабинет вошел капитан Мамчур, – судя по крепко сжатым губам, чем-то крайне раздосадованный.

Кульчицкий, взяв трубку, перебросился с ней парой банальных фраз и протянул капитану, с готовностью гаркнувшему ей что-то суровое, нечленораздельное, призывающее абонента к ясности, краткости и предельной откровенности. Очевидно, абонент превзошел в этом смысле все ожидания капитана, потому как последний весь вдруг как-то подобрался, подтянулся и сосредоточился.

– Есть доложить обстановку! Докладываю. Четверо неизвестных совершили разбойное нападение на «Амфитриту» с целью грабежа, либо иного противоправного деяния. Однако, благодаря вмешательству некоего Сурова, Игоря Викторовича, 1971 года рождения, проживающего по адресу: город Санкт-Петербург, улица имени князя Кропоткина… Есть отставить мелочи и докладывать только по существу! Э-э-э… м-м-м… – забуксовал капитан переключаясь. – Короче говоря, товарищ полковник, этот парень двоих вырубил, третьему палец отстрелил, а четвертый сам сдался от греха подальше… Нет, стрелял из их же оружия… Вот именно – герой, штаны с дырой… Судя по документами, работает охранником в каком-то крутом питерском банке, а сюда в отпуск приехал… С чего взял, что банк крутой? Так ведь, товарищ полковник, из плохоньких банков охранники в пятизвездочных готелях не оттягиваются… Так точно, в «Фанагории», в люксе, губа, как говорится, не дура… Номер забронирован на его имя этим самым банком, и называется этот банк – Ин-гер-ман-банк… Что за парень? Парень как парень, мотоциклист в черной коже… Никак нет, ни на рокера не похож, ни на байкера не смахивает: прическа уставная, серег в ушах не обнаружено, наколками не изрисован, козлиная борода отсутствует, кроме пива, ничего горячительного не употребляет… Откуда про пиво знаю? Да из этих… из личных наблюдений… Что вы, товарищ полковник, как же я могу про месячник забыть! Да я его буквально ежеминутно добрым словом поминаю… Подписку о невыезде? Сробим без проблем… А может, лучше его к нам в управление пригласить? Рановато? Понял… Насчет налетчиков ни хре… ни шиша не ясно, товарищ полковник. Документов при себе не имеют. Но самое ши… хреновое, что по-русски ни бэ, ни мэ, ни кукареку… С виду смахивают на кавказцев, но не чеченцы, не грузины, не адыгейцы, не армяне и не азербайджанцы… Вот и я себе этот вопрос задаю, – покосился капитан на присутствующих. – Да кто же это посмел на такое образцово-показательное заведение руку поднять? И где, недоумеваю, была его хваленая охрана?.. Самое непонятное, товарищ полковник, на чем эти красавцы до «Амфитриты» добрались, потому как никакого индивидуального транспорта не обнаружено, а общественный сюда не ходит… Может с неба свалились, на парашютах? Или на бесплатной маршрутке добрались?.. Последнее можно проверить… Нет, физически никто, кроме самих налетчиков, не пострадал, только морально… На питерском, между прочим, ни царапинки… Кто меня слушает? А все. Вся руководящая верхушка тут, у Кульчицкого заседает, как в воду опущенная… Разумеется, кроме Анны Сергеевны. Уж она-то, как пить дать, все давно сообразила, обмозговала и дяде доложила, хотя, конечно, виду не кажет… Кто ржет? А Марафет и ржет, больше тут некому лошадиные звуки издавать…

Младший компаньон, услышав свою лагерную кличку, ржать перестал, но в смысле веселья не угомонился.

– Ох, и хитер наш хохол! Вы что думаете, он с Сичинавой лясы точит? Да он ему давно по рации обо всем доложился. Это он нас на психологический понт берет. Как говорится, использует в оперативной работе последние достижения научно-психоаналитического прогресса…

Присутствующие, тревожно переглянувшись, уставились на Мамчура, и в их ласковых взорах без труда можно было различить и братскую любовь вперемешку с сестринской нежностью, и почти весь перечень небесных заповедей, включая последнее этиологическое достижение экзегетов, обнаруживших, наконец, в коптских рукописях наиглавнейшую: «Возлюби мента, как самого себя».

Мамчур положил трубку и, принужденно усмехнувшись, посетовал:

– Мудрено хохлу жида перемудрить.

Покачал сокрушенно головой, прошелся к свободному креслу, уселся, угостился сигаретой из лежавшей на столике пачки, закурил, затянулся, выдохнул, заявил:

– Между прочим, некоторые из пострадавших требуют морально-материальной компенсации.

– Но никто ведь, кроме бандитов, не пострадал, – возразил Кульчицкий, старательно избегая взгляда своего старшего администратора.

– Физически никто, но морально – сколько угодно. В своем подавляющем большинстве это уже не пышущие здоровьем и жизнерадостностью люди, а просто человеческие развалины, изнывающие от пессимизма и разочарования. Не исключены попытки суицида. Многие отчаянно балансируют на грани глубокого запоя. Иные особо впечатлительные натуры эту грань уже перешли. Так что платить вам – не переплатить, господа капиталисты… И кому вы дорожку перебежали – ума не приложу! Очень, просто безумно интересно будет это выяснить. Конечно, вы можете взять и, не спросясь, доложить мне – кому, как в том анекдоте про детективное кино… Но предупреждаю: лучше не надо. Я работу свою люблю, сам до всего к собственному удовольствию докопаюсь…

– А ты не допускаешь, капитан, что это просто выстрел вслепую? – поделился соображением младший компаньон. – Что, если кому-то дико захотелось взглянуть, какие круги по воде пойдут и как далеко они доберутся?

– Я, дорогой Марафет Германович, допускаю все, что поддается проверке, а то, что ей не поддается, подкидываю нашей доблестной муниципальной полиции.

– Николай Остапович, – встрепенулась вдруг Анна Сергеевна, – скажите, а нельзя ли проверить насчет аналогичных инцидентов на побережье и…

– И в заведениях, расположенных неподалеку от московской, то есть питерской дороги? – договорил Мамчур с улыбкой. – Слышу речи не мальчика, но мужа! Учитесь, господа буржуины, пока ваш администратор замуж за какого-нибудь сиятельного американца не выскочил и не сделал вам ручкой…

– Вы не ответили на мой вопрос, капитан! – сверкнул очами заневестившийся администратор. – Или это государственная тайна?

– Да что вы, драгоценнейшая Анна Сергеевна! Нынче государственных тайн уже не осталось, одни оперативные, которыми торгуют оптом и в розницу.

– Если бы я вас плохо знала, капитан, то могла бы подумать, что вы на что-то намекаете…

– Ох, и мстительная вы женщина, госпожа Берг! Ладно, так и быть, – чтобы вы не вообразили обо мне чего-нибудь не того, позорящее мой светлый облик честного российского милиционера, открою вам эту тайну бесплатно. Слушайте и вникайте. Чтобы узнать об аналогичных случаях, необходимо составить десятки шифротелеграмм во все интересующие нас места. А потом сидеть, ждать и молить Бога, чтобы хотя бы на половину запросов хоть как-то ответили.

– Позвольте, – вмешался Кульчицкий, – но у вас ведь есть компьютеры, база данных, куда заносятся подобного рода сведения по мере их поступления, и которые этими компьютерами затем сортируются. Мне об этом Нугзар Константинович лично рассказывал…

– Вот и попросите лично Нугзара Константиновича этим заняться. Кто знает, может, ради вас он согласится стать посмешищем в глазах московского начальства…

– Почему посмешищем?

– Ну а кем еще будет выглядеть начальник районного управления, заслуженный офицер милиции, беспокоящий министерство ориентировкой на этих гавриков такого вот примерно содержания: дескать, четыре клоуна черти во что одетые, вооруженные до зубов с бору по сосенке, ворвались в один из лучших наших клубов широкого профиля, но тут же были разоружены и обездвижены каким-то проезжим мотоциклистом, сдуру заглянувшему в указанный клуб культурно оттянуться. Пошукайте, пожалуйста, в вашем главном компьютере, а то так знать хочется, что прямо кушать не могу, не случалось ли чего подобного где-нибудь еще, и если случалось, то кто этим клоунам укорот давал, мотоциклист или тракторист?..

Старший компаньон фыркнул, младший заржал, администратор разгладила юбку на коленях, начальник охраны привычно воздержался от проявления эмоций. Мамчур, затушив окурок, встал.

– Это было забавно, капитан, – молвила Анна Сергеевна. – И все же нам хотелось бы знать: правда ли, что эти, как вы их называете, гаврики не понимают по-русски и что их национальность установить пока не удалось?

– Я, конечно, не всегда начальству всю правду докладываю, но по пустякам стараюсь не врать. Тем более полковнику Сичинаве…

– То есть… Вы хотите сказать… – и Анна Сергеевна, прикусив нижнюю губку, бросила испепеляющий взгляд на Марафета. Тот обескуражено развел руками: мол, тяжело жиду с хохлом при исполнении тягаться…

– Я одному удивляюсь, – задумчиво изрек Кульчицкий, – почему вы все еще капитан…

– А не министр унутренних дил? – радостно подхватил Мамчур. – Я и сам этому дуже дывлюсь. Бывает, проснусь ночью и удивляюсь…

– Чуть не забыл, – вспомнил капитан, дойдя до дверей. – Вы часом не в курсе, куда это наш герой с вашей Ольгой Обалденной отправился звезды считать? Не в ее ли классное местечко?

– Как, разве он не в казино? – пришел в натуральнейшее из изумлений младший компаньон. – Вот ведь шустрила – и сам слинял, и девушку мою прихватил!

– Точно, шустрый-прешустрый, – кивнул Мамчур и покинул кабинет. Но – ненадолго. Приоткрыл дверь, просунул голову, слово прощальное выдал:

– И шибко, кажут, везучий: опустил ваше казино аж на двести штук баксов…

Дверь захлопнулась, из коридора донеслось довольное пение, никоим образом не годившееся в звуковые фоны напряженного молчания, объявшего оставшихся. Трое ждали объяснений, а четвертый лихорадочно припоминал, есть ли они у него.

– Ну что я могу сказать? Фартовый парень! Тем более, что он вообще играть не собирался, Обалденная его подбила. По моей команде, разумеется… Пришла мне в голову светлая мысль проверить его на везучесть. Хотите, верьте, хотите – нет, но он действительно оказался везунчиком. Не то что в рубашке, а можно сказать, в полном парадном прикиде родился – при галстуке и в костюме-тройке. А отсюда вывод: этих гавриков неизвестной национальности могли просто подставить…

– По-моему, Марк, вы безбожно темните, – отрезала Анна Сергеевна прокурорским тоном.

– Это не я, это кто-то со стороны темнит, досточтимая Анна Сергеевна. А что касается этого Игоря, то я даже рад, что все так получилось. Не знаю как вам, а мне этот парень не понравился. С ним что-то нечисто, седалищем чую. Так что эта его пруха на рулетке очень кстати. О человеке многое можно узнать по тому, как он тратит шальные деньги…

– Не слишком ли дорогое удовольствие, Марк? – усомнился Кульчицкий.

– И почему вы так уверены, что он станет тратить ваши деньги вместе с вашей Ольгой?

– Если вообще станет, – счел необходимым заметить Кульчицкий.

– Вы что же, собираетесь установить за ним круглосуточное наблюдение? – не удержалась Анна Сергеевна от дополнительного вопроса на засыпку. – Может, вы еще и к Аникееву за помощью обратитесь?

Неизвестно, что ответил бы Марк Германович, но тот факт, что он намеревался это сделать, не подлежит сомнению. Он даже рот с этой именно целью открыл. Не слишком широко, но вполне достаточно для беспрепятственного прохождения приличного количества членораздельных звуков. Жаль, что напрасно. Дверь вдруг распахнулась и в комнату вошел… Нет, это слишком вяло сказано. Попробуем еще раз. Поэнергичнее. Итак:

Дверь распахнулась, едва не слетев с петель от вихря протестующих воплей, вслед за которыми последовал и их источник – муниципальный полицейский, облаченный в темно-синюю форму с короткими рукавами, стэтсоновскую шляпу емкостью в три стандартных ведра, вооруженный крупнокалиберным револьвером в ковбойской кобуре. Прибавим к перечню щеточку начальственных усов под картошиной носа и пару сверкающих праведным негодованием глаз, и согласимся, что Марафет лишился дара речи по весьма уважительным причинам.

– Что я слышу! – вопиял служитель закона, обращаясь, конечно, и к присутствующим, но главным образом все же к небесам. – В городе вооруженное ограбление, а муниципальная полиция узнает об этом самой последней! Как прикажете это понимать, господин Кульчицкий? Я требую объяснений! Ведь существует официальная договоренность, что до тех пор, пока краевая комиссия не примет окончательного решения о территориальном статусе вашего заведения, вы обязаны в подобных случаях информировать одновременно и муниципальную полиция и районную милицию. И что же?! Вы даже не удосужились поставить нас в известность! О происшествии мы узнали, стыдно сказать, из выпуска новостей!..

– Как новостей? Каких новостей? – обрели все разом дар речи. Даже начальник охраны, не вымолвивший доселе ни единого слова, взволновался до крайности. «Чего?» – произнес Стоха, чем привел присутствующих в еще большее смятение.

– Господи Иисусе! Немые заговорили! – суеверно перекрестилась Анна Сергеевна, вызвав у бравого охранника апоплексический прилив крови к увенчанной панамкой голове.

– Да не молчите, лейтенант! – взывал к полицейскому севшим от волнения голосом Кульчицкий. – Какой еще выпуск новостей?

– Обыкновенный выпуск. Радио «Черноморская Волна». Она же из вашего клуба чуть не каждый день ночные программы вещает: кто во что одет, с кем танцует, к кому клинья подбивает, сколько зелени в казино просадил и в каком состоянии в чьем сопровождении домой или еще куда отправился…

Раздосадованное начальство мрачно воззрилось на Анну Сергеевну – главного инициатора ночных радиовещаний из «Амфитриты».

– В отличие от некоторых, я слушала сегодняшний репортаж-викторину Асмодеева и могу вас заверить, господа, что ничего крамольного он не произнес. Обычная дичь, муть и белиберда, – невозмутимо сообщила о своей непричастности к эфирной шумихе госпожа Берг.

Кульчицкий поспешно поднял трубку одного из телефонов, ткнул в пару кнопок и строго осведомился:

– Александр Ильич? Как там насчет журналюг? Что?! Ни в коем случае! Ни за какие деньги! Все убытки я вам возмещу. Вы поняли меня, Александр Ильич?

Судя по всему, Александр Ильич его прекрасно понял, хотя настроения это Кульчицкому не подняло. Скорее напротив. Положив трубку, он хмуро оглядел присутствующих:

– Поздравляю вас, господа: к нам ломятся две бригады стервятников из радиои телехроники, не считая целой волчьей стаи репортеров всех газет…

– Клянусь молоком моей матери, которого мне всегда не хватало, я тут ни при чем! – воскликнул Марафет.

– Лучше б ты матом ругнулся, – скривился лейтенант, ища взглядом плевательницу.

– А что, уже можно? – обрадовался младший компаньон столь своевременной возможности облегчить душу проверенным народным средством.

– Плати и матюгайся, – последовал ответ.

Марафет задумался.

– Анна Сергеевна, – поднялся Кульчицкий из-за стола, – полагаю, вам стоит связаться с вашим приятелем и попросить его отозвать своих грифов. Скандальная реклама нам ни к чему. В трубу мы, конечно, не вылетим, но имидж можем утратить…

– Как скажете, Станислав Эдуардович, – кротко согласилась Анна Сергеевна. Однако покладистости ее хватило ненадолго – на вдох и полвыдоха. Дальше она продолжила в своей обычной надменно-язвительной манере:

– Но прежде чем звонить Турову, мне хотелось бы поконкретнее узнать, о чем поведала городу и миру «Черноморская Волна».

Лейтенант встрепенулся, выпятил грудь, уцепился большими пальцами рук за ремень, – двумя словами, изящно подбоченился.

– Докладываю: в последнем… – Полицейский осекся, взглянул на часы и внес существенную поправку. – Теперь уже в предпоследнем выпуске новостей радиостанции «Черноморская Волна» сообщалось, что на «Амфитриту» было совершено бандитское нападение группой неизвестных, численностью до двадцати человек, и что в результате завязавшегося с охраной боя погибло пятеро и ранено девять человек, в том числе есть жертвы среди посетителей. Единственный оставшийся в живых бандит сдался подоспевшим сотрудникам милиции…

– Алексей, – слабым голосом позвал начальника охраны Кульчицкий. – Ты не мог бы выяснить, кто сообщил Турову эти бредни?

Алексей коротко кивнул и попытался покинуть кабинет, однако на полдороги был застигнут врасплох Анной Сергеевной.

– Пусть сперва скажет, почему в баре оказался всего один охранник, когда по штатному расписанию их в это время должно было быть там трое. И где он сам прохлаждался в это время…

Алексей, он же – Стоха, медленно обернулся и, избегая смотреть в сторону администратора, доложил непосредственному начальству, которое ничем таким не интересовалось и, судя по всему, обеспокоено было только шумихой, которую могли поднять СМИ вокруг инцидента:

– Были веские причины. Я вам, Станислав Эдуардович, после подробнее доложу…

– Ну разумеется, – откликнулась вместо Станислава Эдуардовича Анна Сергеевна, – а то вдруг кто-нибудь из присутствующих сочтет эти причины недостаточно вескими.

Марафет крякнул, полицейский озадаченно хмыкнул, Станислав Эдуардович отсутствующе промолчал, Стоха, издав какой-то непонятный утробный звук, стремительно покинул кабинет по срочной служебной надобности: найти и обезвредить Иуду. Старший администратор взялась за телефон:

– Кстати, Станислав Эдуардович, Турову следует предложить что-нибудь взамен. Иначе он не станет отзывать свой зоопарк…

– Сколько? – вздохнул с невыразимым смирением Кульчицкий.

– Пф-ф! Деньги его не интересуют. Надо что-нибудь необычное, иной ракурс, свежий взгляд…

– А почему бы вашему Турову не обойтись хотя бы разок тем, что есть – правдой? – осведомился с подоконника младший компаньон.

Аудитория переглянулась и рассмеялась. Спустя несколько секунд, понадобившихся для осмысления, к ней присоединился и младший компаньон: шутка опять удалась, он сегодня явно в ударе…

Глава вторая

1

Бывший начальник ОБХСС Южноморского района, отставной майор МВД Александр Николаевич Аникеев задержался в этот день на работе до позднего вечера. Он и раньше этим грешил, а с тех пор как отправил жену с дочкой к теще на Украину – отдохнуть в тамошних степях от тутошнего моря, – и вовсе раньше девяти дома не появлялся. Лучше гореть на работе, чем прохлаждаться в пустой квартире перед телевизором.

В 17–30 Аникеев обрадовал личную секретаршу отсутствием сверхурочной работы. В 18–15 провел по рации перекличку-совещание с агентами, находящимися на задании. В 19–40 наскоро перекусил в бистро напротив. Наконец, ровно в 20–00 вернулся в офис, чтобы углубиться в толстую кожаную папку с делом, ставшим главным в его жизни.

В милицию Аникеев пришел сразу после армии. Начинал простым патрульным. Однако вовремя смекнул, что без соответствующего образования ничего выше продольных лычек старшины по надзору над всякими мерзостями ему не светит. И хотя к учебе его никогда особенно не тянуло, он заставил себя впрячься в зубрежку скучных книг, да так основательно, что на специальной школе милиции, принесшей ему лейтенантские звездочки, не успокоился, – замахнулся, ни много ни мало, аж на Кубанский университет; заочное, само собой, отделение.

Сослуживцы усмехались, подначивали, пожимали плечами: совсем Саня заучился, эк, куда его понесло – в юриспрудэнцию!.. Но случилось чудо! То ли мундир помог, то ли фортуна выручила, то ли молоденькая аспирантка Ксюша посодействовала, но Аникеев поступил с первой попытки. Мало того, ухитрился продержаться на скромных троечках целый курс!.. Дальше легче: женился на Ксюше, защитившей к тому времени свою диссертацию с длинным названием и актуальной темой (что-то там о повышении массового правосознания трудящихся среди коренных народов Севера) и спустя пять лет сделался Аникеев одновременно отцом и дипломированным юристом.

Сказать, что долгожданный диплом распахнул перед ним все двери, было бы преувеличением. Но как минимум одну калитку это свидетельство учености все же приотворило. Аникеев пошел в гору. Разумеется, не так резво и круто, как сынки, зятьки да племяннички большого начальства, но и дожидаться годами очередных званий, должностей и полагающейся жилплощади – по примеру своих менее образованных сослуживцев – ему не пришлось. Сравнительно быстро получил он капитана и был переведен в Южноморск заместителем начальника ОБХСС.

С начальством ему крепко повезло: пьющее, недалекое, нечистое на руку. Причем по крохоборским мелочам нечистое, на большее – ни фантазии, ни смелости, ни ума.

Не прошло и двух лет, как бесталанный начальник скандально попался на очередной своей ерунде под горячую руку проверяющего из Москвы. И поперли горемычного из органов и партии без выходного пособия, да еще и премного благодарствовать велели, что лес валить не заставили. И тут Аникеев очень кстати, ну просто чрезвычайно вовремя крупное дело с левой водкой раскрутил, – аккурат к очередной антиалкогольной компании подгадал. Все как в сказке, как в хорошем производственном романе один к одному сошлось, срослось и породнилось. Скандал с начальником его успехом прикрыли, местную прессу подключили, краевых телевизионщиков сагитировали, Москве доложились, так что через неделю вся страна могла воочию убедиться в том, как пагубная тяга отдельных несознательных граждан к зеленому змию пробуждает в других, еще менее сознательных и более отдельных, страсть к наживе, и к чему это атавистическое чувство приводит, когда на страже социалистической законности стоят такие люди, как капитан Аникеев.

И посыпались на Аникеева все блага спасенного им социализма: латунная медаль, благодарность министра, премия в размере месячного оклада, путевка в Болгарию, автомобиль вне очереди и, наконец, самое очевидное и невероятное – трехкомнатная квартира! Было от чего голову потерять, на лаврах почить, от коллектива оторваться. Но Аникеева на провокацию не поддался, не расслабился, напротив, утроил служебное рвение, нашел выходы к высокому начальству: где надо медалькой сверкнул, благодарностью козырнул, о телевидении вспомнил и в итоге поднялся из замов в начальники. Того же самого ОБХСС в том же городе.

Увы, больше громких дел раскрыть Аникееву не удавалось, одна мелочевка: недовес, недосып, недогляд, грошовая кустарщина да дешевая спекуляция. В управлении шутили, что все цеховики и делавары, как только прознали о его повышении, так моментально в другие районы подались – от греха подальше. Нечем, – язвительно добавляли иные, – Александру Николаевичу высокое начальство уважить, скажем, дело о крупном хищении по просьбе сверху в неумышленную халатность переквалифицировать…

Что ж, завистников у толковых людей всегда хватает. Вот и сглазили Аникеева: забуксовала карьера. А тут еще очередная российская смута со всеми своими неизменными атрибутами подоспела. Разброд. Шатание. Дикие помыслы. Подлые посулы. Полоумные надежды. Идиотские ожидания… Грустно. Пакостно. Ни черта не разобрать: что к чему, кто почем. И майор милиции Аникеев дал промашку: не на того кандидата в мэры поставил, не за ту команду играть согласился, не в той компании не того претендента здоровье пил… Хотя понять нетрудно: в противоположном лагере ему ни шиша не светило, кроме общих слов об усилении правоохранительных органов техникой и повышении социального статуса сотрудников милиции, тогда как в этом ему прямо без обиняков заявили: поддержишь – быть тебе начальником всей милиции, устранишься – придем к власти, в лучшем случае по собственному желанию отскочишь, если отмажешься… Вот эта их амбициозная самоуверенность и сбила его с толку, мозги запудрила, глаза запорошила.

Выборы они, интеллигентно выражаясь, просрали. Причем блистательно. По всем статьям, позициям и кандидатурам. Нехрен было во время путча носиться по городу с красными знаменами да истошными воплями: «Наша взяла! Киздец дерьмократам!»

Беда, как и удача, не приходит одна, всегда заявляется в компании себе подобных. Вдруг раз, два – и отменили борьбу с расхитителями социалистической собственности. Дескать, поскольку мы теперь строим развитой капитализм, при котором никто у себя свою частную собственность не расхищает, то и содержать легион борцов с ветряными мельницами нет резону. Резону, может быть, и нет, но ведь все равно воруют, только теперь уже в наглую, в открытую. Повылезла отовсюду всякая нечисть и давай вовсю жиреть, борзеть да навариваться. Работать стало практически невозможно. Признание подследственного больше не считается достаточной уликой для доказательства его вины. Опять же адвокаты вконец обнаглели, так и норовят на заветные сейфы лапу наложить, с секретными материалами ознакомиться. Официальную взятку изобрели, залогом назвали. Чтоб, говорят, и у нас, как во всем цивилизованном мире было. А чтоб весь цивилизованный мир поражался нашей гуманности, назначим-ка суммы посмехотворнее: свои-то в момент просекут в чем дело, а Запад пускай от зависти волосы, вставшие дыбом, на бигуди накручивает… За что боролись, на то и напоролись. Подпольные деляги, махинаторы, спекулянты, которые в прежние времена каждый взгляд его, каждую улыбку на заметку брали и на ус наматывали, теперь на иномарках разъезжают, в лицо смеются: «Эй, майор, садись, прокачу!»

Крепился Аникеев, сколько мог – знаменитой пословицей о грядущем на его улице празднике себя по шерстке гладил, а считалочкой о неделе веселящегося Емели – в области сердца массажировал. Но когда стало ясно, что торжество справедливости откладывается как минимум на четыре года, – не выдержал, железа в организме не хватило…

Случилось это на следующий день после горестного подсчета голосов, – процедуры, чреватой для непосвященных потрясающими открытиями. К примеру, что политика суть самая гнусная игра на свете, ибо в ней нет правил, одни приоритеты. Так что было, отчего Аникееву по городу брести от разочарования пьяным. И тут как назло кто-то из бывших буржуев-нелегалов – нынешних миллионеров-попрыгунчиков – подруливает на иномарке сверкающей и опять за свое: эй, майор!.. Побелел лицом Аникеев, извлек из кобуры табельного «Макара», прицелился, как в милицейской школе учили, и всадил всю обойму в… злосчастную тачку. У миллионерчика, естественно, челюсть на кадык, глаза в кучку, клубный пиджачок потником прикинулся. А майор Аникеев закончив стрельбу, перезарядил пистолет и медленно с расстановкой процедил:

– Я не «эй», а товарищ майор, ясно? Я вас, гражданин, спрашиваю: вам ясно?

– А-а-а, – закивал гражданин китайским болванчиком.

– Не «а-а-а», а товарищ майор. Вам ясно? – гнет свое Аникеев.

Кругом, конечно, толпа образовалась. Хорошо хоть не сезон был, все свои, южноморские, – в тему врубаются, осмысляют, молчат. А с буржуя уже потекло от усердия: ссыт в прямом и переносном смыслах. И хочет, гаденький, высказаться да ни хрена не может. Нейдут из буржуя членораздельные звуки.

– В молчанку играем, гражданин? – не унимается Аникеев. А из толпы уже робкие увещевания: мол, достаточно, товарищ майор, покуражились и будет. Оттуда же – подстрекательские подначки: что, начальник, слабо буржуя завалить?

К счастью Мамчур рядом случился, увел Аникеева от греха подальше.

Ох, и нажрался в тот день Александр свет-Николаевич! До поросячьего визгу и революционных речей!.. И опять Мамчуру спасибо, что у себя ночевать оставил, домой в таком виде не отпустил…

А наутро была сенсационная публикация в одной местной газетенке. «Южноморский Вестник», кажется. И начиналась статейка как-то заковыристо, с похмела не уяснить всех тонкостей подлянки. Будто бы менты у нас сплошь Гамлеты неприкаянные, то и дело с основным мировым вопросом сталкиваются: бить или не бить? Майор Аникеев из Южноморского РОВД перевел этот вопрос в иную плоскость. И так далее. Всё Аникееву припомнили. И как «частных предпринимателей» за честное предпринимательство сажал, перед «большевистской тиранией» выслуживался. И как «кооперативную инициативу» надуманными придирками душил. И как из подследственных коваными сапогами нужные показания выбивал… А в конце пасквиля змеиный намек: будто бы прежнего начальника ОБХСС – «компетентного, широко мыслящего, антикоммунистически настроенного патриота России» – турнули из органов из-за подлой анонимки, автором которой, судя по ее мерзостному содержанию, мог быть только человек тесно контактировавший с ним по службе… Ну и, конечно, описание «разбойного нападения» на беззащитный шведский автомобиль «Вольво», совершенного вконец распоясавшимся «стражем порядка». С такою силой художественного слова изобразили, что Александр Сергеевич со своей легкой стычкой под Полтавой в сравнении с этим Армагеддоном просто не катит!

Сичинава отреагировал мгновенно: вызвал, пропесочил, показал Кузькину мать, объявил строгача с занесением и отправил в Минводы в ведомственный санаторий, – нервы подлечить, грозу переждать, о жизни подумать…

Аникеев послушно принимал процедуры, покладисто соблюдал диету, считал дни и думал о жизни. Например, о том, как было подло с его стороны не сделать того, что он сделал, раньше, не дожидаясь результатов выборов. Или о том, кто из сослуживцев придет поддержать его, если не минует гроза, если выгонят прочь – в неустроенность, неприкаянность, неизвестность. А еще думал о жене. Вернее, старался не думать. Ведь она так гордилась его успехами, ей так льстило то внимание, с которым к ней относились, как к его супруге… А потом он устал думать обо всем об этом. Ну то есть о жизни. Решил, что рассентиментальничался как клуша. И дабы обрести былую мужественность снарядился в ресторан. В ресторане, приняв на грудь с литр местного коньяку, вдруг ощутил такой прилив душевных и физических сил, что положил немедленно, не сходя с места, раз и навсегда разобраться с Чечней и всеми ее претензиями. И разобрался… бы, если б обслуживающий персонал и некоторые из посетителей не оказались этой самой Чечней подкуплены и не помешали бы ему постоять за Россию, за отчизну, за матушку.

Очнулся Аникеев в местном отделении милиции среди сочувствующих милиционеров. Плохи были его дела. Убытки заведения – это еще ладно, сочтемся. Но нанесение побоев оперативнику при исполнении, – это уже перебор. Что же вы, товарищ майор, кабардинца от чеченца отличить не умеете, а туда же – Россию спасать в общественных местах скандально прете? Ваше счастье, что Каблук – ворюга и террорюга, за которым оперативник вел наружное наблюдение, скрыться не успел, замели как свидетеля и возможного участника драки…

Пострадавшего звали Алаев, и парнем он оказался своим, незлобивым, несмотря на национальную традицию помнить все хорошее и все плохое до седьмого колена. Вник в ситуацию, скорректировал свои показания, так что Аникееву еще и благодарность вынесли – за неоценимую помощь при задержании особо опасного рецидивиста. Местные менты даже отказывались верить, что Аникеев не опер, а кабинетный «бэх».

А следующим утром позвонила Ксюша и, мешая проклятия с причитаниями, поведала об одном скандальном сюжете, показанном по Центральному телевидению как раз в то время, когда майор Аникеев героически разбирался в ресторане с Чечней. Тот же самый репортер, который однажды его на всю страну прославил, теперь в тех же примерно масштабах ославил. Зачитал за кадром газетный пасквиль, проиллюстрировав текст изображением расстрелянной иномарки и, якобы, до сих пор заикающегося от пережитого стресса миллионерчика. Заикался гражданин Харченко весьма убедительно, Ксюше даже жалко его стало. Аникееву вчуже тоже: выводили его из себя все, то есть вся нуворишская рать, а пострадал только один, – несправедливо… Расстроенная супруга предлагала переехать на Украину – там-де и порядка больше, и жулью, как у нас, не потворствуют, и Аникеева, как опытного кадра, примут с распростертыми объятиями. Аникеев в ответ хмыкал, гмыкал, вздыхал, успокаивал, возражал. У них там нынче мовь державная – хрен выговоришь, а выговоришь, так со смеху помрешь. Жена кровно обиделась, хотя сама в этой мови разбиралась немногим лучше мужа…

Перед самым отбоем позвонил Сичинава. Поинтересовался самочувствием, погодой, ценами. Аникеев преамбулой пренебрег, спросил прямо: писать ему заявление по собственному желанию или его приказом по шапке. Нугзар Константинович замялся, после чего завел неуверенные речи о вакантном месте в рыбнадзоре, куда можно оформиться переводом, без прерывания стажа. Аникеев напряженно молчал, пытаясь представить реакцию Ксюши. Оптимизма эти попытки ему не прибавили. Наконец решился. Будь что будет. Спасибо вам огромное, товарищ полковник, но я мент, а не ихтиолог. Посылаю заяву заказным. Сичинава тяжело вздохнул: оправдываешь мои лучшие ожидания, майор. На прощание пообещал вернуть в органы через пару лет, как только все уляжется, утрясется и забудется. Если, конечно, ты к тому времени не передумаешь возвращаться, Александр…

Так Аникеев на сороковом году жизни оказался в отставке. Отнюдь не почетной, без вещевого довольствия и денежного содержания. Домой, естественно, возвращаться не хотелось, да податься было некуда.

Однако, вернувшись в Южноморск, Аникеев с удивлением обнаружил, что не только не потерял прежнего уважения, но сделался популярной личностью. От желающих видеть его на своих митингах, демонстрациях и презентациях не было отбою. Оппозиционная печать пела ему дифирамбы; официозная – изощрялась в насмешках, величая то Ужасом Спекулянтов, то Кошмаром Махинаторов, то Грозой Мироедов, а то и Секретным Агентом Отечественного Автомобилестроения. Директора госпредприятий предлагали престижные синекуры. Аникеев растроганно благодарил и вежливо отказывался. Спесь вместо ума, угодливость вместо дела, в сумме росчин, – это не по нем. Жена со своей стороны склоняла к тихому семейному копошению вместо бурной социально-политической нервотрепки. С упорством трех сестер, бредивших Москвой, твердила: Харьков, Харьков, Харьков. Аникеев, кисло улыбаясь, вносил поправку: нет теперь никакого Харькова, а есть Харькiв, Харькiв, Харькiв… Ксюша, не находя убедительных аргументов, закатывала скандалы, обвиняя мужа в глупости, тупости и ослином упрямстве – свойствах, отнюдь не способствующих преуспеванию на жизненном поприще, зато весьма необходимых тому, кто задался целью не упустить ни одного шанса споткнуться на ровном месте, вляпаться в дерьмо, оказаться в дураках у осиротелого места, где раньше стояло разбитое корыто. Аникеев находил обвинения нелепыми, несправедливыми, вздорными. В такие минуты он просто не узнавал своей веселой и ласковой Ксюшеньки и, чтобы не наговорить лишнего, хлопал дверью и уходил к морю: советоваться. Море пыталось учить его мудрости, спокойствию, уравновешенности, безмятежности и прочим духовным совершенствам. И Аникеев учился. Как мог. Насколько прилежания хватало. То есть не всегда радиво. И море, в конце концов, теряло терпение, начинало волноваться, хмуриться, порой бушевать, пеняя на бестолковость и душевную лень. И, как ни странно, такое внушение оказывалось благотворнее: Аникеев успокаивался, уравновешивался, мудрел и, проникшись безмятежностью, созерцал природную стихию, находя у себя с нею много общего. И шел домой мириться, виниться, настаивать на своем окольными путями пассивного непослушания. И с каждым разом мир достигался все труднее, все больше напоминал вооруженное перемирие. Долго так продолжаться не могло, как-то, но должно было разрешиться. Сколько можно сорокалетнему мужу, отцу, обладателю университетского диплома не находить себе достойного места в этой пыльной жизни? Ну неделю, ну месяц, ну два… И вот, когда Аникеев уже начал было исподволь сожалеть, что он не ихтиолог, раздался тот самый – судьбоносный – звонок, которого ждет – не дождется всяк неустроенный в сей юдоли человек.

Звонил некто, представившийся Мстиславом Лукичом Цигориным. Предложил встретиться насчет его, Аникеева, трудоустройства. В суть посвящать по телефону не стал, но заверил, что предложение будет стоящим внимания. В конце концов, вы, Александр Николаевич, всегда вольны отказаться. И Александр Николаевич согласился: в самом деле, почему бы не встретиться, не выслушать, не отказаться?

2

И встретился. И выслушал. И, судя по всему, не отказался. Хотя о чем шла на этой встрече речь, и кто был этот Мстислав Лукич, так и осталось бы тайной великой, кабы не второй стих двенадцатой главы Евангелия от Луки. Еще бы ей тайной не остаться, если в условленном месте на отдаленном причале поджидали Аникеева погранцы на катерее, устроившие ему тщательную проверку личности на предмет идентификации Борна. Еще бы великой ей не быть, когда на всём протяжении пути до места назначения сохранялось строгое радиомолчание в невидимом даже ночью эфире, а местом назначения оказалась шикарная (а какая же еще?!) яхта с тщательно замаскированным названием. А с какими людьми общаться там пришлось! Ого-го-го, товарищи! Собственно, собеседник-то был у него один-единственный, но зато какой! Такой стоит иных десяти, а то и двенадцати, не считая прочих семидесяти двух… А что? Шевелюра серебристая, брови черные, глаза стальные. А если сюда добавить еще и голос в виде глубокого баритона, да присоединить к оному аристократическую простоту роскошных одеяний – черный свитер, белые штаны, злаченый «Rolex» на запястье, толстую сигару с золотыми ножничками к ней – да добавить богатое угощенье с роскошной выпивкой (окорочка степные провесные с огурчиком соленым, угорьки копчененькие с лимончиком, гречишные блинчики с икорочкой под водочку анисовую), то попробуй не уверовать, что именно ты и есть спаситель отечества в виде отдельно взятого региона. На тебя, понимаешь, вся надежда! Так что ежели согласен, будь добр обговорить детали. Поверь, предложение стоящее…

И ведь не обманул, проходимец! Предложение оказалось действительно стоящим. Помилуйте, да и каким иным оно могло оказаться, ежели последующие двенадцать месяцев своей жизни Александр Николаевич провел не абы где, а в славном городе Мюнхене в качестве любимого ученика международного светила частного сыска Хайнца Рёдера.

Впрочем, жена, вопреки ожиданиям Аникеева, не одобрила его выбора. Даже Мюнхен не помог, скорее наоборот – подставил. Уж слишком он Ксюше по душе пришелся: не городок, а тульский пряник! Сразу возникла мысль сменить адрес своих устремлений. Однако стоило жене заикнуться о том, что на Харькове свет клином не сошелся, как болезненная реакция мужа немедленно отбила у нее всякую охоту развивать тему дальше. Так что Харьков остался вне конкуренции, чего нельзя сказать о профессии частного детектива. Ксюше больно было видеть, с каким возрастающим энтузиазмом втягивается в это нестоящее и опасное дело ее Саня, цитируя по поводу и без премерзкие западные пословицы и поговорки. Например, будто легче найти хорошую жену, чем хорошую работу, или, что в жизни всерьез стоит заниматься лишь тем, что тебе действительно интересно… Обеспокоенная Оксана Артемовна не без оснований подозревала, что немцы учат ее мужа быть скупым, методичным, наблюдательным, всюду совать свой нос, беззаветно любить дисциплину и оставаться равнодушным к тому, что о нем думают люди, даже самые близкие. Она очень сомневалась, что эти навыки пригодятся Аникееву в Южноморске. А кроме того, Ксюша всем своим женским чутьем догадывалась: в выборе мужа есть какая-то тайна, и тайна отнюдь не оперативная, о которой ей знать не полагается. Господи, с кем же он, неразумный, связался?!

Бывшие товарищи по борьбе за светлое будущее своих чаяний восприняли детективное агентство, открытое Аникеевым по возвращении в Южноморск, как ловкое прикрытие для добывания компромата на правящего мэра, четыре года легитимной власти которого, по их твердому убеждению, не могли не привести весь регион к национальной катастрофе. Аникеев выслушивал их неуклюжие намеки вперемешку с ценными советами с загадочной полуулыбкой посвященного, ни в чем не разубеждая и никак не обнадеживая. Некоторые находили, что он после Германии здорово изменился: стал неразговорчив, деловит, приторно вежлив и отвратительно пунктуален. Лишнее доказательство общеизвестной истины: русскому человеку западные обычаи только во вред – искажают его неповторимый светлый облик…

Агентство Аникеева, официально именовавшееся «Охранно-розыскным предприятием «Дельта-Поиск»», в заблуждение своим названием не вводило, ибо действительно состояло из двух автономных служб. И если с комплектованием охранной службы проблем не возникло – стоило только бросить клич в нескольких городских и краевых газетах, то с подбором квалифицированных кадров для розыскной Аникееву пришлось помаяться. Ведь требовались не просто профессионально компетентные сотрудники, но и надежные люди. Оказалось, что два этих вроде бы не противоречащих друг другу качества трудно совместимы. С бывшими гэбэшниками, допустим, все ясно: они не только на пенсии, но даже и на том свете продолжают исправно стучать, приводя любителей спиритизма на этом – в мистический трепет. Но как прикажете быть с отставниками военной разведки, о профессиональных привычках которых можно только догадываться. На службе ли они все еще, подобно чекистским коллегам, или им позволено заслужено отдыхать, не уведомляя бывшее начальство обо всем подозрительном и перспективном? А про экс-интерполистов и вовсе непонятно что надобно думать и о чем догадываться, поскольку Интерпол, сказывают, организация международная, и сотрудники ее с кем только по службе не контактируют. Тут уж действительно есть, где воображению разгуляться… В общем, что там рассуждать, если даже свой брат мент и тот, при более внимательном рассмотрении отнюдь не кажется образцом скрытности и надежности.

Аникеев от всех этих соображений так извелся, что стал подумывать… нет, не об отказе от ранее взятых на себя высоких обязательств, а все о том же – о продолжении учебы в какой-нибудь из секретных служб. Лучше – в британской, говорят, она самая эффективная, один Джеймс Бонд чего стоит!..

И вновь Аникеева выручил Мамчур – между прочим, наотрез отказавшийся от должности его заместителя, а тем самым от возможности увеличить свое денежное довольствие на порядок.

– Саня, – молвил как-то за стопкой чая действующий сыскарь бывшему «бэху», – твоя проблема – ты сам. Тебе нужны честные, знающие дело люди, а ты ломаешь голову над тем, как их в случае чего прищучить. Да ты, Сань, вспомни себя! Кто не сдрейфил статьи и отпустил Джангира, хотя все улики были против него?

– Ну, – смутился Александр Николаевич, – там же была очевидная подстава…

– Вот именно! Другой бы на твоем месте с аппетитом ту подставу схавал и дело с плеч долой! А ты уперся… Кстати, почему бы тебе не пригласить того чеченца, что тебя в Минводах выручил?

– Не чеченца, кабардинца.

– Тем лучше… А вообще вот, что я тебе, друг, посоветую. Дай объявление по всей России, по всему Союзу бывшему, что тебе нужны опера, да не бывшие, а действующие. Пообещай интересную сыскную работу, нормальную зарплату и главное – минимум маразма и дерьма.

Тот, кто служит, поймет, о чем речь…

Аникеев совет принял к исполнению, правда, с одним непременным условием – чтобы квалификацию претендентов проверял лично Мамчур. Не бесплатно, разумеется. Мамчур от ответственности увиливать не стал, – согласился. Правда, тоже с одним непременным условием: гонорар по высшей ставке, которую сам и определил…

Тяжелее всего ребятам давалась профессиональная сдержанность в общении с гражданами, которых ни полномочиями не прижать, ни статьей об уголовной ответственности за дачу ложных показаний не прищучить, ни даже повесткой в чувство не привести, не говоря уже об обысках с понятыми или превентивном задержании на тридцать суток с целью выяснения подозрительной личности. У доброй половины сыскного состава возникли трудности с выражением лица: не желало лицо идти на компромисс с ситуацией. Неужели и у моей сопатки были те же проблемы? – удивлялся вчуже Аникеев… Но время, как известно, не только лечит и калечит, оно еще и адаптирует к новым условиям, активизируя в подчиненных его неумолимому течению существах инстинкты приспособления и привыкания. Кстати сказать, бурно процветающий на особых зонально-экономических дрожжах Южноморск весьма активизации этих инстинктов способствовал: справились ребята с лица не общим выраженьем…

3

Занимаясь организационными вопросами, расстановкой кадров, проверкой и перепроверкой личных дел, учреждением тайных филиалов под официальной вывеской социологических служб и страховых обществ, Аникеев никогда не забывал о главном. А главным было, как выразился на тайной вечере М. Л. Цигорин: Low & Order (согласно русской телеверсии: «Закон and порядок»), ибо «Мировая практика создания особых экономических зон свидетельствует о том, что для успешного развития и функционирования подобных проектов необходимо не только мощное финансовое обеспечение, но и, что не менее, если не более важно – правоохранительное. Помимо нравственной, психологической и даже физиологической неготовности населения любого российского региона к столь стремительным и качественным изменениям жизни, необходимо учитывать наличие могущественных сил (как в самой России, так и на Западе (хотя исходят эти силы из совершенно противоположных предпосылок, но крайности сходятся – математическая аксиома)), кровно заинтересованных в провале Южноморского проекта. Кроме указанных, существует еще один грозный камень преткновения. Заключается он в том, что какой-нибудь олигарх или финансовая группа попытается, просторечно выражаясь, прикарманить весь город. Не исключено, что таких лиц или групп окажется несколько. Тогда рано или поздно закулисные формы борьбы выльются в прямые столкновения. Наша общая задача – оградить проект от всяких посягательств…» Вот Аникеев и следил зорко и пристально за потенциальными камнями преткновения, как местного производства, так и импортного, то есть незонального. Следил, собирал материалы, закупал кожаные папочки, загружал делопроизводителей по полной программе. Так что личность такого масштаба, как Лядов, просто не имела шансов ускользнуть от его внимания…

Первым настучал Аникееву на Лядова один из бывших соратников по партии. Не хвалил, не хулил, – восхищался размерами состояния. Слово «мультимиллиардер» звучало в устах этого пламенного борца за народное счастье упоительнее «коммунизма» и слаще «экспроприации». Вскоре одна из местных газетенок опубликовала панегирик, посвященный сей выдающейся личности. Кроме неприкрытой лести и откровенных дифирамбов, обнаружились в статье и кое-какие фактические сведения об этом великом человеке. Лядов оказался местным уроженцем, коренным южноморцем. Некоторые старожилы, по уверениям автора, помнили этого скромного белобрысого парнишку, единственного сына фельдшера и хуторянки, который сразу по окончании восьмилетки уехал продолжать учебу в Ростов-на-Дону, затем, по слухам, в Москву, далее – везде, и вот вернулся на родину из заморских краев спустя тридцать лет. И привела его в родные пенаты не банальная ностальгия, а благородное желание принести пользу землякам. С этой целью он и приобрел часть побережья на городской окраине, – чтобы быть поближе кошельком и телом к благодетельствуемым массам. Заинтригованный Аникеев не поленился лично съездить взглянуть на место обитания благодетеля.

Скромный, не более двадцати гектаров клочок земли, огороженный двойным забором – декоративным и охранным. Резные ворота из мореного дуба недвусмысленно намекали, что вторые сделаны не иначе, как из титана. Словом, заходите, земляки, на огонек, чайку погоняем, за жисть покалякаем… если, конечно, стража вас за шлагбаум подъездной дороги пропустит…

Аникеев не стал подъезжать, светиться. Вернулся на основную дорогу, припарковал машину на обочине и пешком, через холм, поросший гибискусом и бугонвилиями, добрался до ворот. Поглазел на них, поморщился, прикинув количество специального снаряжения, могущего понадобиться штурмовому взводу для преодоления этой преграды, и вернулся на вершину холма – обозревать поместье орлиным взором полководца, проводящего предварительную рекогносцировку. И вдруг застыл, уставившись сквозь мощные линзы цейсовского бинокля на странное сооружение, этакую помесь русского терема с феодальным замком и родовой усадьбой американского плантатора. Глядя на это причудливое строение из мрамора, гранита, розового камня, карельской сосны, стекла и пластика, хотелось поинтересоваться здоровьем архитектора, узнать, своей ли смертью умер бедняга или позаимствовал у кого-либо из христианских мучеников?.. Чуть довернув влево, Аникеев увидел белую кромку пляжа, пирс и ослепительно-снежную громадину океанской яхты. Личный плавучий дворец как средство передвижения. Ну, там, в Азов на рыбалку сгонять, в Одессу на ярмарку смотаться, в Колхиду за золотым руном прошвырнуться, да мало ли куда еще несносная праздность бедного миллиардера снарядиться вынудит! Заныло в сердце Аникеева от такого великолепия, тайные мечты о личном катере показались вдруг такими пустыми, такими ничтожными. И почувствовал он себя сверчком, ошибившимся шестком. Сенькой с протянутой шапкой, – не моя, дескать, у моей и мех поплоше и подкладка не шелковая… Штраф за стоянку в неположенном месте, выписанный полицейским, поджидавшим его у припаркованной машины, допек Аникеева по самое, как говорится, «не могу молчать» и «смело, товарищи, в ногу». Служебный долг породнился с сердечным негодованием. Запал на миллиардера Аникеев, тем более что профессиональная интуиция свидетельствовала – не зря, а милицейский опыт подтверждал, что «ох, недаром она, недаром за молодым гусаром». В том смысле, что такие неимоверные акулы бизнеса, как Лядов, абы в каких акваториях просто так не прохлаждаются. Интерес у них всегда один и тот же – плотоядный, сверхприбылью именуемый. Ибо, как учил его Хайнц Редер, иным людям всех денег в мире мало, чтобы удовлетворить свои высокие запросы: попить, поесть, поразвлекаться да ндрав свой вздорный показать. А ндрав у Лядова, судя по усадьбе, тот еще…

Первым делом Аникеев положил исполнить свои прямые обязанности: узнать о капиталовложениях миллиардера на земле его предков. Любопытнейшие вещи обнаружил Александр Николаевич. Оказывается, среди множества фирм и компаний, учрежденных Лядовым в Южноморске (в числе прочих следует упомянуть о двух пятизвездочных гостиницах, фармацевтическом комбинате, трех банках, стольких же строительных трестах, нескольких транспортных объединениях), не было ни одной прибыльной. В лучшем случае они покрывали свои расходы, в худшем – датировались из скудных сбережений учредителя. Если учесть, что многие учебные заведения, такие как Медицинский Колледж, Гуманитарный Лицей, Православный Теологический Институт и Академия Спиритуализма имени А. М. Бутлерова также содержались Лядовым, то становилось боязно за его финансовое благополучие. Кто же так малую родину любит – вплоть до собственного разорения? С чего это на международного миллиардера, на кровожадную акулу транснационального бизнеса добрый стих нашел, что он вдруг зажил себе в убыток? Переводит капитал с грешной земли на святые небеса в соответствующей валюте? Долгий же он способ раздачи всего имения своего нищим избрал… А может от налогов таким неуклюжим образом скрывается? Или это запланированные издержки в ожидании сверхприбылей? Интересно, каких сверхприбылей можно ожидать, к примеру, от гостиницы в виде афонского монастыря, где номерами служат сырые кельи, на трапезу сзывает колокольный звон, по средам и пятницам не подают скоромного, и чуть ли не ежедневно учиняют прельстившимся экзотикой постояльцам посты по всей строгости устава от Пахомия, налагая епитимьи на нерадивых? Правда, горничные там, если верить молве, несказанно красивы и скрывают под рясой природную девственность, но, спрашивается, много ли останется у потенциальных первопроходцев сил после изнурительных постов и молитвенных бдений? Постояльцы сбегают оттуда максимум на третий день по вселении, бросая багаж, который гостиница вынуждена пересылать им за свой счет. Нет, господа, тут пахнет чем угодно, но только не прибылью, даже самой минимальной: моральной, нравственной, патриотической, конфессиональной…

И Аникеев не без тайной радости отбросил мысль о сверхприбылях Лядова от официально принадлежащих ему предприятий как сверхнелепую.

И потом, рассуждал Аникеев, распаляясь, если этот Лядов такой доброхот, почему он не выставил свою кандидатуру в мэры горячо любимого города? Слишком мелкая для него должность? А может, лишнего внимания не хочет к себе привлекать? Но он и так всегда под постоянным прицелом репортеров светской хроники живет. Впрочем, одно дело репортеры, и совсем другое, если под тебя недруги при помощи государственных структур копать примутся. Эти могут, что угодно нарыть, – разумеется, угодное заказчику… А коли так, значит, миллиардеру ничего другого не оставалось, как протащить в мэры своего человека.

Расследование финансовых источников предвыборной кампании мэра стоило Аникееву не только времени и денег, но нервов. Единственное, чего он так и не сумел постичь в искусстве сыска, – это сидеть и спокойно дожидаться конкретики. Воодушевленный собственной увлеченностью, он не находил себе места, пока его ребята бегали по городу, добывая информацию. То, что они, в конце концов, раздобыли, шефа отнюдь не удовлетворило, просто исключило еще один вектор поиска как бесперспективный. Оказалось, что многоумный миллиардер пожертвовал на предвыборные кампании двух главных претендентов совершенно одинаковые астрономические суммы. Аникееву пришлось проявить волю, чтобы не отвлечься на посторонние темы, к примеру, попытаться выяснить, как распорядился этой суммой претендент, которого он поддерживал. Никаких иллюзий на этот счет он уже, конечно, не питал, да мелочиться было недосуг…

Трудно сказать, в каком направлении двинулось бы расследование, если бы секретарша Маруся, в число обязанностей которой входил просмотр прессы, не наткнулась на сообщение об эстетических привязанностях интересующего их объекта. Лядов страдал довольно распространенной в миллиардерских кругах слабостью к картинам великих мастеров. Болезнь зашла так далеко, что уже тянула, по оценкам экспертов, на несколько сот американских миллионов. Это в сумме. Потому что коллекция никогда не собиралась вся в одном месте. Лядов изначально разделил ее по национальной принадлежности. Так что в Римской резиденции у него висели по стенам исключительно итальянцы, в Лондонской – британцы, в Париже, соответственно, все прочие, включая даже некоторых французов. Что касается южноморского жилища, то в нем были представлены лучшие русские маринисты во главе с Иваном Айвазовским. Аникеев аж за голову схватился: где взять столько сил, средств, надежных парней и компетентных экспертов, чтобы проверить все холсты на предмет подделки, скупки и укрывательства краденного? И отказаться от этого направления невозможно, – слишком уж оно перспективное, соблазнительное. Что же делать?

Но не зря бывший «бэх» в Германии стажировался, каждое слово Хайнца ловил, на воображаемый ус мысленно наматывал. Неадекватное решение – вот что необходимо сообразить. И Аникеев принялся изо всех сил напрягать соображалку. День напрягает, два напрягает… В ночь со второго на третий приснился Аникееву вещий сон. Будто бы сдал его со всеми потрохами Лядову новый его сыскарь, любимый племянник высокопоставленной и весьма преполезной для агентства тети. Так он и поступил. Вызвал парня, объяснил ситуацию (про сон, правда, умолчал, поберег психику молодого сотрудника), оказал высокое доверие и послал в бой.

По задумке Аникеева, Володя (так звали новенького) должен был лично вычислить домашний номер телефона Лядова, связаться с ним и поведать ему популярную евангельскую историю следующего примерно содержания: «что вы дадите мне, и я вам предам Его?» Главное, чтобы он при этом мог натурально заикаться от волнения и жадности, проявлять недоверчивость и скрытность: дескать, назвать бесплатно имя человека, подкапывающегося под вас, господин Лядов, мне, извините, уважение к вашим миллиардам не позволяет. Так что вы пока решайте там, сколько вам не жалко отвалить за жизненно важную для вас информацию, а я вам перезвоню…

Володя оказался парнем шустрым и смекалистым – сразу направился в телефонную компанию, познакомился с носителем нужной информации под видом пострадавшего от компьютерного произвола, выслушал стандартную отповедь, которую выдают там по первому требованию любому жалобщику («за безошибочность электронных агрегатов компания ответственности не несет»), разыграл как по нотам крайнее возмущение, пообещал заразить их компьютер нехорошей болезнью и гордо удалился, чтобы воспользоваться запасным вариантом. Запасной вариант – знакомый хакер, которому Володя посулил сканер суперновейшей модели (Аникеев был вынужден впоследствии выложить за эту кучку проводков кучу баксов), без особого труда проник в банк данных телефонной компании, вычислил нужный номер, а затем, за отдельную плату (системный блок с труднопроизносимым названием), привел в исполнение угрозу, обещанную заказчиком в расстройстве чувств несговорчивой телефонистке. (Как позже объяснил Володя, шел он соблазнять ее по всем правилам детективной науки, но девушка оказалась настолько же некрасива, насколько и нелюбезна, так что пришлось на ходу менять свои планы.)

Ровно через сутки после получения задания, Володя вступил в контакт с особо приближенным к объекту лицом. В виду того что означенное лицо оказалось дворецким, выписанным из Англии, а Володя изучал в школе французский, разговора по душам у них не получилось. Возникла необходимость в срочной замене. Вместо выбывшего из игры условно франкоязычного Владимира Нечаева, в игру вступил номинально англоязычный Петр Оленухин. Вооружившись неподъемным оксфордским словарем, Петр рьяно принялся за дело и, спустя два дня, добился со стороны несговорчивого дворецкого не только понимания, но даже разговора с личным секретарем мистера Лядова мистером Шумилиным. Последний, моментально распознав по произношению Петра его национальную принадлежность, предложил перейти на родной абоненту язык, после чего бойко затараторил на постороннем языке, однако, будучи прерван эмоциональной русской идиомой, совершенно неумышленно слетевшей с языка Оленухина, перешел на русский и долго выражал свое удивление тем, что Петр не уругваец, «потому как вы, голубчик, говорите по-английски в точности как наш большой друг дон Глинкоэ…» И так далее. В конце концов, истомившийся Оленухин был вынужден передать свое заманчивое предложение через секретаря.

Второй звонок, предпринятый, согласно договоренности с секретарем, спустя несколько часов, вселил в них надежду. Петру назначили время и место встречи. Разговаривал с ним все тот же Шумилин, причем все тем же, исполненным доброжелательности и любезности тоном, что сочли хорошим знаком. Оленухина обвешали миниатюрными микрофонами и под неприметным конвоем из трех автомобилей сопроводили до места – скромного грузинского ресторанчика под названием «Духан». Метрдотель немедленно провел Оленухина в отдельный кабинет. С этого момента всякая связь с ним прервалась. Микрофоны безмолвствовали, как отключенные, ребята изнывали от беспокойства, Аникеев нервничал. Через два часа он дал команду войти в ресторан двоим и, не привлекая внимания, разведать обстановку. Вошли, разведали, но Петра нигде не обнаружили, хотя умудрились как бы невзначай заглянуть даже на кухню…

Ночь выдалась, мягко говоря, тревожная. Ресторан пока не трогали, но взвод поднятых по тревоге охранников готов был в любой момент ворваться в него с двух – парадной и черной – сторон и устроить персоналу допрос с пристрастием. Пара арендованных вертолетов ожидала команды Аникеева, чтобы высадить в лядовском поместье штурмовой десант. Шесть автомобилей с сыскарями прочесывали район вдоль и поперек. В агентстве, в полководческом одиночестве томился за пультом связи Аникеев, контролируя, координируя, управляя, вселяя бодрость и уверенность в конечном успехе. А про себя думал о том, какой бесценный опыт работы с миллиардерами они приобретают этой сумасшедшей ночью… Личный состав охранно-розыскного предприятия «Дельта-Поиск», несмотря на суету и напряжение, тоже роздыха мозгам не давал, – выдвигал версии, строил предположения, предвосхищал события и преисполнялся верности к фирме, не бросающей в беде своих сотрудников, не стоящей ради их спасения за немалыми расходами. Правда, и тут нашлись умники (а где их нет?), додумавшиеся до того, что будто бы весь этот шухер с пропавшим Петрухой есть специально спланированная руководством операция по внушению лояльности в благодарные сердца служащих…

Ночь клонилась к утру, и Аникеев уже объявил пятиминутную готовность группе захвата, дежурившей возле ресторанчика, когда на столе у него зазвонил телефон. Недовольным, заспанным голосом трубка сообщила, что Аникеева, Александра Николаевича, вызывает город Рим. Затем он услышал голос Петра Оленухина – одновременно приподнятый и озадаченный. Петр просил не беспокоиться, уверял, что с ним все в порядке, утверждал, что они с этими картинами знатно облажались, поскольку все холсты документированы, сертифицированы, застрахованы и вообще не вписываются в тему, так как являются официальным вложением личных капиталов господина Лядова. Кроме того, удостоил похвалы ресторан «Сибила», выразил восхищение интерьером отеля «Валадиер», а также попросил передать своей супруге, чтобы не волновалась, если он дня на три задержится по делам в Италии… Напрасно ошарашенный Аникеев перебивал его, требуя объяснений. Ни на один вопрос (в том числе: каким образом Петр исчез из «Духана», очутился в Риме и, самое главное, что стряслось с микрофонами) вразумительного ответа Александр Николаевич не получил. Связь прервалась. Аникеев удрученно закурил любимый «Camel». Да, силен Лядов, ничего не скажешь. Буквально не подступиться к негодяю. Но ничего, дайте срок, уж Аникеев с его тренированным чутьем на всякую видимость законности обязательно откопает необходимый материал для удержания на коротком поводке распоясавшегося олигарха. У каждого должен быть, а значит, есть свой скелет в шкафу. И его, Аникеева, задача – свести с этим скелетом детальное знакомство, чтобы в случае неповадных действий со стороны хозяина шкафа, подвергнуть его шоковой терапии. В том числе бескорыстным шантажом: мол, держитесь, господин финансовый воротила, в рамках приличия, блюдите закон и порядок не только на словах и бумаге, но и на самом что, ни на есть, настоящем деле, иначе придется преподать вам урок политеса. Нет, не тот, который был преподан в свое время господину Харченко (хотя и тот урок даром для последнего не прошел, вынудив его бросить свой малопочтенный бизнес по изготовлению порнографических открыток и вернуться к прежней своей исконной профессии уличного фотографа). На сей раз пострадает не чья-то ни в чем не повинная иномарка, а чье-то дутое реноме… Так успокаивал себя Аникеев. Держал удар. Смолил «Camel». Но тут зазуммерила спецсвязь, и группа захвата принялась докладывать о первых результатах начавшейся несколько минут назад операции. Охрана обездвижена, персонал повязан, клиенты успокоены, директор «Духана» начал давать показания: клянется мамой, что ничего о нашем Петре не знает…

– Оленухин нашелся, ребята! Только что из Рима звонил, – не своим голосом выдавил из себя Аникеев. После чего дал всем отбой и зашелся в припадке нервного смеха.

Позже выяснилось, что в «Духане» имеется еще и подвальный зал, куда пускают исключительно лиц кавказской национальности, каковым может стать любой желающий, если не побрезгует переодеться в черкеску, нацепить роскошные усы и украсить макушку папахой. Кинжалы выдаются за дополнительную плату по предъявлении охотничьего билета. Вот, оказывается, почему молчали микрофоны, включающиеся от звука. Не было звуков в гардеробе, разве что моль пробежит да таракан пролетит, а так – тишина и благорастворение нафталинов…

И действительно, вспоминали потом сыскари, видели они как двое черных в маскарадном прикиде вышли из ресторана, но внимания не обратили. Кто ж мог подумать?.. Ну а дальше – дело техники и больших денег. Личный Лядовский самолет, три часа лету, аэропорт Фьюмичино, и – buono sera Roma, где у Лядова все схвачено, хоть взвод Оленухиных через таможню проводи…

Три дня были посвящены разбору ошибок, допущенных сотрудниками агентства. Разговор получился нелицеприятный, зато полезный. Ибо только таким образом можно превратить досадное поражение в залог грядущих побед.

Одно настораживало: увеличение числа умников, для которых разбор полетов явился лишним доказательством их вечной правоты. Долго они еще доставали Петра насмешками, изводили цитатами: «Чуден Рим при летной погоде, когда бичико Оленухин стремно и славно пикирует на фонаристый купол собора Святого Петра, победно хлопая полами своей фамильной черкески…»

4

Итак, шедевры великих живописцев не оправдали высокого доверия, обманули большие надежды, на них возлагавшиеся. Но, слава Богу, собственности у Лядова хватало самой разной, в том числе такой, которую принято считать криминогенной. Например, лечебница для наркоманов. А при ней лаборатория. Великолепное местечко для темных делишек. Да не для всяких, а для вполне конкретных. Догадываетесь, читатель, каких? Ну, если вы догадываетесь, то Аникеев и подавно, – то есть сразу после прокола с картинами – смекнул. А как только смекнул, так моментально понял: без самоотверженных добровольцев тут не обойтись. Кто за ради торжества закона и порядка согласен на иглу подсесть? Да не в понарошку, а почти что взаправду, – легенды для?

Признаемся, не тотчас начальство свое ребята поняли. Не сразу шутку оценили. Но как только врубились в тему, так в едином порыве в очередь выстроились… Не подумайте чего худого, типа ширнуться на холяву, а за разъяснениями. В основном финансовыми. Как там насчет страхования души и тела вкупе и поврозь? Чтобы и семье чего-нибудь перепало, да и новоиспеченному наркуше чтоб на голяке в итоге не оказаться: вдруг не вылечат, а залечат?

И опять отдадим должное Аникееву: если бы не его всеюжноморская известность (одних только рекламных щитов с изображением нашего героя в соседстве со своим кредо – «вычислим, разыщем, разоблачим» – в городе насчитывалось не меньше дюжины), он без всякого сомнения сам бы вызвался побыть законспирированным наркоманом на излечении. Но, увы, популярность, как правило, чаще вредит детективу, чем помогает ему. Поэтому первой мыслью было привлечь к операции какого-нибудь неподдельного и надежного наркомана со стороны. Однако от нее пришлось отказаться. Хотя неподдельных среди этой публики хватало, но по части надежности ощущался острый дефицит. Пробовали и с другой стороны к проблеме подъехать, – подключить кого-либо из бывших сотрудников МВД, подсевших в силу разных обстоятельств на дурь, да без толку: алкоголизм в этой среде оказался вне конкуренции.

Аникеев стал уже всерьез подумывать об ином, менее эффективном способе проникновения на интересующий объект (в виде санитара, медбрата, ночного сторожа, золотаря наконец), как вдруг у одного из детективов агентства объявился родной сводный брат, списанный за какую-то провинность с торгового флота на берег. И хотя братец любому наркотику предпочитал ирландское виски двойной очистки, но, по его собственному признанию на собеседовании, от понюшки хорошего кокаина или косячка доброй анаши тоже никогда не отказывался – если угощали… Звали новоявленного братца Алексей, но он предпочитал, чтобы Алексом, и, ни на что другое принципиально не отзывался.

Так вот, этот Алекс, узнав какое жалование огребает его братец-детектив, возымел горячее желание сделаться частным сыщиком с соответствующим окладом. И лучше сразу первого класса, поскольку у него большой международный опыт общения с подозрительными личностями всех возможных национальностей, коими, как известно, кишат крупные порты мира.

Вопреки ожиданиям, подробное собеседование с привлечением детектора лжи дало удовлетворительные результаты. А когда в ходе собеседования выявилась склонность Алекса к дармовой дури, то Аникеев решил рискнуть, предварительно, правда, связавшись с отделом кадров того пароходства, которое списало на берег бравого моряка. Так как информацию о бывшем штурмане Загудалове Аникеев запрашивал не за здорово живешь, а за валюту, причем еще и не официально, а конфиденциально, то и сведения получил конкретные и в целом благоприятные. В том смысле, что кроме амурных связей с женами большого, среднего и малого начальства за штурманом второго класса Алексеем Петровичем Загудаловым ничего криминального не числится. Три междугородних звонка источнику информации, оказавшемуся начальником отдела кадров, кстати, закоренелому холостяку, закончились денежным переводом в обмен на официальное ходатайство пароходства перед означенным медучреждением: принять на излечение от наркотической зависимости их ценный кадр в лице тов. Загудалова А. П. на общих основаниях за безналичный расчет.

Все это время, пока утрясались организационные вопросы, экс-штурман, подписавший с агентством контракт, предусматривавший трехмесячный испытательный срок на детективную профпригодность, доводил свой организм до нужной кондиции, вкушая гашиш, вдыхая кокаин и смоля трубки с раскаленными на огне шариками опиума. Разумеется под строгим присмотром нарколога – подполковника медицинской службы в отставке, наотрез отказавшегося вкалывать своему пациенту что-либо, кроме глюкозы, да и ту согласившегося колоть лишь в целях правдоподобия. То ли глюкоза тому виной, то ли научно установленные медициной законы не всем указ, но потенция моремана от наркотической диеты не уменьшилась. Даже напротив, возросла. Так что агентству пришлось раскошелиться еще и на оплату услуг девочек с Бульвара Терпимости. Впрочем, вежливый, но непреклонный отказ миллиардерской лечебницы от любых видов мзды возместил эти непредусмотренные бюджетом траты. Загудалова оформили как подобранного в бессознательном эйфорическом состоянии отдыхающего. Операция «Перископ» началась…

Само собой, сводный братец-детектив, носивший, кстати, совершенно противоположную фамилию Чечин, в лечебницу и носа не казал. Навещала страждущего «невеста» – проверенная негласная сотрудница агентства по кличке «Жасмин». Девушка скромная, смышленая, технически подкованная и, что главное, к мужскому полу равнодушная. Все свободное от тайной службы время Дездемона Амазаспова посвящала интернету, но из каких конкретно сайтов не вылезала часами никто, кроме Аникеева, не ведал, хотя и предполагал, что из социальных…

Управиться при посещении «жениха» с четырьмя микрофонами, двумя микрофотокамерами и одной микровидеокамерой для Жасмин труда не составляло. Все у нее получалось легко и качественно: и снимки, и съемки, и пленки. Жаль, содержание не радовало. Унылое однообразие больничного быта с его обходами, процедурами и прочей рутиной. Что значит высокая организованность и железная дисциплина! Нет, этих голыми руками не возьмешь…

Образцы лекарств, которыми пытались отучить экс-штурмана (агентурный псевдоним «Навигатор») от наркозависимости, ничего обнадеживающего при лабораторном анализе не дали. Все это были общеизвестные препараты. Пришлось пойти на риск – снабдить Навигатора соответствующей техникой.

Нельзя сказать, чтобы эта вынужденная мера не дала результатов. Результаты были. Причем их последовательность наводила на определенные размышления о психических изменениях в личности агента. Если поначалу снимки Навигатора отличались скабрезностью устремлений (полногрудая санитарка с расстегнутой верхней пуговицей слишком тесного халатика; медсестра, склонившаяся над койкой аж по самые трусики, и т. п.), то с течением времени эротическая жизнерадостность стала мало-помалу уступать место философским раздумьям (кусочек неба с набежавшим облачком во фрамуге окна; солнечный зайчик на больничной стене, и т. д.), а там и вовсе дошло до тантрических символов, вроде белой таблетки на синюшной наволочке или неимоверной величины босой ступни, у которой вместо большого пальца торчал градусник соответствующих размеров. Жасмин не без внутреннего удовлетворения докладывала (устно, в условленном месте, шпионским шепотком, лично Аникееву), что Навигатор совершенно утратил тот вполне определенный интерес, который упорно к ней проявлял с первых дней, досаждая нескромными предложениями уединиться на полчасика то в каком-то чулане, то в пустующей процедурной, от которой у него будто бы имелись ключи, а то и попросту в кустах сада, окружавшего лечебницу… Предчувствуя недоброе, Аникеев приказал Навигатору сфотографировать как можно больше пациентов лечебницы. Навигатор приказание перевыполнил, засняв на пленку еще и обслуживающий персонал с посетителями. Правда, портретное сходство с запечатленными объектами вызывало некоторые сомнения, особенно по части принадлежности тел тем головам, коими они были увенчаны. Попадались бородатые мужики с женской грудью четвертого размера, равно как и нежные девушки с волосатыми конечностями упитанных кавказцев. Но больше всех поразила Аникеева породистая дворняга с всклокоченной головой улыбчивого негра. Аникеев сгоряча даже хотел переименовать Навигатора в Сальвадора Дали за вопиющую халатность при составлении оперативной документации, но надобность в столь серьезной мере взыскания вскоре отпала. Алекс Загудалов сам сложил с себя полномочия секретного агента-практиканта на задании, выписался из лечебницы и, перекрестившись из Алекса в Алексилая, открыл, а точнее, возродил первое в России общество пифагорейцев. Что толкнуло его на этот шаг, в чем крылась причина столь резких изменений в общительном характере женолюба и винохлёба, так и осталось невыясненным, в виду принятия Алексилаем обета молчания сроком на пять лет – процедура, как выведала Жасмин в интернете, традиционная для всех неофитов этой философско-религиозной школы. Однако подозрительность Аникеева была слишком возбуждена для того чтобы удовлетвориться столь простым объяснением. Яснее выражаясь, Александр Николаевич подозревал, что причины этой неожиданной метаморфозы куда менее возвышены, чем кажутся с виду. Да и причина-то всего одна – банальный подкуп. И Аникеев распорядился установить за бывшим Навигатором тотальное круглосуточное наблюдение. Через две недели аудиовизуальной слежки за тремя новоявленными последователями великого Пифагора (вслед за экс-штурманом выписались и примкнули к нему в заброшенной рыбацкой времянке два пациента той же лечебницы) подозрения Аникеева почти рассеялись. Неопровержимые факты в очередной раз проявили свое упрямство. Мало того, что эти злостные неофиты не вымолвили за это время ни словечка, так они еще и бобов не ели, хлеба не ломали, от целой булки не откусывали, не поднимали того, что упало, не размешивали огонь железом и бедным ласточкам не дозволяли жить под крышей, паразиты… Это ж сколько ему зелени отстегнули, что он, стыдно подумать из каких соображений, на такой образ жизни подписался! – негодовал Аникеев, веще предчувствуя, что задуманный в минуту отчаяния судебный иск брошенной «невесты» врачам, преступно задурившим слабенькую головушку «наркомана-жениха», заведомо обречен на неудачу. Догадывался Аникеев, дошлые адвокаты ответчиков в два счета переквалифицируют задурение мозгов в просветление души, а ушлые эксперты признают бесцельное шатание пифагорейцев образцом здорового образа жизни. И хотя Жасмин была не прочь пофигурировать в судебном процессе, Аникеев от этой идеи отказался. И правильно сделал: с ними только свяжись, сраму потом не оберешься. Так что лучше прямо взглянуть в ясные очи правды-матушки и честно признать: лечебница по части оправдания криминальных надежд оказалась не лучше картин великих мастеров. А если судить по финансовым затратам, то много хуже. Примерно на двадцать тысяч долларов. Это если не считать времени и денег, издержанных на выявление поставщиков сырья для лядовского фармацевтического комбината, сопоставление его количества с количеством конечной продукции, и так далее и тому подобное, с тем же неутешительным результатом. Аникеев понял: если миллионеры влетают в копеечку, то миллиардеры – в целковый. От того как он сумеет справиться с неуязвимым Лядовым зависела не только судьба города, региона, но целой страны; следовательно – всего цивилизованного мира. Пора было приниматься за дело всерьез и надолго. И Аникеев решил, не упуская из виду злополучную лечебницу (в особенности следя за выписанными пациентами на предмет открытия последними мистических и философских обществ), перенести основное внимание на окружение миллиардера.

5

Семьи у Лядова не было. Убежденный холостяк. Внебрачные дети, судя по молчанию прессы, также отсутствовали. Зато оказалась в наличии родная племянница – Анна Сергеевна Берг. Разведенная, бездетная, сногсшибательная. Кроме нее и уже упоминавшегося Шумилина, в доверенных лицах миллиардера числились адвокат Хелм Уиллард, постоянно проживающий в Лондоне и в Южноморске бывающий лишь наездами, и некий Жорж Алихан, которого одни газеты считали главным управляющим, другие – начальником службы безопасности, третьи – чуть ли не духовником Лядова, словом, все сходились на его исключительной роли и немалом влиянии. Судя по фотографии в журнале «Таймс», это был невысокий смуглый мужчина с живыми карими глазами и интеллектуальными залысинами. О его прошлом известно было немного. Родился в Лионе, учился в Сорбонне, Гарварде, Москве. Дальше – полный простор для всякого рода вымыслов и догадок. Впрочем, если положиться на количество (в тайной надежде на неукоснительность диалектических законов), то следовало придерживаться мнения, что Жорж Алихан делал успешную карьеру в одной из спецслужб, вот только в какой именно – газеты никак не могли между собою договориться. То ли в Сюртэ работал на АНБ, то ли был тайным агентом КГБ в ЦРУ, то ли не покладал рук в Моссаде в пользу Украинской разведки, причем в свободное от службы время руководил дашнакскими террористами, если только не возглавлял контрразведку ИРА… Как бы там ни было, но последние пятнадцать лет своей жизни Алихан безотлучно находился при Лядове. Был ли он женат, имел ли любовницу, увлекался ли спортом или находил удовольствие в глушении рыбы динамитом, никто толком не знал. Более того, даже его фотография в «Таймс» подвергалась сомнению. По свидетельству «Фигаро», Алихан выглядел совершенно иначе: голубоглазый гигант с копной рыжеватых волос…

Если бы не две неудачи подряд, Аникеев, безусловно, начал бы следующий этап своего расследования с этой загадочной фигуры. Уж он бы утер носы писакам. Но отныне он не имел права на ошибку: ясно, что не Алихан является слабым звеном в лядовском окружении. Куда более перспективна в этом качестве племянница.

Госпоже Берг присвоили кодовое имя «Анюта» и приступили к сбору информации. Выяснилось, что живет эта царственная особа в Южноморске, в скромной трехкомнатной квартире, и ведет не рассеянную жизнь праздной искательницы приключений, а трудовое, полное забот существование администратора клубно-игорного заведения под названием «Амфитрита». Взглянув на карту города, Аникеев не поверил собственным глазам. Если мысленно соединить пунктиром усадьбу Лядова, упомянутую «Амфитриту» и еще не упомянутый искусственный остров, находящийся в трех милях от берега, то получится идеальный равнобедренный треугольник. Это не могло быть случайным совпадением. Случайности – для дилетантов. Здесь должна быть какая-то закономерность. Аникеев чувствовал это не только нутром, но и кое-какими внешними органами своего существа.

Об острове, возведенном некой голландской фирмой в рекордные сроки, говорили в городе разное. Одни полагали, что там находится клиника для привилегированных психов. Другие – что шикарный бордель, приспособленный для широкомасштабных вакханалий под открытым небом. Третьи были настолько убеждены в его лепрозорном профиле, что собирали подписи под петицией мэру с ультимативным требованием: лавочку немедленно прикрыть, остров продезинфицировать и приспособить под дачные участки для малоимущих. Словом, слухи скорее свидетельствовали о состоянии воображения южноморцев, чем о действительном положении дел. Их распространению во многом способствовало то обстоятельство, что на остров без специального разрешения попасть было практически невозможно, – охранялся он бдительно и профессионально. Достать же разрешение было еще труднее, чем без него попасть на остров. Мэрия кивала на краевое начальство, краевое начальство на Москву, Москва разводила руками и сетовала на свою неосведомленность…

Аникеев принадлежал к узкому кругу лиц, информированных об истинном назначении острова, что, впрочем, не мешало ему подозревать разные разности. Но в одном он был уверен на все сто: Институтом Хорошей Погоды и Станцией Теплых Течений функции острова не исчерпываются, есть там что-то еще, не подлежащее огласке даже в узком кругу посвященных. Что именно? Аникеев надеялся выяснить это в ходе расследования. И поможет им в этом «Анюта»…

Казалось, с «Амфитритой» разобраться будет гораздо легче, чем с островом или лядовским поместьем; сиди в ней хоть круглосуточно, лишь бы денег хватило. Тут тебе и бар, и пляж, и казино, и ресторан, и стриптиз, и дельфинарий, и морские прогулки на яхте, и катание на водных лыжах, и рыбная ловля, и, наконец, ежедневное полуденное явление великой богини Амфитриты в сопровождении своей свиты: наяд, тритонов, дельфинов, дядьки Черномора и тридцати трех богатырей. Гуляй – не хочу!

Аникеев сходил, погулял, присмотрелся, принюхался. Особенного ничего не увидел, но вот запашок ему не понравился, – некоторые странности насторожили. Во-первых, охрана. У казино своя, явно неместные громилы в штатском с подозрительной выправкой, изумительной техникой и обширным арсеналом. А у ресторана с барами – другая: из южноморских ребят в камуфляже, при резиновых дубинках да газовых пистолетиках. Во-вторых, слишком много откормленного, ухоженного и безупречно одетого люда. Сами собой возникают подозрения о связи, существующей между наплывом такого рода посетителей и пресловутым «островом сокровищ» (альтернативное народное название – «остров-Буян»). Опять же яхта всю ночь под парами. Якобы для романтических прогулок… Аникеев, разумеется, прокатился. Да не один, с женой, – чтобы не выделяться в толпе прочих, явно не представляющих, что луной можно любоваться без пары. Ксюше понравилось, чего нельзя сказать об Аникееве. В самом деле, целый час рыскали по морю, искали просвет в облаках, чтоб на месяц взглянуть. Как только нашли, так легли в дрейф, врубили какую-то сентиментальную песенку и притихли, вовсю наслаждаясь романтикой. Тут-то для полноты картины и удовольствия их и взяла на абордаж какая-то доисторическая фелюга, полная живописных турок в чалмах и шароварах. Прожекторами слепят, ятаганами размахивают, из пистолетов старинных палят, про Аллаха визжат и на яхту лезут с явными разбойными намерениями. Аникеев, конечно же, соображает, что все это входит в программу романтической прогулки, но уж очень рожи у этих пиратов мерзкие. И глазки – масляные, завидущие. Мужиков веревками вяжут, баб щекочут, на фелюгу свою в полон тащат. Бабы, само собой, хохочут, мужики глупо улыбаются. Ну, это их личное дело, как к такому шоу относиться. Что касается Аникеева, то пока одна пиратская морда не полезла к Ксюше, а другая не попыталась его связать, сидел себе тихо, никого не трогал, примус починял, то есть с зажигалкой возился. Но как только и до него добрались, так моментально романтики ощутимо прибавилось. Одному Александр Николаевич ткнул в бородатую рожу зажигалку с увеличенным до упора огнем и выкинул за борт спасаться от пожара. Другого, который Ксюшу облапил, выходной лакированной туфлей в пах приласкал, по ушам одновременно двумя ладонями хлопнул и тоже акулам скормил. Взревели пираты от удивления, обиды и ярости. Да не на того напали. Извлек Аникеев из-под мышки любимый свой «Магнум-44», поискал глазами цель, да и разнес один из прожекторов на фелюге. И голосом командным, которому матюгальник без надобности, возвестил, что game is over, и что пиратов просят покинуть яхту подобру-поздорову. В общем, романтический апофеоз. Джордж Байрон кусает локти от зависти. Бестужев-Марлинский слезно молит неистового Виссариона принять его в натуральную школу…

Ксюша всю обратную дорогу дулась и выражала сожаление, что судьба послала ей такого мужа, с которым в приличном обществе стыдно появиться. Мужлан, грубиян, антиромантическая личность. Аникеев не оправдывался, прощения не просил. Он думал. Вопросами задавался. Откуда эта злосчастная фелюга взялась, если не с острова?.. Его бы воля, он бы парочку пиратов с собой прихватил и допросик бы им устроил. Для начала – третьей степени.

С помощью все того же Володи Нечаева и его племянниколюбивой тетки с учредительных документов «Амфитриты» были сделаны фотокопии. Ознакомившись с ними, Аникеев убедился в обоснованности своих подозрений, хотя с точки зрения закона все в них было чин-чинарем: контракты, аренда, кредиты, поставщики и прочая и прочая, включая страховое обеспечение. Однако укрепили аникеевские подозрения вовсе не бумажки, а личности компаньонов-владельцев. Кульчицкий, Станислав Эдуардович, директор и держатель семидесяти процентов акций закрытого акционерного общества. Некогда проходил по делу о незаконной торговле поддельным антиквариатом. Правда, только свидетелем, хотя в его причастности к крупным махинациям – за недостаточностью улик – не приходилось сомневаться. Его компаньон, некто Милькин, Марк Германович, был широко известным в определенных кругах карточным шулером, отсидевшим два срока, лагерное погоняло – «Марафет». Аникеев справедливо рассудил: если эти граждане в былые, сравнительно законопослушные времена, лояльностью не отличались, то уж в нынешние, криминальные, что их удержит от бесчестной наживы? Чем они, скорее всего, и занимаются в этой «Амфитрите». Возможностей у них масса. Взять хоть то же казино, которым, кстати, заведует именно Марафет. Тут и деньги преступные можно отмывать, и фальшивые доллары сбывать, и воровской общак держать, и… да мало ли что еще удумать можно, был бы игорный притон в наличии, а он в наличии… Или ресторан со стриптизом. Ведь наверняка без проституции там не обходится, – достаточно взглянуть на официанток, на этих длинноногих, крепкогрудых фифочек, чтобы понять, каким ветром их сюда со всего бывшего Союза занесло. А если к этому присовокупить «Зал кальянной медитации», то от криминальных перспектив просто дух захватывает… И Кульчицкий, который и при советской власти рестораном заведовал, причем на этом же самом месте, только не таким шикарным и с другим названием, прекрасно в этот расклад вписывается. Непонятна только роль племянницы Лядова. То есть не будь Лядов Лядовым, роль «Анюты» в объяснениях не нуждалась бы, – связная между паханом и исполнителями, его глаза и уши. Но в том-то и дело, что Лядов есть Лядов: миллиардер, владелец заводов, аптек, пароходов и двух отелей в Лас-Вегасе со всеми полагающимися причиндалами: казино, игротеки, стриптизы, рестораны… На кой ляд ему сдалась «Амфитрита»? А ведь сдалась, Аникеев в этом уверен, и в доказательство своей правоты может привести не только личную интуицию, но и кое-какие факты. Например, идентичность песка на пляжах лядовского поместья и «Амфитриты». Экспертиза доказала, что песок имеет коралловое происхождение и скорее всего доставлен за баснословные деньги с одного из Багамских островов. (Для справки: песок на городском пляже из Анапы, а на пляже гостиницы «Тритон» – из Варны.) Или такой факт: кредит «Амфитрите» выдан компанией «Уолтэм траст», обслуживает ее банк «Олимп», а построила строительная корпорация «Дедал». Стоит ли говорить, что все три принадлежат Лядову. Мало? Аникееву тоже мало. Ему хочется знать, почему это заведение выстроено ровнехонько на границе города и района, словно кто-то специально землемера нанимал, чтобы ненароком не ошибиться, лишней пяди в ту или иную сторону не прихватить? Кроме того, его интересует, почему чертежи, по которым возводили основное здание «Амфитриты», невозможно нигде отыскать: ни у главного архитектора города, ни у его коллеги в районе, ни даже в строительной корпорации «Дедал»? Но особенно любопытно Аникееву, за чем наблюдает «Анюта» в этом заведении?

На все перечисленные и не перечисленные вопросы ответ можно было получить только путем кропотливой, упорной, профессиональной работы. И сыскное подразделение агентства немедленно к ней приступило. Первым делом установили постоянные наблюдательные пункты возле усадьбы Лядова и возле «Амфитриты»: фотографировать, снимать на видеопленку, перехватывать радиопереговоры, вести тотальный учет всего и вся. Вторым – попытались внедрить семейство жучков в квартиру «Анюты», особняк Кульчицкого и пентхауз Марафета на крыше отеля «Тритон». Третьим делом значилась вербовка агентов-информаторов из числа обслуживающего персонала «Амфитриты», которая требовала определенной предварительной подготовки. Рыльца, естественно, у всех в пуху, но с теми, у кого он гуще, легче договориться. Четвертым, самым трудным делом, было попасть на «остров сокровищ», хотя бы на пару минут, чтобы взять пробу песка на его пляже, в существовании которого Аникеев ни минуты не сомневался. Было еще одно обстоятельство, нуждавшееся в уточнении, а именно: связывает ли Кульчицкого и Сичинаву что-либо еще, помимо обоюдной любви к теннису? Аникеев был уверен, что нет, но как профессионал, не мог позволить себе пренебречь проверкой, не убедиться лишний раз в порядочности своего бывшего начальства. Наконец для работы с «Анютой» была создана особая группа, куда вошли три лучших оперативника и уже известная читателю Дездемона (последнюю включили, как только стала известна нетрадиционная сексуальная ориентация фигурантки). Группе очень быстро удалось выяснить все несущественное, касавшееся паспортных данных. Родилась неподалеку, в жуткой дыре под названием Казачий Тын. Там же окончила среднюю школу и отправилась поступать в один из вузов Москвы. Дальше как отрезало. Ни названия вуза, ни адреса проживания в белокаменной. Ничего! Но ребята недаром в платежных ведомостях ежемесячно расписывались. Решили забросить сеть с другой стороны омута, со стороны мужа. Долго и кропотливо перебирали всех Бергов, даже в роман-эпопею Льва Толстого наведались – посмотреть из каких краев тамошний Берг родом. Не помогло. Выручила Дездемона со своим неизменным интернетом. Раскопала где-то, что был этот Берг австриец, русскую красавицу в жены себе отхватил, да что-то у них там не заладилось в семейной жизни: прожили бездетно года три и разбежались. Она в Англию, к дяде. Он в Бразилию – к любовнице… Задумался Аникеев глубоко и основательно, куда агента в командировку снаряжать: в Австрию, в Англию или все же в Бразилию. Надо бы, конечно, во все три сразу, да бюджет кусается: перерасход… Тогда-то впервые Аникеев и упомянул о своих трудностях в связи с делом Лядова в ежеквартальном отчете (адрес – почтовый ящик, место отправления – всякий раз новое, иное, не повторяющееся). А в ответ получил добро и льготную ссуду. И вот сидел в служебном кабинете и размышлял, а не обратиться ли ему за помощью к учителю своему, к Хайнцу Редеру, чем орлов своих гонять по заграницам без знания языка, местности, обычаев, нюансов? И все больше к этому мудрому решению склонялся, когда вдруг раздался телефонный звонок и притомившаяся от долгого молчания трубка заговорила простуженным басом Мамчура.

– Простите мне мою неловкость, бестактность и непочтительность, но я хотел бы знать, Санек, какого хрена ты так спокойненько бормочешь «да», когда на интересующем тебя объекте творится черти что, причем в международных масштабах? Разве твои гаврики не доложились?

– Ты о чем, Микола? – улыбнулся Аникеев. Ему показалось, что Мамчур слегка подшофе, а он прекрасно знал, сколько тому надо выпить, чтобы достичь этого «слегка», как знал и то, что Мамчур предпочитает угощаться, а не угощать, тем более, будучи на службе.

– Я не о чем, я – о ком. Я о ней, о загадочной твоей «Амфитрите»…

– В чем дело? – мигом насторожился Аникеев.

– Ты что, в самом деле не в курсе? – удивился Мамчур. – Только не говори, что снял свой НП, разрешив как раз сегодня твоим соколикам расслабиться…

– Микола, не томи душу! – взмолился Аникеев.

– Так, похоже, дисциплина в частном сыске достигла уровня сыска государственного, с чем я ее и поздравляю…

– Мамчур, ёперэсэтэ!

– Неуставная лексика в эфире! Жаль, я не из полиции нравов, я б тебе такой счетец прислал… Ну ладно, ладно, так и быть, просвещу тебя бесплатно, хотя бутылка с тебя… Ты там сидишь или стоишь? Если последнее, то лучше сядь и слушай. На твою «Амфитриту» совершено нападение. Время – примерно семнадцать-тридцать…

Пальцы Аникеева, сжимавшие трубку, побелели, лицо пошло красными пятнами, под ложечкой заныло от нехороших предчувствий. Что творилось в голове – описанию не поддается. Он с большим трудом дослушал до конца не страдавшее многословием сообщение Мамчура, явно наслаждавшегося ситуацией.

– Я понимаю, Саня, тебе не терпится съездить на НП, выяснить, в чем дело. Я собственно, для того и звонил, чтобы узнать кое-какие подробности, думал, от твоих ребят ничего не укрылось… С точки зрения закона, дело выеденного яйца не стоит. Пострадавших немае, но уж дуже все это интересно. Особенно этот герой мне любопытен. Странный парень, хотя с виду и славный. Так что ты уж по старой дружбе не оставь меня без сладкого…

– Хорошо-ладно-обязательно!

Аникеев нервно переложил трубку из правой руки в левую и попытался связаться с НП-2, находившемся не далее как в семидесяти метрах от «Амфитриты». Ни по мобильнику, ни по спецсвязи никто ему не ответил. Беспощадно матерясь, стал лихорадочно собираться в дорогу. Надел на себя сбрую с кобурой, сунул в нее любимый «Магнум», облачился в просторный летний пиджак, положил в боковой карман «беррету» со спиленной мушкой (чтоб не цеплялась за материю при срочном извлечении), приладил к левой лодыжке миниатюрный «астра-каб» в бархатном чехольчике (назвать эту фитюльку кобурой язык не поворачивается). В задний карман брюк запихнул нож-самострел, в нагрудный пиджака – боевую авторучку, заряженную мелкокалиберным патроном с разрывной торидовой пулей. Прихватил до кучи вакуумную гранату, шприц-пистолет и электрошоковое устройство. Попрыгал перед выходом – не звенит ли? Прислушался – вроде не слыхать. И бегом на стоянку к своему «джипу» неприметно-серого цвета…

По дороге вспомнил вызвать подмогу, – включил радиосигнал боевой тревоги.

6

…Спокойно, парень. Спокуха, заводной. Никуда она от тебя не денется. Сейчас оросит кустик минеральными девичьими соками и вернется на алею. Еще бы не оросить, – столько пива, дуреха, выдула, все ждала, томными взорами народ доставала: вдруг кто клюнет? Клюнули трое. Не сразу, в течение часа. Сначала пидор в красной маечке клюнул носом в салат. Потом рыхлый мальчик лет шестидесяти задремал в обнимку со своим прекрасным настроением. Ну а в конце самый многообещающий, – мечтательный юноша в пляжном халате, таращившийся на нее чуть ли не с полчаса, очухался и поспешил в сортир догоняться, пока отходняк не нагрянул незваным татарином… Что-то долго она там флору кропит, в волшебную сказку своим свободным я вливается… Господи, только б не понос! Спаси и помилуй! Именно в этой последовательности… Может, ухо к земле приложить, обстановку аудиально разведать? Приложу, разведаю. Пахнет-то как божественно! Кто-то, слыхать, сосиску не доел, уронил от пресыщения, а она и рада стараться – разложиться на ингредиенты: крахмал, соя да курятина. Букет гурмана!.. Чу! Кто это там идет, легкими ножками землю-матушку попирает, на зов сердечный девой закатной является? Я звал тебя и рад, что вижу. Чичас мы с тобою завтра с надысь огнем соединим! И нечего глазки пучить, звездой-недотрогой прикидываться. Дано тебе тело, а что делать с ним, я тебе вон за тем кипарисычем растолкую. А будешь вопить и брыкаться, коза недоенная, подруга вечерняя, я тебе зубки в вопилку вобью и уши пообрываю… Нет, не оба, а все четыре: верхние и нижние. А потом еще вот бутылочку в пиписечку вставлю, да не горлышком, а донышком, – увеличу пропускную способность вечного кайфа! Будешь баночками из-под майонеза, как курочка Ряба яйцами Фаберже, нестись. Куд-куда, куд-куда… Куда? Ах ты… еще и бегать умеешь, легкоатлетичная ты моя! Ну, побегай, побегай… Бежала лань быстрее труса, быстрее хаоса от нуса… Забуксовала? Умаялась? Приляг, отдохни. Кто ляпнул, что в ногах правды нет? Очень даже есть. Особенно вот в этаких прекрасных, чьих пленником счастливым вот-вот я окажусь. Короче, не ссы в трусы, в получку купим тазик. Или гробик, если не перестанешь своими скандальными воплями лишать кипарисы последних иголок…

7

Ольга проснулась от одиночества. Сон оказался в руку: кругом эротическая пустыня мятых простыней. Прислушалась: ни всплеска из ванной, ни стука из кухни. Встала, накинула халатик, щелкнула кнопкой жалюзи и зажмурилась от солнечного света. Улыбнулась: проспала…

На низком столике недопитая бутылка шампанского, початая пачка «Salem», разоренная бонбоньерка с оплывшими шоколадными конфетами. Из зеркала на нее глянуло изнеможенное счастьем лицо новобрачной.

– Ну что, – съязвило отражение, – натрахалась?

Ольга показала ему язык и рассмеялась. Потом нахмурилась, взглянула на часы. Философского утра, когда можно спокойно выкурить сигарету, выпить кофе, позавтракать и вновь завалиться в кровать, сегодня не получится. Тревожно залопотавший телефон подтвердил этот вывод. Вспыхнув, устремилась, было, к аппарату, но тут же женским чутьем догадалась: это не он. Лицо погасло, порыв утих. Ленивым шагом дошла до стенки, извлекла из гнезда трубку, присела в креслице у столика, вытряхнула из пачки сигарету, закурила, коснулась кнопки.

– Спишь? – возмутилась трубка требовательным тоном Анны Сергеевны.

– Не сплю, – пробормотала Ольга.

– Рассказывай!

– О чем? – удивилась девушка со всей доступной ей искренностью и натуральностью. – Обычный парень…

– Обычные парни безоружными на вооруженных бандитов не бросаются, – не скрывая своего ангельского терпения, объяснила Анна Сергеевна. – Докладывай конкретно, что тебе удалось узнать, ведь тебя именно за этим вчера с работы отпустили, если я не ошибаюсь…

– Ну… – принялась лихорадочно припоминать девушка, – не женат, не курит, живет в Питере, в историческом центре…

– Так, ясно, что у тебя на уме было, – осадили ее из трубки. – Меня, Филиппенко, не интересуют ни его семейное положение, ни милые привычки, ни тем более размеры мужских достоинств. Напряги-ка, милочка, то, что у тебя от мозгов осталось, и попытайся вспомнить, о чем он тебя спрашивал, чем или кем интересовался. Даю тебе минуту, чтобы сосредоточиться. Время пошло…

– Я… Я сейчас… Я постараюсь…

– Умолкни и вспоминай!

Девушка от усердия даже прикрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти требуемое начальством. Но вместо разговоров, вопросов, намеков, вспомнилось нечто совершенно иное, к делу не относящееся, зато имеющее самое непосредственное касательство к телу, душе и тончайшим связям между ними.

– Время! – напомнили ей.

– Ой, да ни о чем мы не разговаривали, – трахались!

– И он пообещал тебе взять с собою в славный город Питер, – прокомментировала трубка.

– Ничего он мне не обещал, – разозлилась Ольга. – А спрашивал, между прочим, о вас. Очень ему было интересно, отчего вы до сих пор не замужем…

– Ну вот, а говоришь: «только трахались»…

В трубке раздались оскорбительные короткие гудки.

– Да пошла ты, извращенка-сукоедина! – Ольга швырнула трубку на кровать, затушила сигарету и отправилась в ванную, – лечить нервы.

В ванной ее поджидал сюрприз: записка губной помадой на зеркале и веер зелененьких купюр в стаканчике с зубной щеткой. «Жду в кафе «Бриз» в 13–00. Мечтаю продолжить знакомство. Игорь» – прочла Ольга. Освободила стаканчик от денег, пересчитала, горько усмехнулась: надо же, как она за ночь в цене подскочила – аж две штуки баксов! Можно сказать личный рекорд! Прежний перекрыт почти вдвое! Щедрого араба перещедрил свой брат русак!.. Интересно, если бы вчера он не огреб с рулетки столько зелени, сколько бы сейчас в стаканчике нашла? Пятьдесят? Сто?.. Ах, Игорь-Игорек, лучше б ты цветок какой-нибудь оставил… Или не лучше?

М-да, видимо, одним душем не обойтись. Она заткнула пробкой днище, пустила горячую воду и, накинув халатик на зеркало, забралась в ванну. Халатик, покачавшись, свалился на пол. Ольга закрыла глаза.

О ком он спрашивал, о чем говорил… О чем-то наверно, спрашивал, о ком-то говорил… Забавный парень: выходит она из душа, а он сидит, брошюру штудирует. Обещали, говорит, почитать ее потом… Вот именно, – потом, а не сейчас… Верно, соглашается, потом – это не сейчас. Но ведь потом снова будет сейчас, а не потом! И смотрит как-то странно, с присвистом… А потом… То есть тогда, когда… Ах, как он на нее смотрел! Как смотрел! Словно впервые видел обнаженную женщину… Впрочем, он и на свой вставший колом член уставился с не меньшим удивлением… А как застонал, как забился в оргазме, стоило ей слегка прикоснуться к этому чуду эрекции. От обиды и разочарования она готова была зареветь. В кои-то веки нормальный молодой парень, а не раскормленный тюлень – рыхлый, потный, импотентливый – по работе подвернулся…мм… попался… встретился… и вдруг такой облом! Еще и забрызгал всю, скороспелец питерский… И побрела она, горемычная, восвояси – чистоту наводить, канализацию засорять… Только склонилась над смесителем, как вдруг «чьи-то» горячие ладони обхватили ее бедра и «что-то» твердое, раскаленное, славное пронзило ее до самых недр естества… Каким образом они умудрились ничего не раскокать в тесной ванной, – эротическая тайна…

Ольга вдруг поймала себя на том, что непроизвольно ласкает собственную грудь, со сладострастной неторопливостью подбираясь к соскам. Усилившееся томление внизу живота властно притянуло к себе другую руку, со слабым плеском нырнувшую под воду… Без мастурбации при ее работе не обойтись, если, конечно, не желаешь превратиться во фригидную стерву-станочницу, идущую на еженощный половой контакт как на трудовой подвиг. Ольга не желала. Действительно, зачем лишать себя пусть немудреных, но, тем не менее, природой предписанных экологически чистых удовольствий, которые тебе, к тому же, полагается испытывать по роду твоих занятий? Слава Богу, ей не надо гнаться за количеством, да и не каждый вечер удается залучить такого клиента, который после крупного проигрыша может позволить себе искать утешений в ее трехсотдолларовых объятиях. Но с теми, кто мог себе это позволить, она считала своим долгом разделить не только постель, но и тело, и душу, и чувства, – какими бы куцыми и неискренними они ни были. Лучше чистосердечно врать, задыхаясь от притворного экстаза, какой он выдающийся любовник, чем превращать чудесный грех в половую повинность, в сексуальную обыденщину, в граненый стакан хлорированной водицы… Вот и приходилось, сердечной, добирать потом в ванной, давясь сквозь закушенные губы «сладким обмороком оргазма». Само собой, к Игорю эти тонкости рукомесла отношения не имели. Она даже не вспомнила простонать ему, какой он замечательный… мм… партнер… мм… уестествитель… мм… трахотронщик… – так неожиданно хорошо оказалось с ним быть, так упоительно, так чудесно, что ничего не хотелось, только его… в себе ощущать. Милый мой, хороший, нежный и ласковый, подольше… подольше не кончай!.. А рано утром он ушел, не разбудив ее. Вот и приходится… нет, не добирать, – вспоминать на свежую голову эрогенных зон; любить его, любя себя. Ее ли вина, что пробудившееся чувство и распаленная похоть так схожи внешне, внутренне так рознясь? Нашарив рукой отвод душа, и пустив на предельном напоре горячей воды, она направила струю между широко расставленных ног, раздвинув другой рукой свой розовый, готовый к заключительному оргазму бутон, и…

Требовательная трель дверного звонка, резкая смена горячей воды ледяною, а также ее, начавшийся как сладострастный и вдруг в одно мгновение сделавшийся истеричным, изобилующим нецензурными выражениями, крик – слились в единый вопль торжествующей жизни. Любой инопланетянин, услышав этот вопль, моментально бы просек: есть! есть на Земле жизнь, причем не простая, – высокоорганизованная!

Долго ли, коротко ль, но вечно вопить невозможно. Даже по такому банальному поводу как внезапное отключение горячей воды. Да и легкие имеют свой предусмотренный конструктором предел. Ну нет в них больше воздуха. Ну ни капельки не осталось. И пока не вдохнешь, сам собою он не появится, из внешней среды сквозь внутренние поры самотеком не просочится. А дверной звонок, знай себе, заливается. Естественно, ему легче, – главное палец не убирать, а уж он всегда готов порадеть, оповестить, нервы потрепать. Лучше бы они свет отключили, а не воду. Или не лучше?

Звонок своего добился: привел в чувство. Конкретнее – в чувство ледяной, под стать воде, ярости. Ольга выскочила из ванны, накинула кое-как банный халат, истоптав мокрыми ножками забытый на полу халатик, и ринулась к входной двери, лихорадочно припоминая, есть ли у нее в прихожей что-нибудь достаточно тяжелое и удобное в обращении, чтобы оказать достойный прием незваному гостю, когда вдруг в голове ее бедовой мелькнула шалая мысль: «А если это Игорь вернулся? Уау!» И вот уже походка замедлилась, поплавнела, глаза прояснились, затуманились, руки оправили халат, кокетливым бантиком повязали пояс на талии…

– Чего не открываешь? Трахаешься, что ли? – усмехнулся нежданный визитер, проходя мимо оторопевшей хозяйки в комнату и цепким, наметанным взглядом окидывая обстановку. – Ага, одна, значит, мастурбируешь…

– Че-чего нн-надо? – задрожала в ознобе девушка.

– Чи-чичас узнаешь…

8

Анна Сергеевна остановила свою «тойоту-карину» перед огромными воротами из мореного дуба и посигналила. Секунд через пятнадцать что-то металлически щелкнуло и ворота раздались в стороны. Сначала парадные, резные, инкрустированные, затем бронированные – гладкие и серые без затей. Анна Сергеевна въехала вовнутрь и тотчас уткнулась капотом в третьи ворота – точной копии вторых. Она знала: теперь ее изучают хитроумные приборы, определяя нетто-брутто автомобиля, идентифицируя пассажиров, уточняя их артериальное давление, частоту пульса, степень потоотделения и, само собой, проверяя наличие оружия, взрывчатки и прочих нежелательных на охраняемой территории предметов и веществ. Обработав полученную информацию, компьютер решит, открывать третьи ворота или, напротив, запереть автомобиль в тамбуре, врубить сирену, поднять охрану в ружье, поставить полицию на уши…

Всякий раз, подвергаясь этой процедуре, Анна Сергеевна не могла сдержать улыбки, представляя реакцию дяди Сёмы, если вдруг компьютер ошибется и откажется впустить его в собственный дом. Больше всех не поздоровиться адвокату Хелму и фирме-изготовителю, если первый не сумеет выбить из второй, кроме, разумеется, бесплатного ремонта и официальных извинений, какую-нибудь дополнительную услугу вроде авиаопознавателя «свой-чужой» в качестве компенсации…

С Анной Сергеевной – ее пульсом, потом, давлением и автомобилем, – все оказалось в полном порядке. Ворота медленно расползлись. Анна Сергеевна очутилась на подъездной дороге из белого гравия, обсаженной величественными кипарисами. Слева в узких просветах замелькал пляж, на котором загорало несколько свободных от дежурства охранников. Чуть поодаль виднелись мол и причал с томившейся на приколе дядиной гордостью, океанской яхтой «Саймон», – сплошь белое сверкание в проблесках бронзового великолепия. Любимые цвета Лядова.

Анна Сергеевна на малом ходу приблизилась к обители миллиардера. Дядя Сёма считал, что эта коктейльная смесь германского романтизма с русским фольклором и латифундистскими изысками идеально подходит для здешнего климата. Точнее, подходила. Потому что климат тут с каждым годом все жарче, море, соответственно, теплее. В общем-то, это не в дядиных правилах – чтобы одна рука не ведала о делах другой; вкладывать столько средств в субтропизацию и в то же время возводить себе… гм-гм… жилище, рассчитанное, вернее, не рассчитанное на эффективность твоих трат… Анна Сергеевна не без оснований подозревала, что здесь не обошлось без влияния Алихана, вечно озабоченного дядиной безопасностью, секретностью его дел, скрытностью намерений, а также прочими аспектами элитарного существования, без которых бытие миллиардера не может считаться полноценным.

Анна Сергеевна вышла из машины и, кивнув, швейцару, больше похожему на английского лорда времен Реставрации, чем на гданьского докера, которым он некогда был, вошла в предупредительно распахнутые двери. В просторном вестибюле, где в бесчисленных зеркалах отражались мраморные копии античных изваяний, ее торжественно встретил настоящий английский дворецкий, облаченный в красный, расшитый золотом камзол. Дворецкого звали Мортон Айвор Слэйтер, и никому в голову не приходило называть его как-либо иначе, например, Сэмом Уилером, ибо вряд ли можно было найти двух более несхожих англичан, чем дядин дворецкий и камердинер мистера Пиквика.

– Рад вас видеть в добром здравии, миледи, – произнес дворецкий глубоким, хорошо поставленным баритоном. И улыбнулся. Ровно настолько, насколько позволяли правила приличия, которые он досконально изучил, служа в доме лорда Боствика.

– Взаимно, Мортон, – улыбнулись ему в ответ улыбкой не столько приветливой, сколько сочувственной. – Или я тороплюсь с выводами? Как поживает ваш рассудок? Надеюсь, у вас не возникнет с ним особых проблем в этой чокнутой стране…

– Благодарю вас, миледи, – застыл в полупоклоне, исполненном невыразимого достоинства дворецкий. Впрочем, без достоинства, которым он был пропитан, видимо, с рождения, Слэйтер не делал ничего, а ничего не делал с еще большим достоинством, чем когда что-либо делал. – Он еще держится, хотя мне, боюсь, никогда не привыкнуть к России…

– Не стоит и пытаться, Мортон. Русские сами к ней никак не привыкнут, – рассмеялась Анна Сергеевна, заметив, как скорбно вытянулась и без того, мягко говоря, не круглая физиономия англичанина. Помнится, поначалу он вообще не мог понять на каком, собственно, свете обретается. К обеду никто не переодевается, рыбу едят руками, икру запивают водкой, коньяк – пивом… Ужас и попрание всех обычаев как норма жизни. Oh my God! Oh damn it![3]

Дворецкий мучительно сглотнул и взял себя в руки.

– Их светлость ждет вас в своем кабинете, миледи.

– Кто меня ждет? – озадачилась миледи.

– Их светлость князь Лядов, миледи…

Сочувственный взгляд миледи сделался сострадательным: неужели game is over? В смысле истец подкрался незаметно, клиент готов к психиатрическому употреблению?

– Вчера вечером, миледи, прибыл нарочный из Санкт-Петербурга с известием о том, что Великое Дворянское Собрание неопровержимо установило княжеское происхождение их светлости, – почувствовав неладное, поспешил с объяснениями дворецкий.

– И дядя велел вам так себя величать?

– Меня поставил об этом в известность мистер Шумилин, миледи…

– Он был трезв, когда делал это?

– Затрудняюсь сказать, миледи, – замялся Мортон.

Неопределенно кивнув, миледи приблизилась к ближайшему зеркалу, поправила несколькими легкими касаниями одной ей ведомый беспорядок в прическе и, повернувшись, выразила готовность последовать за дворецким в кабинет их светлости.

Их светлость князь Лядов мучился после вчерашних обильных возлияний в честь вновь обретенного титула тяжким похмельем. В виду явной бесполезности импортных патентованных средств, князь решил обратиться к старинному отечественному способу избавления, предписывающему вышибать клин клином. Однако, проявив при этом совершенно нерусскую мелочность и педантизм, обнаружил свою осведомленность об импортном происхождении этого метода, ибо, как всякий квалифицированный фармацевт, помнил вечные истины вечной латыни: clavus clavo pellitur. – Воистину, неисповедимы пути древнеримских мудростей, проникающих даже в самые отдаленные, гиперборейские, населенные варварами пределы – с цивилизаторскими, разумеется, намерениями… Поскольку праздничный обед, плавно перешедший в торжественный ужин, закончился дикой дворянской попойкой, вспомнить точную последовательность напитков не представлялось возможным. Опять же прежде необходимо было решить, в каком порядке вышибать, – в обратном, считая вчерашний финиш сегодняшним стартом, или же удовлетвориться бездарным повторением пройденного, положившись на дырявую память?

Кабинет их светлости – это сто квадратных метров белых толстых ковров, пятьдесят кубометров роскошной мебели из дорогой древесины, звездное небо бронзовых светильников, залежи стеллажей, уставленных редкими книгами в телячьих, сафьяновых и рыбьих переплетах, камин из черного мрамора с медной решеткой, необъятный письменный стол и необозримый – овальный, предназначенный для оперативных совещаний по насущным вопросам миллиардовладения, в том числе – о порядке вышибания клина клином. В последнем случае стол покрывается белой льняной скатертью и загромождается всем, что Бог послал в холодильные камеры и винные погреба миллиардера. Посмотреть – и то любо, и то дорого, а уж о том, чтобы принять участие – лучше не мечтать…

Окна зашторены, светильники горят вполнакала, в большом камине языки пламени лениво отплясывают нечто задумчивое, интеллигибельное под шепоток двух мощных кондиционеров, навевающих бодрящую свежесть болдинской осени. За столом – трое. И пусть их лица испещрены боевыми отметинами ночи, прошедшей в упорном поединке с выпивкой, выглядят они все равно как огурчики. Правда, несколько маринованные. Но лучше быть маринованным огурчиком, чем свежим, но фруктом, не так ли?

Компанию князю составляют курляндский барон Остерман – человек утонченный, щеголеватый, многоречивый, скудноволосенький, – и личный секретарь хозяина разночинец Шумилин, отличающийся совершенно противоположными качествами, в том числе строгой точностью суждений. Если скажет кому-нибудь, ну хоть, к примеру, той же Анне Сергеевне: «Анна Сергеевна, вы блядь!», то всё, как отрежет. И сколько потом не толкуй ему, что достоинства упомянутой особы вовсе не исчерпываются этим, бесспорно, емким, но далеко не универсальным определением, с места его уже не сдвинуть. Вот и сейчас, когда возник вопрос о том, что ввечеру было выпито в промежутке между джином «Фоллэнсби» и шампанским «Родерер», Шумилин как уперся в портвейн, так и стоит – непоколебимым воплощением принципиальности.

– Fi donc![4] – морщится барон, – терпеть не могу портвейна.

– Однако пили, – упрямствует секретарь.

– All ‘Right[5], – решается барон на уступку. – Давайте сойдемся на сухой мадере dix ans de bouteille[6], Кирилл Мефодьевич, mir nichts, dir nichts[7], a?

– Не-а, – качает головой неумолимый Шумилин. – Правда превыше всего: раз клин клином, значит, портвейн…

Остерман глядит краем глаза на Лядова, другим – на пузатую бутылку португальского портвейна, и предпринимает обходной маневр.

– Дело даже не в личных вкусах, мон шер, дело в смысле, в проке, в авантаже, если угодно. Вот смотрите: водка кровь чистит, коньяк сосуды расширяет, бургундское мозг окрыляет, шампанское сердце веселит, пиво почкам прохлаждаться не дает… А что, простите, творит с нами ваш портвейн, кроме того, что бьет по шарам без всякой жалости и милости?

– Вас послушать, барон, так все мы тут просто великомученики здорового образа жизни: капли в рот не возьмем без ощутимой для организма пользы. А я не желаю быть великомучеником! Да и вы тоже не желаете. По крайней мере, вчера не желали, потому что между джином и шампанским хлопнули портвейну. Как и я, и их светлость…

– О доннер-ветер! – вырывается у барона.

– Барон, – прерывает свое затянувшееся третейское молчание князь, – мы, как-никак, в России, прошу вас, не сочтите за труд, ругайтесь по-русски…

– Но ваша светлость, – протестует барон, – как можно – матом в этих стенах? в присутствии этих авторов? да еще и при женщине?

– Позвольте, любезный Генрих Иванович, – Шумилин приподымает голову и фиксирует свой честный взор на бароне. – По-русски можно ругаться не только матом!

– Фи, – кривится барон. – Это же моветон, голубчик: по-русски и не матом?!

– Ваша правда, барон, – соглашается князь с младшим по титулу. – Эти авторы иногда такое загнут, что удержаться от мата просто выше сил человеческих! Вот буквально на днях один из них, к примеру, заявил, что будто бы разум есть осознанная достоверность бытия всего реального. Как вам это нравится, барон?

– Честно говоря, не очень, – признается барон. – По мне, достоверность бытия нуждается в более веских доказательствах, чем сознающий реальность разум…

– Как-как? – оживляется князь.

– Барон бредит, – констатирует Шумилин. – Он еще не то скажет, лишь бы портвейну не пить! Каких-то женщин еще приплел…

– Отнюдь не приплел! Вот же она, господа! – барон тычет клинышком своей бородки в сторону дверей и, не сдержав восхищения, восклицает: – О, наяда, плещущаяся в струях любви!

– О, русалка, – вносит поправку Шумилин, близоруко вглядываясь в указанном бароном направлении, где действительно что-то такое мнится, но является ли это женщиной, торшером или мраморным бюстом Иммануила Сведенборга в пышном парике, определить без доброй порции портвейна не представляется возможным.

– Ваша светлость, – решился, наконец, прервать похмельный треп дворецкий Мортон, – леди Анна просит передать, что навестит вас позже…

– Сию минуточку, сударыня, даже полминуточки, и я у ваших ног! – клятвенно обещает Шумилин туманному изображению, плещет в один из бокалов чего-то янтарного, выпивает и немедленно держит слово, – в том смысле, что оказывается у чьих-то ног. Чьих именно – для него уже не имеет значения. Он сладко вздыхает, облегченно улыбается и добросовестно предается Храповицкому, умудряясь даже во сне хранить во всем своем облике бескомпромиссную твердость.

Барон не преминул воспользоваться оказией: налил себе мадеры, чокнулся с князем и, приняв за галстук фирмы «Скьяпарелли», благородно отключился.

Анна Сергеевна, так и не переступившая порога кабинета, машет дяде ручкой, благодарит обескураженного Мортона и направляется в то крыло здания, где располагается Алихан со своим штабом.

Кабинет Жоржа Алихана, почти не уступая кабинету Лядова в размерах, значительно проигрывал ему в роскоши. Здесь не было даже камина, не говоря уже о персидских коврах, нефритовых канделябрах и подлинниках Айвазовского. Всюду функциональная скудость, не знающая удержу. Точнее, почти не знающая, поскольку одна сибаритская вольность все же присутствовала. Вместо приличной электронной кофеварки неподалеку от рабочего стола хозяина портила картину допотопная жаровня с песком, в котором Алихан варил себе свой неизменный кофе по-турецки, – правда, заменяя ложку сахара щепотью соли…

Алихан не был ни щуплым интеллектуалом, ни голубоглазым гигантом, и его недюжинный ум предпочитал выказывать себя в темно-серых глазах, а не в тривиальных залысинах, кстати, совершенно отсутствовавших на покатом лбу. Судя по выражению лица, его обладатель явно старался производить впечатление волевого, неотразимого и властного мужчины. И надо признать, не без успеха. По крайней мере, Анне Сергеевне нередко мерещились в его пронизывающих зрачках все тошнотворные тайны всех спецслужб мира, включая нелегальные и инфернальные формирования…

Они сидели за небольшим столиком из темного стекла и беседовали о вчерашнем происшествии в «Амфитрите».

– То, что там вдруг оказались непонятные грабители, а вслед за ними подозрительный избавитель, можно приписать случаю и на том успокоиться. Но я не любитель странных совпадений. Да и платят мне именно за то, чтобы я пребывал в подозрительном состоянии духа, а не в благодушном…

– Ну и пребывайте себе на здоровье, но зачем же все опять отменять из-за неподтвержденных и довольно туманных опасений? – возразила Анна Сергеевна.

– Вы звонили этой Ольге… – Алихан на секунду замялся, припоминая фамилию фигурантки, – Филиппенко… Знаете, о чем он ее расспрашивал?

– Я знаю, то есть догадываюсь, что вы успели поселить в ее квартире жучков после того как я вас проинформировала об их совместном отъезде.

– За что я вам искренне признателен, сударыня, – счел нужным проявить галантность Алихан. – И вы хорошо сделали, что вели себя с нею как задетая за живое женщина. Это правильная позиция. Жаль, что техника вдруг отказала на самом интересном месте…

– Это, на каком же? – надменно интересуется Анна Сергеевна.

– Нет, не на том, на котором вы подумали, тем более что их было немало и большим разнообразием они не отличались. Микрофоны вышли из строя часа два назад во время визита неизвестного лица, идентифицировать которого нам пока не удалось. Наши психологи и аналитики сейчас работают над этим…

– Рада, что им, наконец, нашлось, чем заняться, – приятно улыбнулась Анна Сергеевна. – Но согласитесь, это не повод, чтобы отложить операцию, стоившую нам стольких трудов. Это… это, по меньшей мере, неблагоразумно! В этой стране всегда ни черта не понять…

– Я понимаю: у женщин, что ближе к сердцу, то и благоразумно, – раздумчиво заметил собеседник. – Но вам, дорогая Анна Сергеевна, это совсем не к лицу…

– Вы… вы… – оскорбленная Анна Сергеевна от волнения перешла на французский («vous, vous»), который, видимо, считала для собеседника языком более доходчивым, чем русский. – Вы – несчастный армяшка с великими идеями и низменными принципами! Из-за таких, как вы… мы…[8] – Она не закончила своей мысли, потому что вдруг напрочь запамятовала, что хотела сказать. Непроницаемое выражение Алиханова лица не потерпело ущерба, было ясно видно, что ему не приходится напрягаться, сохраняя невозмутимую беспристрастность.

– How about one cup of coffee? – спросил он с густым бостонским прононсом.

– К черту кофе! Сначала ответьте, выбраните, а тогда уже и о кофе потолкуем…

– Одно другому не помеха.

Алихан встал, прошел к жаровне и принялся колдовать над двумя медными турками.

– Мозги набекрень, вожжа под хвост, – даешь исполнение моих желаний? Раньше за вами такого не замечалось…

– Ах, Жирайр Меликсетович, неужели вы не понимаете, как важно начать именно сейчас, – напористо возразила Анна Сергеевна, несколько смущенная и собственной выходкой, и комментарием Алихана, но, тем не менее, ничуть не переубежденная.

– Именно сейчас, когда вдруг появляется непонятный охранник из Питера и начинает осторожно интересоваться кем-то из обслуживающего персонала «Амфитриты»?

– Он не называл имен?

– Пока нет, но догадаться нетрудно. Сколько у вас в штате петербуржцев, мисс Анна?

Анна Сергеевна, казалось, вопроса не расслышала. Немудрено – у нее у самой их было целый вагон и маленькая тележка.

– Кстати, Жорж, вы, часом, не в курсе, почему в Европе вдруг резко упали цены на базовые наркотики?

Но Жорж тоже не был лыком шит, тоже туг на ухо. К тому же весь с головой ушел в приготовление кофе…

Послышался мелодичный звон. Алихан, подойдя к своему рабочему столу, который уместнее было бы именовать пультом, нажал одну из множества клавиш. Из скрытых динамиков раздался не менее мелодичный голос его секретарши, уведомивший о приходе мистера Лядова. Вскоре дверь открылась и впустила в кабинет подозрительно трезвого миллиардера.

– Ну, наконец-то они отрубились, – вздохнул Лядов, устроившись в пустующем кресле возле столика.

– Вы так думаете? – приподнял бровь Алихан. Затем попереключал что-то на пульте и тихо о чем-то полюбопытствовал. Должно быть, звук он прибавил, потому что ответ прозвучал громко, на весь кабинет.

– Оба лежат в густом храпе и выхлопе, сэр, но оба притворяются. Приборы показывают, что и тот и другой пребывают в достаточно ясном сознании, чтобы соображать, что они делают…

– Спасибо, Генри, – поблагодарил Алихан и, нажав клавишу, поспешил к жаровне.

– Вам, князь, как всегда, с холодной водой?

Анна Сергеевна не смогла сдержать улыбки. Лядов неодобрительно покосился на Алихана.

– Tu quoque, Brute?[9]

– Что «quoque»? – последовал невозмутимый вопрос.

– Дам веселишь…

– Я вовсе не о том улыбнулась, – возразила Анна Сергеевна. – Я, дядя, прочла в сегодняшней газете, что ты, оказывается, совершаешь по утрам заплывы в сопровождении дрессированных дельфинов, входящих в штат твоей личной охраны. Причем над тобой в это время кружат два вертолета с пулеметами и ракетами, эфир прослушивается АВАКС-ом, а со спутника поступает оперативная съемка этой части акватории Черного моря…

Лядов рассмеялся, махнув на племянницу рукой.

– Опять твой Туров?

– Самое печальное, – заметил Алихан, расставляя на столике чашки с пенистым кофе, – что он снова ничего не приврал, только забыл упомянуть о подводной лодке и торпедном катере с охраной. Боюсь, если так будет продолжаться и дальше, Мишель утратит квалификацию…

Он присел к столу, поднял глаза на притихших родственников и мрачно пояснил: «шутка». Родственники кивнули, но от улыбок воздержались.

– Что скажете о бароне? – сменил тему Лядов.

– Остерман он сомнительный, а барон – настоящий. Подвизается профессиональным экстрасенсом-провокатором. Работает по разовым контрактам. Берет дорого…

– Вы сказали: «экстрасенс»? – оживился Лядов.

– «Экстрасенс» дефис «провокатор», – попыталась быстренько остудить зарождающийся энтузиазм племянница.

– Все экстрасенсы, Тошенька, немножко провокаторы, – пояснил дядя. – Издержки ремесла… – И, обращаясь к Алихану, полюбопытствовал: – Что, действительно экстрасенс?

– Ну, действительно или не очень, это вам, сэр, решать; вы с ним общаетесь. А вот психолог он незаурядный, коль сумел явиться к нам без предварительной договоренности и убедить охрану, швейцара, дворецкого и даже Шумилина в том, что он именно тот, за кого себя выдает.

– А… – начал было Лядов, но передумал и умолк на полуслове.

– Что касается вашего титула, – невозмутимо продолжил Алихан, – то вы же знаете сами, отец ваш не был князем, – простой потомственный дворянин. А вот бабушка, мать вашего отца, действительно была урожденной княжной…

– А как же решение Дворянского Собрания? Неужели липа?

– Дело в том, что существует два таких собрания, друг друга, естественно, не признающие. В одном четко соблюдаются все положения наследования фамилий и титулов. В другом допускают исключения по материнской линии, что на практике зачастую оборачивается банальным торгом.

– Но я же ни пенса не заплатил за это издевательство! – возмутился Лядов.

– Значит, другие заплатили. Те, кто наняли барона.

– Идиотизм какой-то! – покачал головой миллиардер. – Кому это нужно? С какой целью?

– Может быть, с целью втереться в доверие? – предположила Анна Сергеевна.

– Судя по непрочности легенды, скорее наоборот – вызвать подозрения, – заметил Алихан.

– Это-то зачем? – не сдержал изумления Лядов.

– Сэр, я мог бы привести долгий перечень причин, из-за которых кое-кому очень хотелось бы вызвать у нас подозрения. Например, чтобы мы вплотную занялись заведомой пустышкой, тратя почем зря наше время и ваши деньги. Но если начистоту, то мне пока в точности неизвестны намерения господина барона. Я не исключаю попутного варианта…

– Что значит – попутного?

– А то и значит, что доставку грамоты о восстановлении вашего титула, он мог прихватить, что называется, до кучи, а главная его задача в Южноморске ни к нам, ни к вашему титулу никакого отношения не имеет. У него может быть их несколько – главных… Когда не удается получить архиважного, щедро оплачиваемого задания, подобные субъекты бывают вынуждены брать количеством мелких поручений.

– Какое бесстыдство! А еще экстрасенс! – вздохнул Лядов. Племянница от дополнений и уточнений знаков препинания воздержалась.

Помолчали, сосредоточившись на кофе.

– Есть новости в связи с «Амфитритой»? – спросил Лядов, отставляя чашку и берясь за стакан.

– Я распорядился взять под наблюдение обоих наших компаньонов. Пока ничего интересного. Марафет отправился домой поздно ночью в сильном подпитии. Заказал по телефону двух девушек из агентства «Поэтические вольности», однако заснул раньше, чем они явились. Во сне бормотал что-то похожее на стихи его собственного изготовления. Нашим дешифровальщикам удалось разобрать следующее:

Извечной жаждою томима грудь моя, Не остудить ее и пельзенскому пиву…

Далее размер несколько меняется, чего нельзя сказать о теме:

Вокруг меня заботливы и зримы, с бутылкой пива, с рюмкой коньяка, роняя перьев пену, хлопочут херувимы, и Божий глас пронзает облака:

Печаль твоя легка и муки все терпимы, живи пока…

– Жорж, – взмолился Лядов, – ради Бога, сжальтесь, перейдите сразу к выводам.

– Над выводами аналитики пока раздумывают…

– А что Кульчицкий? – подала голос Анна Сергеевна.

– Кульчицкий после конфиденциального разговора со Стохой поехал к себе, выпил в одиночестве своего любимого «Джека Дэниела», затем, выкатив из подсобки газонокосилку, принялся стричь траву на лужайке перед домом. При этом пел во все горло «Help!», между прочим, с ужасным акцентом…

– Как отреагировали соседи?

– Вняли. Один сосед пожаловал с литровой бутылкой «Smirnoff», другой явился вместе с женой и обильной закуской. Устроились прямо на лужайке перед домом и до рассвета объяснялись друг другу в любви и травили анекдоты про «новых русских». Странно, но обошлось без общего плача и мордобоя…

– Хм, – сказал Лядов и взглянул на племянницу. – А ничего мужик этот поляк. Может, тебе все же стоило выйти за него?

Племянница, окатив дядю ледяным взглядом, поспешила вернуть беседу в деловое русло.

– О чем говорил Кульчицкий с Пряхиным?

– Могу воспроизвести запись, если угодно.

– Увольте, – уклонилась Анна Сергеевна от такой чести. – Я их обоих и так каждый день слышу по долгу службы. Изложите суть, если дядя Сёма не возражает…

Дядя Сёма против сути не возражал. Суть же заключалась в следующем. Отсутствовала штатная охрана по причине обезвреживания группы захвата из числа чеченских поставщиков живого товара на предмет выкупа, собиравшейся произвести налет на «Амфитриту» с целью пополнения запаса заложников. Источник информации Пряхин назвать отказался. Конфликтная ситуация, чреватая боевым столкновением, была ловко улажена с помощью дорожно-транспортного происшествия. Связь чернявых налетчиков с чеченскими поставщиками пока не прослеживается. Возможно, ее нет… Однако, судя по всему, ребята эти боевые, пороху понюхавшие, с той существенной разницей, что им, очевидно, никогда не приходилось работать в закрытых помещениях, где нужны особые боевые навыки. Именно поэтому питерцу и удалось взять их так легко. Относительно последнего можно сказать, что с виду он действовал, как профи, но если по существу, то с кондачка, ибо настоящий профессионал не ломится наобум, не зная ни ходу, ни броду… Вот и вся суть, остальное – лирика.

Алихан умолк и, откинувшись на спинку кресла, принял участие в общей задумчивости.

– Скажите, Жорж, а это так важно, какой они национальности? – нарушил молчание Лядов.

– Важно в том смысле, что пока не узнаем этого, не будем знать: важно это или нет.

Дядя с племянницей кивнули и попытались сходу переварить услышанное. Если племяннице это и удалось, то виду она не подала. В отличие от дяди.

– Жорж, – взмолился Лядов в очередной раз – я, конечно, достаточно полоумен, чтобы быть миллиардером, но, боюсь, недостаточно трезв, чтобы уяснить вашу мысль во всей простоте ее замысловатости. Может, просветите?

Алихан позволил себе слегка улыбнуться, вернее, дать понять присутствующим, что в принципе способен достичь даже таких вершин мимического искусства.

– Я хотел сказать, что, возможно, если мы узнаем их национальность, многое станет ясным, очевидным. Не исключено, что именно поэтому они не говорят, либо делают вид, что не говорят по-русски.

– А на каком языке они общаются между собою? – поинтересовалась племянница.

– В том-то и дело, что они молчат, словно немые.

– Может, они и есть немые? – осенило вдруг Лядова.

– Может, – пожал плечами Алихан. – Правда, в милиции за них еще всерьез не принимались…

– А как насчет этого Игоря? Не могло ли быть так, что он заранее все знал? Или он все же Ланселот с прохудившейся крышей? – поделилась своими догадками Анна Сергеевна.

– У нас было слишком мало времени, чтобы это выяснить. Пока известно, что он несколько месяцев назад побывал по службе в какой-то серьезной передряге, был ранен и презентован по выздоровлении мотоциклом. Тем самым, на котором сюда прибыл. Сейчас мы занимаемся его биографией: ищем родственников, друзей, сослуживцев… Кстати, почему бы вам, мисс Анна, не показать его фотографию вашей подруге, ведь они оба родом из одного города?

– Мне бы не хотелось ее сейчас волновать. В ее положении это небезопасно…

– А вдруг это что-то даст? – настаивал Алихан. – Ведь он явно пытался что-то выведать у этой Ольги Обалденной…

– Я так не думаю! – отрезала Анна Сергеевна, воинственно выпрямляясь в кресле. – И беспокоить Машу в ближайшие две недели никому не позволю!

– Хорошо, Тошенька, хорошо. Пусть будет по твоему, – Лядов дотянулся рукой до племянницы и умиротворяюще похлопал по ее роскошному плечу. – Жорж, это действительно так срочно?

– Хотя, – решил не заострять вопроса Алихан, – все это может вполне оказаться пустышкой.

– Вы хотите сказать, может выясниться, что этот парень совершенно случайный человек, нарушивший чьи-то далеко идущие планы? – уточнил Лядов.

– Именно так, сэр. Однако я больше склоняюсь к мнению, что кто-то хочет понаблюдать за нашей реакцией. Хочет выяснить, как мы воспримем такой сюрприз: занервничаем, или проявим выдержку… Впрочем, отнюдь не исключено, что это действительно случайное совпадение обстоятельств, или профилактическая мера, или даже, что мы имеем дело с трутнем…

– Трутнем? – подхватил Лядов. – Кажется, что-то знакомое. Где-то я об этом читал, только не могу вспомнить, в чем суть…

– Трутень, сэр, это человек, которого используют вслепую для передачи определенной информации. Он полагает, допустим, что грабит бар, а нас самом деле он этим ограблением передает кому-то неведомому информацию о каких-то совершенно не связанных с фактом ограбления событиях.

– А он на самом деле грабит бар или только имитирует?

– Обычно на самом. Если, конечно, никто не помешает…

– Хорош трутень! – возмутился Лядов. – И бар ограбил, и информацию передал!

– А в нашем случае, когда ограбление не состоялось, произошла передача информации или нет? – осведомилась племянница.

– Разумеется, произошла. Важен сам факт попытки. Но я никогда не слышал, чтобы трутней использовали подобным образом. Я упомянул о них просто к слову, чтобы показать, – и прежде всего вам, мисс Анна, – что до выяснения всех обстоятельств, нам не стоит предпринимать ничего серьезного.

– Разве нельзя заниматься этим параллельно: и обстоятельства выяснять и к операции приступить? – бросила с вызовом мисс Анна. – Не хватает людей, наймите столько, сколько потребуется…

– Вы, очевидно, забыли об Аникееве. А вдруг это нападение его рук дело?

– Ой, не смешите меня, месье Жорж. Да он не способен найти даже причинное место у собственной жены!

– Тошенька, – удивился Лядов, – откуда такие интимные подробности? Или ты это выдвинула в качестве предположения?

– Анна Сергеевна выдвинула это в качестве констатации факта, – заявил Алихан.

Анна Сергеевна слегка порозовела и, стараясь не глядеть на дядю, пояснила:

– Вы же запретили удалить его микрофоны из моей квартиры. Вот я и уровняла с ним шансы. Он меня подслушивает, а я – его… И вообще этого Аникеева можно еще раз запросто обвести вокруг пальца, как тогда с грузинским ресторанчиком…

Мужчины переглянулись. Лядов вздохнул. Алихан ответил:

– Вы, Анна Сергеевна, судите о нем по тому, каким он бывает дома. Но уверяю вас, на работе это совершенно другой человек: цепкий, хваткий и способный делать правильные выводы из собственных ошибок. Не забывайте, что именно благодаря Аникееву нам приходится держать для него отдельную радиоволну с мнимыми переговорами нашей охраны. Так что второй раз грузинский ресторанчик, боюсь, не пройдет.

– Кстати, о расходах, – упредил племянницу дядя. – Вы уже выяснили, кто и зачем финансирует этого беспокойного джентльмена?

– Это оказалось не так просто, сэр.

– Ну вот, нам только еще одного бинома Ньютона недоставало! – опередила дядю племянница.

– Ну, бином не бином, а то, что нам удалось узнать, похоже, скорее, на бред, чем на достоверную картину реальной действительности…

– Хм, – озадачился Лядов, – нечто подобное я, кажется, сегодня уже слышал…

– Нельзя ли поконкретнее, месье Жорж?

– Именно это я и собирался сделать. Причем специально для вас, мисс Анна. Итак, конкретизирую. Если верить детально проверенной, но пока еще скрупулезно не перепроверенной информации, агентство Аникеева финансируется с бору по сосенке из трех десятков порою взаимоисключающих источников, начиная с Президентского Фонда Поддержки Среднего и Малого бизнеса и кончая сомнительными банками оффшорных зон. Как вам такой расклад, впечатляет?

– Признаться, не очень. Боюсь, вы раздуваете значение этого Аникеева только ради того, чтобы по вашей любимой привычке пополнить свои представления о создавшейся ситуации.

Анна Сергеевна знала куда метить, – был у Жоржа Алихана этот недостаток: он всегда хотел иметь верное представление о ситуации. И днем, и ночью.

– Действительно, я не большой мастак на немедленное принятие решений, – невозмутимо парировал Алихан. – А что касается Аникеева, то если хотите знать, этот ваш альковный недотепа вплотную занялся вашим замужеством и разводом…

– И пусть, пусть сует нос не в свое дело! – резко выпрямилась в кресле Анна Сергеевна. – Ему его так прищемят, мало не покажется!

– Господа! – решительно вмешался, было, Лядов, но тут же пресекся, исправился. – Дамы и господа! Где ваша стойкость? Где ваше терпение? Выдержка? Хладнокровие? И прочие признаки психической уравновешенности? Мы слишком привыкли к тому, что все у нас хорошо. А это – плохо. Не забывайте, в какой стране мы живем, господа! Мы нарушили – или пытаемся нарушить, – природный баланс земли русской: хорошего понемножку, плохого – в неограниченных количествах. И вот нам, пожалуйста, предупреждение, можно сказать, свыше! Чтобы не зарывались, приготовились, мужались и не забегали поперек батьки в пекло!

– А батька кто, дядь-Сём? – не поняла племянница.

Лядов таинственно поднял глаза под надбровные дуги.

На рабочем столе хозяина кабинета зазуммерило. Алихан, пробормотав извинения, воспользовался дистанционным пультом.

– Сэр, мистер Шумилин и мистер гость заснули по-настоящему. Что прикажете с ними делать?

– Кто первым?

– Последний, сэр.

– Разнесите их по их комнатам и подключите датчики к гостю…

– Жорж, – попросил Лядов, – пусть введут этому гостю чего-нибудь этакого, чтоб спал подольше. Заморочил он меня, ей-богу, своей светскостью…

Алихан отдал необходимые распоряжения, нажал кнопку отключения и, обернувшись к боссу, сказал:

– А ведь я вам, Семен Аверьянович, сколько раз предлагал завести себе двойника, а лучше – тройника. Не потеряли бы столько времени зря, да и отрезвляющими препаратами не пришлось бы себя травить. Двойник бы гостя потчевал, а вы бы делом занялись…

– Уж лучше наоборот, – признался Лядов, но слова его заглушили вновь ожившие звуки зуммера.

– Срочное сообщение, сэр! На дом Кульчицкому только что позвонил неизвестный и предложил за двадцать тысяч долларов сообщить ему, кто организовал вчерашнее нападение на «Амфитриту»…

– Он согласился? – быстро спросил Алихан.

– Обещал подумать, сэр.

– Это в его стиле. Не отпускайте его не на шаг. Я должен быть в курсе всех его разговоров и перемещений.

– Слушаю, сэр!

– Воспроизведите мне запись этого разговора, – приказал Алихан, надевая сверхчувствительные наушники.

– Кто бы это мог быть? – подумала вслух Анна Сергеевна.

– Наверное, какое-нибудь инкогнито, – предположил Семен Аверьянович. Тоже вслух.

– Звонили, естественно, из автомата, говорили измененным голосом, на воровском жаргоне, – поведал Алихан, прослушав запись.

– А что, если это пароль? – задался глубокомысленным вопросом Лядов и, не вынеся недоумевающих взоров присутствующих, поспешно пояснил: – Я имею в виду, что, возможно, на самом деле это не обычное коммерческое предложение, а нечто совсем иное, условное, как это принято у трутней… Не знаю, как выразиться яснее…

– Я вас понял сэр, – успокоил босса Алихан.

– Я, кажется, тоже, – сказала племянница.

– Мне остается только позавидовать вашей сообразительности, – сокрушенно улыбнулся Лядов. – О себе сказать того же я не решусь…

– Анна Сергеевна, – прервал затянувшуюся паузу Алихан, – вы в силу ряда обстоятельств знаете Кульчицкого лучше нас. Как долго, по-вашему, он будет раздумывать, и что предпримет?

– А зачем ему раздумывать? – пожала плечами племянница. –

Для таких случаев у него есть гадалка, любимая внучка старухи Изергиль…

– Это такая тощая черная как галка женщина? – уточнил Лядов.

– Как? – удивилась племянница, – и ты, дядюшка, туда же?

– Да я Ванду Митридатовну с детства помню, – стал оправдываться дядюшка. – И потом у нее прекрасный вкус: драпированные белым шелком стены, белый, лишенный узоров бухарский ковер, белый столик в окружении трех диванов, покрытых шкурами белых жеребят, и черное наливное яблочко на белом фарфоровом блюде…

– Яблочко бегает по блюдечку, а блюдечко кажет нам наше будущее: старость, болезни, смерть, – перебила родная племянница родного дядю.

– Ты, Тошенька, как всегда утрируешь, а между прочим, многие ее предсказания сбылись…

– Мне эта особа заявила, что в детстве я была славной послушной девочкой, мечтавшей стать учительницей младших классов, – сообщила Анна Сергеевна и обвела присутствующих более чем выразительным взглядом.

– Прошлое – не самая сильная ее сторона, – согласился Лядов. – Ее конек – будущее. Тут она неподражаема! Вероятность исполнения – не менее семидесяти процентов!

– И это – не предел! – подхватила с энтузиазмом племянница. – Некоторым виртуозам-интерпретаторам удается увязывать происходящие события с предсказаниями на все сто!

– Хиромантия и ясновидение – это науки прогнозирования, а не суеверие, – возразил Лядов. – Великие умы – не нам чета – верили в них не на шутку. Пушкин, Бальзак, Авиценна, Аристотель, Демокрит, Гиппарх, Плиний-Старший, Гай Юлий Цезарь…

– Бальзак, дядюшка, кроме того, верил, что вечерний воздух вреден для здоровья, а Плиний всерьез описывал самые невероятные небылицы, вроде племени одноногих людей, у которых голова находится в брюшной полости… И вообще, что это за науки, устои которых приходится защищать перечислением «великих умов», веривших в ее законы? Это как если бы химия или физика, говоря о наличии в молекуле воды двух атомов водорода и одного атома кислорода, ссылались бы при этом в качестве доказательства своей правоты на гениев человечества: дескать, Бойль в это верил, Лавуазье не сомневался, Эйнштейн не возражал…

– Тошенька, голубушка, ты отрицаешь очевидное. Кем бы я сейчас был, если бы потустороннее не существовало? В лучшем случае старшим научным сотрудником в одной из лабораторий Джи-Эс-Кей[10].

– Ты опять на свое знаменитое видение намекаешь, дядя Сема?

– Это было не видение, мисс Анна, а транс, – уточнил Алихан.

– Все равно, как это ни назови, за пределы естественного оно не простирается. Не в схожем ли состоянии привиделась Менделееву его Периодическая Таблица?

Знаменитое видение, определившее весь дальней жизненный путь Семена Лядова, случилось с ним в пору его учебы в Англии – сам Парацельс явился ему, чтобы поведать рецептуру чудесного средства против гипертонии. Лядов по пробуждении формулу записал, тайком исследовал в университетской лаборатории, исхитрился провести все полагающиеся эксперименты на животных и людях, и запатентовать препарат на свое имя, оставив помогавшую ему в экспериментах компанию Zeneca ни с чем. С этого началась его блестящая карьера фармацевтического магната, этим и продолжилась – общением с душами великих фармацевтов прошлого. Видения, правда, больше его не посещали, но Лядов придумал выход – спиритические сеансы, которые стали исправно снабжать принадлежащие ему специализированные лаборатории гениальными идеями панацей от массово распространенных хворей. Между прочим, Жорж Алихан поначалу категорически возражал против сеансов, полагая, что в условиях плохой видимости, в которой, как правило, проходят эти мероприятия, совершенно невозможно гарантировать безопасность босса, ибо любой участник, прикинувшись духом, может нанести вред его здоровью. Однако впоследствии, убедившись в высокой нравственности и глубокой духовности, имманентно присущей членам Церкви Христианского Союза Спиритуалистов, рьяным прихожанином которой его босс являлся, решил пойти на компромисс – согласился не препятствовать вызыванию духов при условии, если к каждому приглашенному со стороны участнику сеанса будет прикомандировано по одной боевой единице из числа штатной охраны. Подобная практика привела со временем к тому, что большая часть телохранителей Лядова сделались адептами упомянутой церкви, – обстоятельство, позволившее Алихану резко ограничить число участников спиритических сеансов со стороны в связи с их ненадобностью…

– Ну это, Тошенька, вопрос спорный – имел ли сон-видение Менделеева естественное происхождение или все же иррациональное, потустороннее. Лично я склоняюсь к мнению, что если бы Дмитрий Иванович вместо того чтобы критиковать Бутлерова, примкнул бы к его спиритуалистическим изысканиям, то одной лишь Периодической Таблицей Элементов его в вклад в науку не ограничился…

– Дядь Сема, ты чего?! – едва не всплеснула в возмущении ручками племянница. – А водка сорокоградусная?! Ее что, Пушкин придумал?

– Мистер Алихан, – прервал научный спор голос секретарши, раздавшийся из скрытых динамиков, – Слэйтер просится к мистеру Лядову.

Спустя полминуты в кабинет вошел дворецкий. Важно прошествовав в направлении хозяина, остановился на почтительном, предусмотренном этикетом, расстоянии, и доложил:

– Для репетиции заката все готово, сэр.

– Спасибо, Мортон. Что-нибудь еще?

Дворецкий замялся.

– Говорите, Мортон, не стесняйтесь.

– Мне было сообщение, сэр!

– Какое и откуда?

– Оттуда, сэр. Я читал Писание и по своему обыкновению, которому вы меня научили, водил пальцем по строчкам. Мой палец вздрогнул и замедлил свое движение ровно пять раз. Буквы оказались следующие: L, B, O, M, O… Не знаю, согласитесь ли вы со мною, сэр, но моя интерпретация этого послания однозначна: речь идет о процветании…[11]

– Срочное сообщение, сэр! – вновь привлек к себе внимание пульт связи. – Четверть часа назад Ольга Филиппенко обвинила Игоря Сурова в злостном изнасиловании своей особы!

Присутствующие в недоумении уставились на пульт.

– Вы ошиблись с интерпретацией, Мортон, – пришла в себя первой Анна Сергеевна. – Буквы послания означают не английское слово bloom, а русское «облом».

– Если бы миледи была столь любезна, чтобы объяснить, что значит это загадочное русское слово…

– Примерно то, Мортон, что вы сейчас почувствовали, когда узнали, что ошиблись, – сказала Анна Сергеевна и с вызовом оглядела присутствующих.

– Полностью с вами согласен, мисс Анна, – поддержал ее Алихан. – Теперь, надеюсь, вам понятно, почему с началом операции стоит повременить?

– Нет, не понятно. Я по-прежнему настаиваю на ее немедленном начале, – последовал незамедлительный ответ.

Алихан вздохнул. Лядов с Мортоном последовали его примеру.

Глава третья

1

Жизнь полным полна неприятностей и непропорционально несправедливый ломоть может достаться любому, почему бы и не тебе?

С такой, прямо скажем, не слишком бодрящей мыслью проснулся после ночных трудов Станислав Эдуардович Кульчицкий. Первым делом он взглянул на часы, вторым – поморщился. Давненько он не давал себе такой поблажки – часы показывали ни много, ни мало, аж десять минут первого. Он закрыл глаза, и мысль вернулась, чтобы вновь повториться во всей красе своей безутешности.

– Но почему именно мне? – возразил Кульчицкий чуть ли не вслух. И сел на постели. Должно быть, сделал он это с излишней в его состоянии резвостью, потому что в голове, словно пономарь взбесился – такой малиновый звон поднял, что не будь черепная коробка по природе звуконепроницаемой, то, поди, и в самом Мулене прихожан повторной мессой осчастливил бы.

Станислав Эдуардович сжал голову руками и мучительно замычал, не смея ругнуться, поскольку твердо помнил, что «восстав от сна, прежде всякого другого дела» надобно стать «благоговейно, представляя себя пред Всевидящим Богом, и, совершая крестное знамение», произнести: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь».

Вот теперь уже можно соорудить что-нибудь многоэтажное. Но колокола смолкли, нервы притихли и, кроме банального «пся крев», ничего у Кульчицкого не соорудилось. Плохая, между прочим, примета: ежели с утра не сквернословится, быть дню неудачным. Одно утешало: утром это назвать было нельзя.

– Слава Те, Господи! – подумал Кульчицкий, выйдя на террасу, – какое там утро, когда солнце уже черти где!..

Действительно, упомянутое светило, уперевшись темечком в зенит, явно пыталось обозначить полдень. Станислав Эдуардович нырнул в сень дикого винограда, раскинувшегося зеленым шатром над террасой, и, свесившись через перила, с тоской посмотрел на оставленные молочником йогурт, почтальоном – газеты, и неизвестно кем (то ли поклонницей, то ли полицией) букет цветов тревожно-красного цвета. Отвернулся, зевнул и вяло чертыхнулся, вспомнив, что у домработницы сегодня выходной, и, стало быть, завтрак в постели отменяется.

Он вернулся в дом, спустился вниз, забрал с крыльца ежедневное преподношение и поплелся на кухню в глубоком понуром раздумье: то ли завтрак, то ли ленч… А может, заказать что-нибудь в ближайшем бистро быстрого обслуживания по телефону? Или самому туда наведаться пешочком? Пицца, гамбургеры, картофель фри, кока-кола в нос, и всё это на картоне, в бумаге, в пластмассе, а дома сервизы саксонские, куверты лиможские, хрусталь богемский, стекло венецианское, гжель, столовое серебро, хохлома… Что там еще?..

Станислав Эдуардович открыл кухонный шкаф, достал коробку с «Геркулесом», понюхал, ничего не разобрал, вернул на место. Дернул среднюю дверцу холодильника, взглянул на две шеренги яиц, сочный шмат бекона и отвернулся. А ведь ему так нравились эти сугубо западные завтраки с их овсянками, джемами, тостами, яйцами в мешочек, апельсиновыми соками… Отведаешь с утра эдакого и чувствуешь себя частью великой человеческой общности, имя коей – цивилизация. Но порою в нем вдруг ни с того, ни с сего просыпались атавистические инстинкты славянских предков, удержать которые ему было не по силам. Тогда он гневно отметал все субтильности здорового образа жизни (или, если угодно, оптимального режима функционирования) и, временно отстранив от плиты домработницу, лично сооружал на завтрак что-нибудь чудовищно жирное, перенасыщенное холестерином, крахмалом и прочими супостатами просвещенного человечества. После чего, умяв за обе щеки это безобразие, облегченно вздыхал и принимался вяло размышлять, под каким уважительным предлогом отбояриться сегодня от работы, от всех этих бизнес-ланчей, деловых встреч на теннисных кортах, романтических свиданий с престижными самочками, – чем лишний раз подтверждал историческую правоту поборников полезного питания…

Но к сегодняшнему дню эти генные сбои отношения не имели. Не предки сегодня беспокоили Станислава Эдуардовича, но современники. И чего им, спрашивается, не живется мирно? Чего им неймется? Вечно суетятся, мельтешат, каких-то благ добиваются, чего-то достичь норовят. И ради этого готовы буквально на всё. И фигурально – тоже. Вместо того, чтобы о вечном подумать, звездное небо в одичалом сердце нравственным законом запечатлеть, этот шибко деятельный современник на чужое, знай себе, зарится, да каверзы измышляет одна другой хлеще, – как бы это чужое своим сделать…

Спасаясь от подступающей мерехлюндии, Станислав Эдуардович направился в ванную, где, презрев джакузи, принял контрастный душ. Мерехлюндия, шипя, отступила. Еще бы! Капля камень точит, а уж эту напасть и подавно изведет… Он постоял под душем еще минут пять для верности и, покинув кабинку, принялся энергично обтираться полотенцем перед гигантским, во всю стену, зеркалом. При этом, к собственному удивлению, оглядывал себя отнюдь не самовлюбленным взором. Скорее, пытливым, словно знакомился.

Лицо сытое, довольное, после бритья станет гладким. Лицо, заклейменное тавром достатка, – без всяких внешних проявлений внутренней жизни, которой как бы и не полагается при такой внешности иметь. Да и весь он с головы до ног явно не относится к эстетическому типу мужчин, склонных к бледности, бедности, худобе и разлитию насмешливой желчи. Но это еще полбеды. Полная беда в том, что без пиджака от Версачи, брюк от Кардуччи и обуви от Гуччи, он совсем не тянет на того, кем хочет казаться, – энергичным, компетентным, притягательным…

Мерехлюндия, почуяв поживу, вновь стала проявлять свой коварный нрав, – красться в одурманенное самокритикой сердце тихой сапой. И десяти лет не пройдет, как он превратится в старого облезлого холостяка, спасающегося тайным пьянством от вечных спутников человека: Тревоги, Ужаса, Суеверий. А ведь как легко и просто все когда-то казалось! Всего и делов, что присмотреть себе влиятельного друга, вычислить престижную возлюбленную, рассчитать до мелочей вечное счастье… Да, в восемнадцать лет мир полон черно-белых истин. В тридцать – окрашен в тысячи мрачно-серых тонов. И только в пору зрелости начинаешь понимать: мир ни при чем, все дело в оптике. Странно, с чего бы его оптике быть тусклой? Вроде бы он имеет всё, что можно иметь: здоровье, интерес к жизни и даже некоторую удовлетворенность ею. Но вот тянет его подчас сделаться отшельником, мечтателем, романтиком, – в лучшем смысле этого гадкого слова. Может, это реакция на богатство? Не зря ведь говорят, что с богатства начинается рабство. А рабство ведет к духовной нищете. Нищие же духом блаженны, ибо их есть Царство Небесное. Следовательно, он на правильном пути…

От такого несколько неожиданного вывода Станислав Эдуардович едва не полоснул себя бритвой по горлу. То есть он полоснул, и если бы его бритва принадлежала к числу обычных кровожадненьких бритв, – из тех, что рекламируют в отрывных календарях под рубрикой «самоубийце на заметку», – то на этом его земное существование сменилось бы иным, и ему бы представилась прекрасная возможность проверить на практике верность своих выводов относительно собственной духовной нищеты. Но поскольку он пользовался особой бритвой для астронавтов, которой невозможно не только зарезаться, но даже какому-нибудь инопланетянину кровя пустить, то и остался в живых и невредимых. Только чуток с мысли сбился, с вывода на вывод перескочил. Дескать, экологически вредно не только реки химическим дерьмом гробить, но и целомудренную чистоту мозгов въедливыми выделениями ума засорять. То бишь – думать. Вот так это, между прочим, и бывает. Мозг свербит мысль. Мысль донимает память. Память третирует подсознание. Подсознание давит на комплексы. Комплексы унижают мозг. В результате лучшим другом пациента становится психиатр, родным пристанищем – комната, обитая периной, а не обложенная изразцовым кафелем. И что из этого следует? – поинтересовался у собственного отражения Станислав Эдуардович. И, не дождавшись вразумительного ответа, ответил сам. А из этого следует, что он совершенно правильно возмечтал войти в число тех сверхбогатеев, которым не требуется много думать, поскольку для этого у них имеются поверенные, управляющие, секретари, референты и прочая яйцеголовая мелочь…

Вообще, относительно мечтаний Станислава Эдуардовича Кульчицкого следует заметить, что они всегда отличались удивительной последовательностью и принципиальной достижимостью. Как мечтатель Станислав Эдуардович был чужд тщеславия иных изощренцев, предпочитающих иметь исключительно несбыточные мечтания, ибо грош цена тому мечтателю, чья мечта сбылась. В школе он мечтал поступить в торговый институт. В институте, подрабатывая в ресторане официантом, мечтал о должности администратора в том же ресторане. Сделавшись администратором, положил глаз на директорское кресло. Став, наконец, директором, принялся грезить о комфортабельном доме и шикарной машине, да не абы какой, а о конкретной – белом «Мерседесе» без верха (кабриолете – если быть точным и изящным). Добившись и того и другого, немедленно обратил свои мечтательные взоры на солидный счет в швейцарском банке, океанскую яхту не менее шестидесяти метров длинной и… красивую, образованную, хозяйственную и без памяти влюбленную в своего мужа, то есть в него, в Кульчицкого, жену. Why not ladies and gentlemen?[12] Нормальный мужик, – не скопидом, не брюзга, не умник, даже не бисексуал. К тому же денежный; сказывают, в швейцарском банке счет имеет, а в итальянских доках вот-вот со стапелей яхту его на воду спустят. Опять же дом о шести спальнях и одном бассейне, два автомобиля, влиятельные знакомства, блистательные наряды, недурственная наружность. Неудивительно, что Станислав Эдуардович приобрел репутацию одного из самых завидных женихов побережья. Особым успехом он пользовался у тех разборчивых невест, что мечтают не просто удачно выйти замуж, но еще и красиво. То есть с долгими романтическими ухаживаниями, лирическими прогулками под луной на собственном катере жениха и чинными кутежами в лучших клубах и ресторанах. Словом, Агафья Тихоновна, то бишь Станислав Эдуардович, оказался в большом затруднении, – количество хорошеньких женщин, мечтавших сделаться его верными и любящими супругами, тянуло на приличный гарем. Причем некоторые из этого списка при ближайшем рассмотрении оказались замужем, обремененные детьми, свекровями и другими нервными привычками законного сожительства. И хотя они клятвенно обещали ко дню свадьбы напрочь избавиться от этих незначительных недостатков, Кульчицкий, не без внутренней борьбы, вынужден был, как обожают говорить американцы, сбросить их со счетов. Да и вообще, не станем скрывать, в результате этих матримониальных хлопот его природная доверчивость была порядком поколеблена в своих основаниях. Порой ему даже казалось, что за его деньги любая из претенденток готова почти на всё, кроме, разумеется, предательства родины, супружеской измены и группового секса. Хотя в последнем Станислав Эдуардович не был так же прочно уверен, как в первых двух. В отчаянии он горько сожалел, что в молодые годы не женился как все: по пьяне, по глупости, по половой дури. А ведь мог – чего-чего, а этого добра всегда хватало. И тогда он с несвойственной ему мудростью решил жениться на той, с кем впервые почувствует себя дорогим, любимым, бесценным и единственным. Каким-то таинственным образом весть о новом критерии отбора стала известна всему выводку претенденток. Между прочим, к вящему их одобрению. Пора, давно пора на деле выяснить, кто ему пара. К тому же чрезмерная галантность вредит рождаемости не меньше, чем хроническая импотенция… Каково же было их разочарование, когда обнаружилось, что чувствовать себя дорогим, любимым и единственным Кульчицкий собирается не иначе, как только через импортные презервативы со всякими прибамбасами вроде усиков, бороздок, шестеренок и колесиков. Даже замужние кандидатки охолонились, призадумались. Зато был окончательно развеян миф о непомерной самовлюбленности Станислава Эдуардовича. Всем стало ясно, что если он и любит себя, то все же не до такой эгоистической степени, чтобы не разделить этого чувства с достойной кандидаткой в жены. Согласитесь, не всякий холостяк способен на такие жертвы.

С тех пор молва и нарекла его «плейбоем». Поэтому когда в мэрии возникла гениальная идея учредить в Южноморске первое в мире учебное заведение, которое поставит подготовку плейбоев на научную основу, власти без обиняков обратились за помощью к Станиславу Эдуардовичу. Из чего народной молвой был сделан логичный вывод, что именно образ жизни Кульчицкого навел одного из помощников мэра на эту светлую мысль.

Польщенный Кульчицкий незамедлительно прибыл на Ратушную площадь для встречи с мэром. Встреча состоялась в Круглой гостиной и прошла, несмотря на умеренное количество поданных напитков, в теплой дружеской атмосфере взаимопонимания и взаимопомощи. Мэр произвел на Кульчицкого весьма благоприятное впечатление. Причем не только своей почтенной профессорской внешностью, но и умением складно, гладко и велеречиво говорить, не гнушаясь шутки и забористых анекдотов. Что касается впечатлений мэра от встречи с Кульчицким, то о них красноречиво свидетельствовало назначение последнего почетным проректором Академии Плейбоизма. Злопыхатели, правда, утверждали, что дело тут не в личности Станислава Эдуардовича, а в количестве нулей пожертвованной им на Академию суммы, и при этом не упускали случая намекнуть, что будь сумма убедительней, Кульчицкого пожаловали бы в почетные ректоры, а не проректоры, что никоим образом не соответствовало действительности, поскольку такой должности как «почетный ректор» и вовсе нет в природе.

Будучи уже как бы официально утвержденным в приписываемом ему молвою качестве, Станислав Эдуардович счел своим долгом, отложив до времени мечты о семейном счастье, предаться подобающей его положению признанного плейбоя жизни. И с этой целью переключил свое уже отнюдь не матримониальное внимание с местных кандидаток в жены на приезжих претенденток в дамы сердца. Стоит ли говорить, что недостатка в последних он не испытывал?.. Об его галантных похождениях слагались легенды. Практически всех знаменитостей женского пола, имевших неосторожность посетить Южноморск, молва немедленно заносила в реестр его сердечных побед. Так что бедному Станиславу Эдуардовичу приходилось соответствовать: хочешь – не хочешь, тянет – не тянет, полшестого или ровно двенадцать, но будь, плейбой, любезен исполнить свое плейбойское предназначение: очаровать, обворожить, ослепить, умаслить, вскружить голову, усыпить бдительность, пустить пыль в глаза, повесить лапшу на уши, ну и еще чего-нибудь куда-нибудь ловко пристроить.

Знаменитости стоят дорого. Вскоре Станислав Эдуардович понял, что если будет продолжать плейбоить в прежнем темпе, то в недалеком будущем либо окажется у врат богадельни, либо нарушит железное правило неприкосновенности основного капитала. Возникла настоятельная необходимость увеличить свои доходы. Однако пускаться вплавь в незнакомые воды отказывался. Он не кто-нибудь, он – ресторатор, и неплохой ресторатор. А что делает ресторатор, заскучавший доходами, получаемыми с ресторана? Правильно, открывает еще один ресторан. Затем третий, четвертый, пятый, и так, пока его рестораны не обмозолят глаза и желудки всему миру. Это то, что называется «экстенсивный путь». Очень привлекательный для натур, отмеченных наполеоновским комплексом. К счастью (или – к сожалению), Станислав Эдуардович этим комплексом не страдал, поэтому он выбрал иной, противоположный, интенсивный путь. Задумка у него была интересная, но трудноосуществимая: возвести на берегу моря нечто вроде аналога знаменитого клуба «Эверглэйдс» в Палм-Бич, но с одним существенным дополнением: приглашать к себе с гастролями прославленные рестораны мира вместе со своими кухнями и развлекательными программами. Например, «Максим», «Лидо», «Сибилла», «Арагви»… Идея сколь светлая, столь и дорогостоящая, – без компаньона не потянуть.

И компаньон нашелся, да еще какой компаньон! Сам миллиардер Лядов заинтересовался проектом. Позвонил, пригласил встретиться с его представителями, обсудить, просчитать, достигнуть консенсуса, заключить сделку…

Встретиться условились в служебном кабинете Кульчицкого. Радушный хозяин поджидал гостей у черного входа в свой офис, что на Рождественской улице (бывшая Мавзолейная). На каком небе пребывал Кульчицкий, дожидаясь представителей Лядова, неизвестно, но когда они подъехали, вышли из лимузина и любезно поздоровались, Станислав Эдуардович очутился аккурат на седьмом. И то сказать: от её улыбки осветилась вся улица, да еще пара переулков в придачу.

– Анна Сергеевна…

– Кульчиц… то есть Станислав Эдуардее…ович, – не растерялся Кульчицкий.

– Поверенный в делах господина Лядова мистер Уиллард.

– How do you do?

– Очень приятно. Вас так же…

– Главный управляющий делами мистера Лядова, месье Алихан…

– Bonjour!

– Взаимно…

А мог бы ничего и не отвечать, – его деловито-открытое американское рукопожатие сказало им всё. Кроме рукопожатия Кульчицкий пробовал также овладеть каким-нибудь иностранным языком, полагая, что ему, как знатному плейбою, не пристало обходиться в своем плейбойском быту одним, пусть и великомогучим языком. Станислав Эдуардович пожелал выбрать язык Данте и Петрарки, которых, правда, не читал, но о которых был изрядно наслышан, в особенности об их великих соотечественниках: Версачи, Гуччи, Дуче… Через пару недель усиленных занятий на курсах, когда он уже мог почти безошибочно отличить «бону джорну» от «арри», которая «видерчи», изнеможенные преподаватели, нервно улыбаясь и заговариваясь, объявили, что если он богат и щедр, языки ему вообще без надобности, за него объяснятся денежные знаки, – язык, как говорится, равно для всех родной и внятный каждому, как скандальная новость…

То, что предложили Кульчицкому представители Лядова, было не совсем тем, на что он рассчитывал. Фактически ему предлагали возглавить казино с рестораном. Само собой, на уровне мировых стандартов благоустроенное. Станислав Эдуардович, нервно оглядываясь на поразившую его воображение красавицу, высказал некоторые сомнения относительно своей компетентности в игровом бизнесе. К его удивлению, партнеры поняли его правильно. Тот, которого представили как «месье», заговорил вдруг на приличном русском языке, убедительно и по существу.

– Господин Кульчицкий, думаю, вы не хуже нас понимаете, что в России любой бизнес опасен для жизни бизнесмена. Так что куда вкладывать деньги, скорее дело вашего характера, темперамента, а не прагматических способностей. Разбогатеть, как и разориться, можно в любой отрасли, начиная с торговли наркотиками и кончая производством детских ползунков. Смерть от руки конкурентов грозит нам повсюду. Слава Богу (и немножко господину Лядову), что в городе, в котором мы с вами живем, нет ни рэкета, ни криминальных разборок, ни заказных убийств. Более того, Южноморск – это единственное место на всем пространстве бывшей империи, где, так или иначе, соблюдаются принципы faire play[13]. Не мне вам говорить, что за последние пять-семь лет здесь, несмотря на все катаклизмы, сотрясающие Россию, не обанкротился ни один банк, не обесценилась ни одна акция, допущенная до участия в торгах на фондовой бирже. Уж не стану упоминать о прожиточном минимуме, который в Южноморске на порядок выше, чем по всей стране… Но обязательно упомяну об игорном бизнесе Южноморска – одной из самых процветающих отраслей, обеспечивающей население высокооплачиваемой работой, а городской бюджет тридцатью пятью процентами всех налоговых поступлений. Вам нужны наши деньги, нам необходим ваш опыт, ваши организаторские способности и, не стану скрывать, ваш имидж… Мы отдаем себе отчет в том, что наши условия несколько не соответствуют вашей идее. Но мы не против нее, мы «за», мы только предлагаем не спешить, двигаться к свершению того, что вы задумали, поступательно…

И так далее. И все в том же духе. Попробуй не проникнуться их правотой. Попробуй не поверить в их благие намерения. Тем более, когда в двух шагах от тебя восседает во всей своей красе, во всем величии своего очарования девушка твоей мечты. Той самой – щей горшок и сам большой. А когда Станислав Эдуардович уразумел, кому и кем она приходится, у него и вовсе все последние сомнения отпали. Была – не была, где наша не пропадала! Притом, что Бог вывезет, черт не съест – подавится!.. И бесшабашный плейбой согласился… серьезно подумать над их предложением в течение недели, на что партнеры немедленно отреагировали понимающими улыбками деловых людей. После чего, вежливо отказавшись от ужина и попросив поддерживать с ними связь через miss-mademoiselle Ann-Annette, откланялись, оставив на письменном столе хозяина высококалорийную пищу для семидневных размышлений в виде многостраничного проекта договора. И хотя мысли последнего витали в облаках в поисках подходящего случаю воздушного замка, деловая, то есть рожденная не праздно воспарять, а целенаправленно ползать, ипостась его естества уже беспокоила телефонным звонком своего адвоката.

– Это не контракт, а свадебный подарок, – вынес свой вердикт адвокат, ознакомившись с проектом, который предусмотрительный плейбой не поленился пропустить через компьютер, дабы заменить имена собственные математическими псевдонимами: x, y, z…

– Женишься? Поздравляю…

И этот суровый ветеран альковных баталий, этот знаменитый элегантиарум всего побережья в ответ нежно зарумянился. Одно слово – блондин.

Плейбои тоже люди и всё человеческое им в кайф. Они, бывает, даже влюбляются. Истории известны такие случаи. Достаточно вспомнить Давида Первого, Эдуарда Четвертого, Генриха Восьмого, – уж не станем упоминать о таких корифеях этой науки сладко жить и мило побеждать, как Дон Жуан, Казанова или Билл Уильям Клинтон…

Поддерживать связь с партнерами по предполагаемому бизнесу Станислав Эдуардович начал прямо со следующего утра, которого еле дождался, ворочаясь с боку на бок в полном постельном одиночестве на своей кровати размером – если не преувеличивать – с теннисный корт. Ни деловой шарм, ни высокомерная снисходительность избалованной племянницы миллиардера не остудили его пыла. Он воспринял все это как должное. Их встречи происходили, ясное дело, в самых подобающих местах: в шикарных ресторанах, элитных клубах и прочих ареалах обитания сливок общества, и носили довольно невинный характер. То есть сугубо деловой. Никакого флирта, гуляний под луной, роскошных букетов, внезапных соприкосновений головами, руками и прочими частями тел, предназначенных для телячьих нежностей. Все строго в рамках делового этикета: вежливые улыбки, общие слова и цифры, цифры, цифры… Единственное отличие – Станислава Эдуардовича не замораживают, подобно прочим, ледяной вежливостью. Оно и понятно: как же он тогда контракт подпишет?

Терзаемый любовным томлением, Кульчицкий решился на отчаянный шаг – приобрел под видом туриста у какого-то торгаша на блошином рынке толковое пособие на тему: «Как стать нежным, чувственным, современным мужчиной в полном расцвете либидозных сил». Бегло просмотрев его на сон грядущий, с удовлетворением отметил, что образцом для подражания авторами пособия был избран если не он сам, то кто-то чрезвычайно на него похожий. Это его взбодрило, причем настолько, что на следующий день он отважился пригласить своего очаровательного партнера по переговорам навестить охотничий домик в горах под предлогом кормежки одичавших оленей. Приглашение было благосклонно принято. Станислав Эдуардович вновь не сомкнул глаз всю ночь, сперва составляя список того, что им может пригодиться в горах, затем загружая все эти предметы форс-мажорного обихода в свой многожильный «лэндровер».

…И вот они, наконец, вдвоем, вдали от шума городского, а также от завидущих глаз несостоявшихся невест и хищных взоров женихов-перехватчиков, но главное – вне досягаемости соглядатаев светских хроник. Кульчицкий от волнения молчит, якобы полностью сосредоточившись на управлении перегруженным автомобилем. Анна Сергеевна отрешенно улыбается проносящимся за окошком кустам и деревьям. Потом, обернувшись к водителю, предлагает ему остановиться на обочине и немедленно заняться с ней любовью.

Тон надменный, голос приятный, с хрипотцой, вызывающей вполне определенный интерес. Ошеломленный слуховой галлюцинацией Кульчицкий едва не срывается в пропасть. Отчаянно тормозит и неимоверным усилием воли заставляет себя взглянуть на свою попутчицу.

Попутчица улыбается ему так, словно предложила выпить по чашечке кофе в придорожном кафе.

– Вам нездоровится? – любопытствует она и, не дождавшись ответа, высказывает следующее предположение, – Или обивки жалко?

– До… – произносит спекшимся от волнения голосом Кульчицкий, нервно кивая в неизвестном направлении, – до…мика… рукой под…дать…

– Или раком, – пошло шутит Анна Сергеевна.

А он-то, дурак, решил, что хорошо воспитанные девушки не испытывают плотских страстей, – ничего, кроме платонической благосклонности к избраннику своих родителей или дядь…

Полный отпад и конфуз. В мозгу бьется назойливым мотыльком окрыляющая истина: «робких женщины не любят, не любят…». Хорошо робким!

Станислав Эдуардович поднимает виноватые глаза и неуверенно улыбается, и решительно тянется губами запечатлеть целомудренный голливудский поцелуй на устах своей возлюбленной…

– Вас не беспокоит, что любая выскочившая из-за поворота машина может столкнуть нас в ущелье? Я-то успею выпрыгнуть, а вот вам, кроме как в пропасть, прыгать некуда…

Но Станиславу Эдуардовичу не до таких пустяков как жизнь и смерть, если ему и жаль чего, то единственно огня, готового в нем просиять, и вместо голливудского поцелуя у него получается нечто по-мосфильмовски развратное.

– Ффу! – лепечет Анна Сергеевна. – Сколько сырости!

– То ли еще будет, – думает Станислав Эдуардович, давая волю рукам, и шарит липкими пальцами по всевозможным нежностям, промежностям, припухлостям, – словом, гуляет по плейбойским угодьям, с радостным изумлением узнавая знакомые ландшафты… И вот уже Анна Сергеевна оглашает окрестности страстным воплем жертвы полового разбоя, когда Станислав Эдуардович, извернувшись в автомобильной тесноте, входит в нее; и долго потом бранится нехорошими словами в сладострастном забытьи, вонзая ему в спину наманикюренные ногти.

– Господи! – недоумевает Станислав Эдуардович, с трудом ворочая своим дородным детородным в на редкость узком отверстии Анны Сергеевны, – за весь трах ни единого ласкового словечка! Даже котиком не назвала!..

И только по окончании сладостного процесса, обнаружив, что в любовной запарке слегка ошибся щелью, Станислав Эдуардович начинает понимать причины некоторых странностей, имевших место в отбушевавшем коитусе. А он-то, стрелок Ворошиловский, чуть от гордости не рехнулся, губу раскатал: с девушкой е…сь! С целочкой сношаюсь!.. Между прочим, кишечник хотя бы изредка опорожнять надо. Ну да кто же ожидал, что супостат с тылу нагрянет?..

Анна Сергеевна, держась ручками за пострадавшее место, глядела на него как на какое-то насекомое. Правда, трудно сказать, какое именно. Одно дело, когда на тебя смотрят как на трудолюбивого муравья или мистическую божью коровку, и совсем другое – когда как на какую-нибудь сколопендру-садистку или мерзкого таракана. Хотя в любом случае неприятно. Расстроенный плейбой разразился невнятными оправданиями: мол, впервые с ним такой казус приключился, был ослеплен страстью и все такое прочее. И предлагает немедленно исправить ошибку. И, не дожидаясь согласия, лезет исправлять. Но Анне Сергеевне, – даром фамилия нерусская, – что коня на скаку остановить, что пожар сердечный потушить, – раз плюнуть. Или два слова сказать. С высокомерным презрением:

– Станислав Эдуардович, я решила, что не прочь стать вашей женой.

Сказала и брезгливо отвела в сторону от цели орудие мужской любви…

Да, верно в народе говорят: ничто не бывает так предсказуемо непредсказуемо, как красивая женщина. Именно в это мгновение Станислав Эдуардович вдруг с отчетливой ясностью осознал, что ему, собственно, всегда была нужна хозяйка дома и любящая мать, как минимум, двоих детей, а вовсе не блистательная жена для светской хроники, какой, по его мнению, только и может быть несравненная Анна Сергеевна. А впрочем…

Через три дня состоялось торжественное подписание контракта. Ибо плейбой – это все же не банальный бонвиван, но человек, мудро сочетающий интересы тела с выгодами дела (см. «Введение в основы плейбоизма» под общей редакцией Стэнли Дж. Эббота. Южноморск, издательство «Конгресс», 1991). А что может быть выгоднее семидесяти пяти процентов акций перворазрядного казино клубного типа, которое, не чуждые греческой мифологии компаньоны, окрестили в честь редко упоминаемой супруги Посейдона «Амфитритой»? Уж не станем намекать на нешуточное приданное, ожидающее избранника единственной племянницы миллиардера…

О помолвке влюбленные решили объявить через месяц. Станислав Эдуардович разрывался между сметами и списками приглашенных на прием. Надо сказать, что со сметами строительной компании дело продвигалось значительно легче, чем со списками приглашенных, что, в общем-то, было неудивительно, поскольку первые утверждал или отклонял Кульчицкий лично, тогда как вторые должны были пройти строгую проверку невесты.

Странно, но и после интимной близости непринужденнее Станиславу Эдуардовичу с Анной Сергеевной не стало. Ему по-прежнему приходилось в общении с ней старательно строить фразы, в результате чего его ум начал стремительно развиваться в каком-то совершенно отвлеченном, некоммерческом направлении. Попросту говоря, он перестал называть вещи своими именами. Ему все время казалось, что есть какое-то иное, более благородное, более изысканное слово, обозначающее ту же самую суть. А если и нет, то ее – эту суть – все равно можно и нужно выразить как-то иначе, тоньше, изящнее. Словом, он так увлекся облагораживанием своего лексикона, что снискал у своей невесты репутацию «заслуженного эвфемиста республики», который, грубо выражаясь, говно калом не назовет, в лучшем случае «нежелательным веществом». Станислав Эдуардович воспринял эту милую шутку как непристойный намек на его простительную промашку, которой он, видит Бог, никогда бы впредь не допустил, если бы его об этом спеиально не попросили…

Кульчицкий стремительно правел в своих взглядах на брак и втайне уже не раз подумывал преподнести своей будущей супруге роскошное издание «Домостроя», где, по его мнению, было в удобопонятном виде сконцентрировано все, что необходимо для семейного счастья. Удерживала его от этого шага только их совместная с Анной Сергеевной нерелигиозность. Не то чтобы он в Бога абсолютно не верил, но, будучи ортодоксальным материалистом, напрочь отрицал чудеса, охотно допуская существование Высшего Разума, – уж очень ему все кругом казалось разумным, отрадным, исполненным смысла… Он все никак не мог собраться с духом, чтобы поговорить на эту тему со своей суженной. А поговорить было крайне необходимо, – Кульчицкому страсть как хотелось скрепить холодную деловитость подписания брачного контракта умилительной торжественностью церковного венчания. Он мечтал услышать из уст священнослужителя проникновенный вопрос: согласен ли он любить, хранить и почитать свою супругу в богатстве и бедности, в здравии и в недуге… или как там об этом в фильмах сказывают?..

– Церковь примиряет богатеев со своей совестью. Пришел, помолился, исповедался, опростался, пожертвовал от щедрот мамоны зелененьких, и уже на душе легче, спокойнее, можно продолжать в том же духе – обманывать, лжесвидетельствовать, стяжать, прелюбодействовать… Для бедняков же это – храм слезных жалоб, робких просьб и великих упований, что их притеснители получат на том свете сполна, что их боженька обязательно отомстит за них… И вы, Станислав Эдуардович, хотите, чтобы я стояла в этом помещении с нелепым обручем на голове и трепетно соглашалась со всякой сакраментальной ахинеей, которую вычитает жрец в своем требнике?

Такой холодный душ обрушился на Кульчицкого, стоило ему, набравшись мужества, заикнуться о венчании. В памяти вдруг всплыло чье-то мудрое изречение: будто бы удачно жениться, – значит встретить в жене благодарного слушателя своего бреда, будто бы такие пары не в состоянии разлучить даже смерть… Если это правда, думал Станислав Эдуардович, то брак наш будет неудачным, и разлучить нас сможет любая мелочь. А венчание – не мелочь. И не бред. Вслух же сказал:

– Значит, ты… вы атеистка?

– Эх, Стасик, – вздохнула невеста невесело, – тебе бы три извилины, и сам черт тебе не брат. А с двумя, конечно, трудно, я понимаю…

– Зачем же ты тогда замуж за меня выходишь, за тупицу такого? – спросил жених, внутренне ликуя, – наконец-то ему удалось сказать именно то, что хотел, а не то, что получилось в результате мучительных припоминаний грамматических правил и синтаксических конструкций.

– Чтоб другим не достался! – стервозно огрызнулась невеста.

И этот ответ, как ни странно (хотя, что тут странного?), успокоил самолюбие жениха. Прозвенел тревожный звоночек мимо: мало ли чего баба ляпнуть может в сердцах, особливо в период кровавых разборок с луной…

Развязка наступила несколькими днями позже, когда ни о чем не подозревавший жених застал свою невесту в собственной спальне с… незнакомой молоденькой девушкой. Позы их были настолько недвусмысленны, что даже при очень сильном желании иному толкованию, кроме очевидного, не подлежали. Побойтесь Бога, какие могут быть иные толкования, когда обе были в костюмах от Евы?!.

Кульчицкий понял все сразу, ему даже показалось, что чего-то подобного он подспудно ожидал. Мелькнула сумасшедшая, бесстыжая, возможно, плейбойская мысль: а не присоединиться ли третьим? Кто знает, не будь его невеста его невестой, чем бы разрешилась эта пикантная ситуация. Или, не проникнись Кульчицкий высокими идеями домостроя… Впрочем, практика свидетельствует, что так называемый сильный пол не приемлет конкуренции ни с какой стороны, – что от людей, что от братьев их меньших. Не говоря уже о богах и инопланетянах. Потому, наверное, и зовется «сильным». Так что Кульчицкий отреагировал вполне по-мужски: пятнами негодования покрылся да потом отвращения заблистал. Стоит, распаляет себя и гневом рога свои точит…

К чести Станислава Эдуардовича следует отметить, что он, хотя и с великим трудом, но сумел подавить в себе инстинктивный позыв облегчить ярость мордобоем и разрушением. Угораздило же его с секс-меньшинством связаться! Нет, он, конечно, мечтал о ком-то исключительном, но мысль о любящей жене-лесбиянке как-то ни разу не приходила ему в голову. Резонно было бы полюбопытствовать: а если бы пришла, он что, в бисексуалы записался б, или в кастраты определился? Я бы в евнухи пошел, пусть меня научат?..

– Ёперный балет! – выдавил из себя несчастный жених смачное ругательство и… отключился.

Почувствовав влагу на лице, испуганно открыл глаза: дождь? слезы?.. Что за славное лицо над ним? Спокойные карие глаза, полные губы, матовая кожа…

– Кто вы?

– Маша. – С виноватой улыбкой. Почему?

Станислав Эдуардович приподнялся, увидел невозмутимо покуривающую в кресле невесту и мигом все вспомнил.

– Ну что, очухался, ревнивец? – поприветствовала его она, причем голос ее вместо того, чтобы трепетать от смущения, звенел от возмущения.

– Если бы ты застал меня с мужчиной, тебе бы легче было, Кульчицкий?

Коварный вопрос ввергает Станислава Эдуардовича в недоумение. Ну, разумеется, легче! Ему бы морду набил, тебя б фуями обложил, а то стоишь, как последний распустяй, и охреневаешь…

– Вот если б я тебя с каким-нибудь эфебом в постели застукала, я бы в обморок плюхаться не стала…

– Каким еще эфебом? – морщит лоб Станислав Эдуардович, явно не желая вникать в суть намека.

– Ну и темный же ты самец, Кульчицкий! – негодует Анна Сергеевна. – Сидишь в своем невежестве, как свинья в лакомой грязи.

– Почему лакомой? – озадачивается Станислав Эдуардович.

– Потому что это среда ее обитания.

– Чьего обитания?

– Свиньи.

– А я думал, ты обо мне говоришь…

– Гы-гы-гы, – смеются девушки.

– Хи-хи-хи, – заливаются красавицы.

Станислав Эдуардович хватает с прикроватной тумбочки нечто вроде пепельницы и швыряет мимо сладкой парочки в зеркало трюмо. Его крик «вон» не в состоянии заглушить даже с грохотом лопнувшее стекло. Девушки делают ему ручкой и почему-то на цыпочках удаляются. Хохотуньи, любовницы, бляди…

Утром насилу задремавшего Кульчицкого будит настойчивый телефонный звонок.

– Станислав Эдуардович? – осведомляется трубка голосом его несостоявшейся супруги. – Вы часом не заболели, голубчик?

– Чего надо? – хрипит в трубку обессиленный ночными возлияниями Кульчицкий.

– Вас беспокоит администратор вашей «Амфитриты». Вы сегодня выйдете на работу или забюллетенили?

Вот так все и кончилось. В смысле – началось.

2

Закончив бритье, Станислав Эдуардович споласкивает лицо холодной водой, насухо вытирается, затем смачивает щеки лосьоном.

Телефон на кухне блебечет, захлебывается. Наверное, с работы. Опять что-нибудь не слава Богу…

Сочный баритон с сильным иностранным акцентом представляется Томасом Вейдле из Таллинна, хорошим знакомым его, господина Кульчицкого, хорошего знакомого Яана Ивенсона. Просит аудиенции по очень-преочень серьезному делу. Весьма взаимовыгодному. Станислав Эдуардович сокрушенно извиняется, предлагает оставить свои координаты, клятвенно обещает дать о себе знать не позже шести вечера. После нескольких безуспешных попыток приблизить по времени час свиданья, абонент смиряется с отсрочкой.

Ивенсон – давний знакомец, деловой партнер. Надежный и порядочный. Фанат прагматизма. Но вот уже года три как в воду канул. На прежней квартире твердят, что такой здесь не проживает, и куда переехал, понятия не имеют. Причем норовят и эти полторы фразы довести до сведения Кульчицкого по-эстонски.

Станислав Эдуардович жмет кнопку вызова Стохи на связь.

– Слушаю, шеф.

– Ты где?

– Возле городского пляжа. Устраиваю проверку вчерашнему герою. Как договаривались…

– Только не переборщи, Алексей, – беспокоится Кульчицкий.

– Все будет в порядке, шеф, – тянет Стоха, жуя свою неизменную жвачку. – Ребята не местные, туапсинские…

Станислав Эдуардович диктует Стохе телефон Томаса Вейдле и просит выяснить до шести вечера все, что можно.

– Одно уже сейчас могу сказать, – радует его Стоха, – номерок фанагорьевский…

Но шеф не радуется, морщится: не нравятся ему эти совпадения: и вчерашний герой в «Фанагории» остановился, и сегодняшний эстонец там же обитает.

Он варит себе кофе, раздумывая, кому позвонить – мнениями обменяться. Алихану? Анне Сергеевне? Марафету? Мамчуру? Сичинаве? Решает: первому и последнему.

Оба избранника оказались немногословны, – менты они менты и есть. О «воине-освободителе», – как его окрестил в беседе Алихан, – чего-либо существенного пока еще не выяснено. Не удалось даже установить, какая из питерских группировок контролирует банк, в котором он служит. Но и времени ведь прошло всего ничего…

Сичинава тоже не стал играть в прятки, учинять значительные паузы, но честно признался, что арестованные как молчали, так и молчат, и их национальная принадлежность по-прежнему не установлена.

Господи! они и разговаривают одинаково, дивится Кульчицкий. Хотя, казалось бы, один – француз, другой – грузин, а, поди ж ты, как спелись…

Станислав Эдуардович наливает себе еще одну чашку крепкого кофе и, устроившись в кресле, принимается за прессу.

«Южноморский вестник». На первой полосе скандально-красочные снимки «Амфитриты», снаружи и изнутри. Дурацкий заголовок: «А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?» Какой еще мальчик? Совсем охренели!.. Кульчицкий читает, постепенно наливаясь гроздьями гнева. Дойдя до финальных инсинуаций, словно отказываясь верить собственным глазам, подключает к делу уши, – бормочет вслух: «И на что только не отваживаются хозяева увеселительных заведений, лишь бы завлечь к себе клиентов числом поболе, мощной потуже. Недалек тот день, когда почтенную публику злачных мест станут радовать потасовками по полной ковбойской программе, благо безработных каскадеров в связи с кризисом отечественной кинематографии хоть отбавляй. Теперь всем стало окончательно и бесповоротно ясно, почему нет подков безопасности на всех входах в эту пресловутую «Амфитриту», а только при входе в казино. То же – относительно фейс-контроля. А потому, что никто не угрожал, не угрожает и не собирается этому заведению угрожать. Если, конечно, его об этом убедительно, с присовокуплением пухлого конверта с зеленью, не попросят». Подпись: собкор Илья Правдоматкин.

Газета летит, было, в противоположный конец кухни, но на полпути распахивается, гасит скорость, мягко планирует на мозаичную плитку. И правильно делает. Станислав Эдуардович, спохватившись, уже припустил вслед за своим раздраженным жестом. Он подбирает газету, возвращается в кресло и набирает номер редакции.

– Я вас слушаю, – отзывается трубка грудным женским голосом.

– Мне Илью… пожалуйста, – сбавляет обороты Кульчицкий. – Правдоматкина…

– Я Илья Правдоматкин, – сообщает трубка все тем же голосом, от которого у Станислава Эдуардовича кровь, мгновенно отхлынув от головы, направляется в другие, менее двусмысленные органы чувств. Господи! да ему… да ей с таким голосом надо не в газете, а в телефонной компании по сексуальному обслуживанию населения штаны, то есть юбку протирать…

– Это псевдоним?

– Если вы, сударь, беспокоитесь насчет маньяка, то совершенно напрасно. Этот маньяк не более опасен, чем вчерашние грабители «Амфитриты». Всё это имеет одну и ту же цель: привлечь туристов и внимание прессы. Вот мы и привлеклись…

– Привлеклись, говорите? Это я вас за клевету привлеку, так привлеку, что в трубу вылетите! – Беспокойная кровь Кульчицкого, должно быть, заплутав, возвращается в голову, ну и, естественно, шумит, бурлит, волнуется.

– Как? – удивляется трубка с нежной эротичностью интонаций.

– Неужели факты подтвердились? Не может быть! В нашей газете с этим строго. Каждая публикация проверяется самым тщательным образом, – чтобы ни слова правды, один только чистой воды вымысел.

– Это не вымысел, а подлая клевета! – кричит Кульчицкий.

– Погодите биться головой о стену, уважаемый читатель, она вам еще пригодится. Я имею в виду стену, конечно…

– Дайте мне вашего начальника!

– Нате.

– Отвесвеный дезулный по номелу слусает, – раздается в трубке сухой, официальный, деловитый детский голосок.

– Деточка, дай трубочку папе, – просит Станислав Эдуардович, решивший не признавать своего поражения до самого конца. Чьего именно? А вот этого он пока не решил.

– Я силота, – лепечет ответственный дежурный.

– Опять псевдоним?

– Вообсе-то у меня псевдоним длугой, – Эмма Флигидсон. Я специализилуюсь на освесении половых плоблем людей плеклонного возласта. Плостите, сколько вам годиков?

Станислав Эдуардович отключает телефон и спешит в гостиную к бару, а точнее, к своему любимому «Джеку Дэниелсу». Занюхав пятерную порцию рукавом банного халата, опускается в кресло перед холодным камином и усмехается: здорово они меня уделали, сукины дети. А может, и не уделали. Может, они по жизни такие, с присвистом… Нет, одного стакана явно недостаточно, чтобы все это переварить. То есть наплевать на все на это. А что если они правы? Что если вчерашнее ЧП и вправду чья-то дурацкая шутка?.. Станислав Эдуардович вновь прикладывается к «Джеку Дэниелсу» и еще больше укрепляется в своих предположениях. Тогда все становится… Да ни черта ничего никуда не становится! Кому на хрен нужно тратить деньги, чтобы нанять этих клоунов-бандитов, и этого…

Массивный, инкрустированный, сработанный под ретро стационарный телефонный аппарат в гостиной разгоняет сомнения паровозным гудком. Подойти – не подойти? А если это матка с Лодзи телефоновачит[14]? От такого предположения Кульчицкого слегка прошибло потом. Все десять лет по переезде с дочерью Баськой в Польшу, она не оставляла попыток переманить на родину предков и своего непутевого сына. Резоны Станислава Эдуардовича (что у него в Южноморске крупное выгодное дело, что он тут человек известный, уважаемый и т. д., а в Польше ему придется все начинать заново, и еще неизвестно, как у него все сложится) пани Helena (в бытность в России – Елена Владиславовна) воспринимала не иначе как капризы избалованного женским вниманием холостяка. Она отказывалась верить, что Южноморск, который она помнила еще в сане села Южное, превратился в прекрасный комфортабельный курорт, что там можно не только месить грязь, отправляясь на, или возвращаясь с постылой работы в какой-нибудь облезлой конторе типа заготсырье, но и зарабатывать приличные деньги.

В этом заблуждении ее не могли переубедить даже солидные суммы, перечисляемые сыном на ее bieżacy rachunek[15], а то обстоятельство, что их зять Яцек с помощью ее Стася открыл в центральных воеводствах целую сеть прибыльных антикварных магазинов, лишний раз убеждало пани Helen-у в том, что сыновние отговорки не имеют под собой практической основы. Уж кто-кто, но ее Станислав везде найдет применение своим недюжинным способностям, tym bardziey[16] – в родной Польше. Печалило пани Helen-у не только упорное нежелание сына вернуться на родину, но и с каждым годом все ощутимее уменьшающийся словарный запас польских слов в лексиконе сына. То и дело при телефонных разговорах с ним ей приходилось слышать все одну и ту же просьбу: mówić wolniej[17]. А уж о произношении лучше не поминать, оно способно было довести до слез. Постепенно пани Helena утвердилась во мнении, что вовсе не капризы закоренелого холостяка удерживают ее Стася в России, но преступный бизнес. То есть сам Станислав, конечно, не преступник, но bandyci[18], которыми кишмя кишит Россия, втянули его в свои сети и заставляют шантажом и угрозами на них работать. Вот почему вместо сети приличных restoracyjny[19] ее сын вынужден содержать всякие сомнительные злачные заведения вроде этого претенциозного nocny klub[20], большую фотографию которого она обнаружила (по подсказке Станислава Эдуардовича) в одном из фешенебельных иллюстрированных журналов. Вызволить сына из рук бандитов, вернуть на землю предков и женить на хорошей скромной польской девушке, – стало целью жизни пани Helen-ы, а вовсе не навязчивой идеей, как полагали некоторые толстокожие паны, к числу которых, к сожалению, принадлежал и отец двух ее обожаемых внучек Яцек Желинский.

– Halo! Cześć![21] – решается наконец Кульчицкий поднять трубку, пребывая в полной уверенности насчет польского происхождения звонка.

– Слушай сюда, фраер. Если хочешь знать, кто под тебя копает, готовь капусту. Двадцать тонн баксов. Я перезвоню…

Отбой. Совсем все с ума посходили, что ли, – недоумевает Кульчицкий, – каких еще тонн? – А сердце бьется тревожно, а рука с зажатой в ней трубкой дрожит, потеет, сердечная, невзирая на понатыканные по всему дому кондиционеры.

Нет, ну ей же Богу, – хочет успокоить себя Станислав Эдуардович повторением той же мысли о всеобщем помешательстве, но вдруг спотыкается на слове и холодеет от пронзительной догадки: а что если это Бог хочет наказать меня за безнравственное помещение капитала? Ведь там и об игорном бизнесе есть, – когда менты Христовы шмотки на кон в карты… нет, в кости поставили…

В полном смятении проникает Станислав Эдуардович в чулан, жмет потайную кнопочку, проходит сквозь раздвинувшуюся стеночку, спускается по узкой винтовой лесенке в подвал, отпирает отпечатком большого пальца правой руки бронированную дверь с электронным замком и попадает в кромешную тьму. Привычно нашарив полочку, зажигает восковую спичку, затепляет лампадки: одну, вторую, третью… У каждого из углов своя. Становится на колени и озирает свое несметное сокровище – великолепную коллекцию византийских и русских икон. И долго так стоит, преклоненный, блуждая слезным взором по бесконечному киоту. Но вот глаза его замирают на одной, самой любимой. И тогда он шепчет: «Святая Матерь Божия, Дева Мария! помолись за нас грешных, ныне и в час наш последний». И закрывает лицо руками. И молчит в тоске. И вдруг ощущает на себе чей-то взгляд, полный ласкового понимания и нежной укоризны. И слышит голос: «Помолюсь, касатик, помолюсь…»

3

Лондон. Сити. Час тридцать пополудни. Время ленча истекло. Белые воротнички потянулись в свои конторы. Контор здесь – как кафешек на Монпарнасе. И не смотря на сезон отпусков, большинство функционирует. Даже удивительно, каким образом служивый люд всегда находит именно свой офис, никогда не обознается, не спутает. Вон сколько тут неотличимых друг от друга солидных дубовых дверей, украшенных не менее солидными бронзовыми табличками, которые тоже особым разнообразием не грешат, – как по форме, так и по содержанию. Либо адвокатские сообщества с указанием фамилий отцов-основателей, либо всевозможные центры. «Центр психастенических услуг», «Экологический центр доместикации редких животных», «Информационный центр глобальных исследований»… Проявим любопытство, заглянем в последний с намерением отведать чего-нибудь глобального либо глобалистского, словом, труднопостижимого. А вот и первая заминка, – при входе привратник. Дань традиции или секретности? Судя по наружности привратника – здоровенного дерзновенного лося, – скорее второе, чем первое. Хотя с виду не придерешься, одет с иголочки: ливрея, кокарда, бакенбарды, – всё как в лучших домах Южноморска. И по-английски говорит почти без акцента. Чуть-чуть кокни – для колоритности. Хотя родом он, судя по рыжеватым бровям и короткому носу, скорее из Йоркшира, чем из Ист-Сайда.

– Can I help you?[22]

Еще как можешь, если с дороги уберешься. Но уберется он только в том случае, если ваше имя (Spell your name, sir[23]) значится в списке приглашенных. Если не значится, то I’m sorry[24], но мы… какой у нас сегодня день? Понедельник? Среда? Четверг? Ах, вторник… Are you sure?..[25] Вот и прекрасно, что абсолютно уверены, – как раз по вторникам мы не принимаем… То есть он, конечно, может принять вас, скажем, на бедро, но предпочитает не делать этого, если вы его не вынудите. Так что лучше вспомнить классику, – местную, народную (Fare thee well and if forever, still forever fare thee well![26]) и ретироваться, не теряя достоинства.

Но предположим, что наше имя оказалось в заветном списке.

Тогда милости просим… подождать в приемной. Дверь налево. Сразу за ней небольшая уютная комната: удобные кожаные кресла, полированные столики, медные плевательницы. На столиках свежие газеты и журналы практически на любой вкус: от респектабельного «Московского комсомольца» до непрезентабельного «The Times». Никаких автоматов с кофе или кока-колой. Вместо них серебряный колокольчик. Стоит нам дзинькнуть, как немедленно откроется вторая дверь и дюжий официант во фраке мило поинтересуется, чего это мы тут раздзинькались. Узнав в чем дело, моментально обслужит: кофе, виски, бренди, эль и так далее. За счет заведения, разумеется. Ибо если мы есть в списке, значит, хлопоты окупятся сторицей. Естественно возникает вопрос: как в этот список попасть. Вопрос хоть и законный, но совершенно риторический. Кто его знает как? Как-то. Или кто как. Можно силой воображения попробовать, – вдруг получится? Правда, судя по внешнему виду посетителя, расположившегося в приемной с рюмкой бренди в одной руке и египетской сигаретой в другой, он этой напастью не страдает. Следовательно, попал в список как-то иначе, скорее всего по протекции, поскольку вряд ли джентльмены преклонных лет с кустистыми седыми бровями и пристальным взглядом водянистых глаз, облаченные в стандартный темно-синий деловой костюм, пользуются в этом заведении особым кредитом доверия. От него за милю разит стряпчим. Надежным, исполнительным, педантичным. Египетская сигарета несколько выпадает из образа. Очевидно, необходимая экстравагантность, индивидуальная особенность.

Долго ждать ему не пришлось. Не успел он допить бренди, как в дверях появилась блеклая женщина лет тридцати пяти в сером английском костюме и пригласила его следовать за собой.

Они прошли с дюжину ярдов по ковровой дорожке безлюдного коридора и погрузились в автоматический лифт, снабженный всего двумя кнопками: «up» и «down»[27]. Лифт доставил их в еще одну приемную, более просторную, но менее уютную. Здесь ожидать приглашения не пришлось. Экономно надушенная, скупо намакияженная дама средних лет, восседавшая за секретарским столом вишневого дерева, приветливо улыбнувшись, уведомила «мистера Скоггинза», что «мистер Шипстед» примет его немедленно. После чего встала и, продемонстрировав великолепные лодыжки, провела Скоггинза к внушительным дверям.

– Мистер Скоггинз, сэр.

– Как поживаете? – поднялся навстречу из-за широкого письменного стола высокий поджарый, не лишенный элегантности аристократ с чопорными манерами и пристойной иронией.

– Как поживаете? – ответил вопросом на вопрос по английской привычке мистер Скоггинз.

К сожалению, в Англии не принято отвечать в подобных случаях «вашими молитвами», поскольку такой ответ может быть воспринят как неприличный намек на довольно натянутые взаимоотношения, сложившиеся у вопрошателя с Господом Богом. Или того пуще, заподозрят отвечающего в нескромных притязаниях быть особо отмеченным в молитвах вопрошателя. Действительно, с какой стати мистер Джонс должен молиться за мистера Смита, да еще с такой проникновенностью, чтобы последний мог за счет этих молитв прилично существовать? А дальше дело известное: адвокат, иск, суд, инвентаризация молитвенных принадлежностей, долговая духовная яма… И все же недаром в государственном гимне этой великой страны есть такие замечательные слова: «Никогда англичанин не будет рабом своих привычек!..» Есть все основания надеяться, что со временем хоть кто-то отважиться ответить на привычное «How are you?» непривычным «your prayers» и счастливо избежит участи ответчика в безнадежной тяжбе об оскорблении личности намеками, иронией, игнорированием традиций. Смешно было бы ожидать подобной смелости от пожилого адвоката. Достаточно того, что он курит «Каир», а не «Данхилл». Он сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше.

Кстати, что же он сделал? Зачем приходил? Какими глобальностями интересовался?

Судя по его поведению, он приходил предъявить мистеру Шипстеду свидетельства платежеспособности своих клиентов: несколько чеков на более чем солидные суммы каждый. После чего, выслушав стандартные заверения в том, что все будет исполнено в лучшем виде, откланялся по-английски, не прощаясь.

Мистер Шипстед, оставшись наедине с чеками, отнюдь не стал потирать рук от радости или как-либо еще выражать свой профессиональный восторг, из чего можно было заключить, что ему доводилось оставаться наедине с чеками и куда большего достоинства. Шипстед связался со своей секретаршей и попросил вызвать к нему начальника Восточноевропейского отдела Райнера Лэша. А пока упомянутый Лэш вызывался, Шипстед запер чеки в небольшой, встроенный в стену и замаскированный подлинником Тернера сейф.

Райнер Лэш оказался невысоким пятидесятилетним мужчиной с внимательными карими глазами и неопределенного цвета волосами, прилизанными на косой пробор. Одет он был в не самый лучший костюм от Сайа Дэвора (экстравагантность в центре не поощрялась), но вид имел опрятный и производил впечатление безукоризненно компетентного в своей области человека. Впрочем, других в центре не держали.

Поприветствовав шефа, он занял то же кресло напротив, в котором пятью минутами ранее сидел Скоггинз. Простую кожаную папку, с которой он явился, протянул Шипстеду.

– Что это? – полюбопытствовал последний.

– Подробный обзор политической оппозиции в Белоруссии.

– Ценю вашу предусмотрительность, Райнер, но на этот раз вы, к сожалению, не угадали.

Взгляд Лэша стал еще внимательнее.

– Что у вас есть о черноморском побережье России? Точнее, о городе Юджи-но-моу-ске? – прочитал по складам Шипстед шпаргалку, надежно спрятанную в его черепной коробке.

– Южноморск, – сказал Лэш без всякого акцента. – Это самый процветающий город на побережье. Имеет нечто вроде статуса особой экономической зоны. Кроме игорного бизнеса и обычного для приморских городов туризма, известен минеральными источниками. В последнее время в примыкающих к городу горах культивируется русское сафари. Чрезвычайно популярна охота на снежных барсов, горных козлов, медведей и яков, которых завозят в заповедник из мест обитания. Годовой доход среднего южноморца колеблется между двенадцатью и пятнадцатью тысячами фунтов.

– Это для России много или мало? – прервал подчиненного Шипстед.

– Это в три-четыре раза выше, чем в Москве и Петербурге, сэр.

– Следовательно, эти люди довольны своим положением. Это усложняет нашу задачу…

– Это Россия, сэр. Довольных людей там можно показывать за деньги. Некоторые из южноморцев считают, что их город является теплицей по выращиванию американского народа на русской земле из местного человеческого материала…

– Вы полагаете это возможным?

– Ни в малейшей степени, сэр. Русские любят размашистые формулировки.

– Как насчет иностранного капитала, в частности британского и американского?

– Достаточно сказать, что «Чейз Манхеттен Банк» и «Барклиз Банк» имеют там свои филиалы, сэр. Кроме того, поданный Ее Величества известный миллиардер Лядов сделал этот город местом своего постоянного пребывания. Ему принадлежит несколько гостиниц, фармацевтический комбинат, торговый центр и так далее и тому подобное. Если необходимо, могу представить подробно…

– Чем объясним его интерес к этому городу? Ностальгия?

– Согласно документам, он там родился.

– Но это, разумеется, не единственная причина?

– Надеюсь, нет, сэр.

Шипстед открыл серебряную сигаретницу.

– Угощайтесь, Райнер.

– Спасибо, сэр, с удовольствием.

И он действительно с удовольствием закурил.

– Не стану испытывать ваше терпение и выдержку, – сказал Шипстед, последовав примеру подчиненного, правда, с куда более сдержанным воодушевлением, что, видимо, объяснялось давней привычкой угощаться за счет фирмы. – На Южноморск поступил заказ. Крупный заказ.

– По классу «D», сэр?

– По классу «A», Райнер!

Лэш закашлялся. Шеф, с одобрением понаблюдав за приступом, добавил:

– Повышенной срочности.

Кашель как рукой сняло. Перед Шипстедом сидел готовый к битве воин. Хладнокровный, опытный, беспощадный.

– Кто там у нас есть?

– Некто Майкл Туров, владелец нескольких газет, радиостанций и местного кабельного телевидения.

– Майкл? – насторожился Шипстед. – Тоже эмигрант?

– Не совсем обычный. Сначала он эмигрировал из России в Штаты, а затем обратно. Даже гражданство поменял. Американское на российское.

– Он вполне нормален?

– О, это блестяще дезорганизованный ум, сэр! Человек необъятной изобретательности и чрезмерных способностей, возомнивший себя скучающим бесом.

– Почему вы так решили?

– Судите сами, сэр. В Штатах он организовал грандиозное шоу, нечто вроде «Диснейленда» под названием «Совьетленд». Там все было устроено как в большевистской России, только в несколько концентрированном виде. Очереди в магазинах, чекистские облавы, ежедневная обязательная политинформация, тотальное подслушивание, массовое доносительство, безжалостные вытрезвители…

– Это что-то наподобие промывки мозгов?

– Вытрезвитель, сэр, это специально оборудованное место, где граждан, заподозренных властями в нетрезвости, подвергают варварским процедурам: обливают ледяной водой, заворачивают в мокрые простыни и оставляют до утра в неотапливаемом помещении. Причем, вы не поверите, сэр, но жертвам этой садистской забавы присылают затем счет за оказанные услуги.

– И как скоро он прогорел?

– Кто, сэр? Туров? Через три-четыре года он продал свое шоу за сумму с семью нулями. По оценкам прессы, разумеется…

– Я, в общем-то, всегда догадывался, что наши кузены – люди со странностями, но не до такой же мазохистской степени! – заметил потрясенно Шипстед.

– Совершенно с вами согласен, сэр, – горячо поддержал шефа Лэш. – Хотя должен заметить, что по данным социологов, почти половину клиентуры этого шоу составляли эмигранты из России и других стран социалистического лагеря, изнемогавшие от жуткой ностальгии по утраченным несвободам.

– Послушайте, Лэш, – встрепенулся Шипстед, – а не может быть так, что Юджиномоуск – это новое шоу Турова? Тот же самый «Совьетленд», только наоборот, то есть как бы «Америкэнленд»?

– Блестящая мысль, сэр! – просиял Лэш. Затем слегка припогас, призадумался. – Но если он и сделал это, то неофициально, как бы в виде хепенинга в формате перфоманса. Официально он учредил только Общество Утомленных Гедонистов… К тому же, если ваша догадка насчет «Америкэнленд» верна (а она столь остроумна, что хотелось бы, чтобы так и было), то получается, что американский и английский банки, не говоря уже о Лядове, являются пайщиками этого шоу…

– Как бы там ни было, но это соображение необходимо учесть при разработке операции.

– Слушаю, сэр.

– Насколько серьезен наш компромат на Турова?

– К сожалению, ничего существенного, сэр. Замечено, правда, что вокруг него всегда вертится много подростков обоего пола. Большей частью беспризорники и дети из неблагополучных семей. Однако никаких скандалов в этой связи пока еще не возникало. Возможно, есть смысл параллельно поработать в этом направлении, чтобы подстраховаться?

– Возможно, возможно… Но этот Туров, если память мне не изменяет, не единственный наш агент в этом городе. Кажется, мы завербовали там кого-то еще, или я ошибаюсь, Райнер?

– Вашей памяти можно только позавидовать, сэр! – на полном серьезе огрел начальство комплиментом подчиненный. – Действительно, в Южноморске у нас имеется еще один агент, находящийся в состоянии средней консервации. Агентурный псевдоним – Трутень. Это бывший полицейский, специализировавшийся на экономических преступлениях… При необходимости его можно будет подключить к операции, правда, для его активизации понадобиться определенное время…

– Вы намекаете на русскую пословицу, сложенную ими о самих себе, что-де они долго запрягают, но зато потом несутся сломя голову? – уточнил Шипстед.

Лэш ответил не сразу, видимо, колебался – шандарахнуть ли босса еще одним комплиментом или это будет уже чересчур?

– И в этом смысле тоже, сэр. Но в основном я имею в виду его упрямство. Все-таки, хоть и бывший, но полицейский… Придется приложить некоторые усилия, чтобы направить его неуемную энергию в нужное русло.

Шипстед тоже отреагировал не тотчас, – должно быть, пытался проглотить обиду из-за недополученного комплимента. В самом деле, это ж какую память надо иметь, чтобы русские пословицы наизусть помнить! Да по сравнению с ним, с сэром Александером Колтером Уэнтвортом Шипстедом, пресловутый Фуэнтес выглядит просто хроническим склеротиком!

– А если поручить расконсервацию Трутня его вербовщику… Как его там? Гэндольф?

– Мервин, сэр…

– Не вижу разницы. Я имею в виду – не ускорит ли это процесс расконсервации этого агента?

– Отличная идея, сэр! – подхватил Лэш, но тут же умерил свой восторг до уровня финансовой озабоченности. – Только боюсь, Мервин сочтет, что это задание, в виду особенностей характера Трутня, будет связано для него с повышенной степенью риска и гонорар потребует соответствующий…

– При заказе класса «А», да еще повышенной срочности, это не страшно, – отмахнулся от мелочей Шипстед. – Меня интересует другое. Я слышал, что Россия сейчас очень напоминает Чикаго тридцатых…

– Вы правильно слышали, сэр, но, к сожалению, к Южноморску это не относится. Там помимо обычной милиции, есть еще и муниципальная полиция, оснащенная по последнему слову техники. К тому же, по некоторым весьма правдоподобным сведениям, соперничающими преступными группировками достигнуто джентльменское соглашение насчет Южноморска: никаких перестрелок, заказных убийств в черте города.

– Но в таком случае этот город является прекрасным убежищем для тех, кто имеет основания опасаться за свою жизнь, – заметил Шипстед, демонстративно не скрывая довольства своей смекалкой.

– Так оно и есть, сэр. В Южноморске проживает немало приезжих нуворишей. И все они, кстати, исправно платят налоги в муниципальную казну. Для России – невиданное законопослушание.

– По-моему, это нам на руку, Райнер, вы не находите?

– Разве что на крайний случай, сэр… Дело в том, что нашими друзьями с той стороны Атлантики в последнее время замечена какая-то подозрительная активность русских спецслужб в Южноморске. Чем она вызвана, пока не ясно…

Шипстеду сообщение явно не понравилось. Он выпрямился в кресле, поджал губы.

– То есть, если я вас правильно понял, Лэш, вы не рекомендуете в данной ситуации посылать туда наших рекогносцировщиков, не так ли?

– Я предлагаю, сэр, воспользоваться на этот раз, в виде исключения, местными силами. В случае необходимости можно будет направить туда почти всех наших русских друзей, благо сейчас лето, Южноморск – курорт, и никаких подозрений это не вызовет. Да и специально разрабатывать легенды тоже не понадобится. Это сбережет нам время и деньги…

– Мне ваше предложение кажется разумным, – кивнул Шип-стед. – Но вы сами знаете, что без особого разрешения даже я не имею права нарушить инструкции. Следовательно, вам придется разработать за двое суток сразу два варианта: тот, который предложили вы, и тот, который мы обязаны разработать согласно инструкции. Привлеките столько людей, сколько сочтете нужным. Сверхурочные, премиальные, всё по высшим расценкам. Еду можете заказывать в лучших ресторанах Сохо… Я со своей стороны попытаюсь выяснить что-нибудь более определенное об этой странной активности KGB в Юджи-ноу… на интересующем нас объекте. Если это что-то серьезное, то, думаю, смогу добиться разрешения нарушить инструкцию…

Лэш встал. Шипстед последовал его примеру, – ему пришло в голову поощрить энтузиазм подчиненного рукопожатием. Англия – не Америка, рукопожатие здесь не обыденщина, но отличие. Лэш был весьма польщен. Моментально проникся всей важностью порученной ему работы. Да так глубоко, что едва не забыл о своей папке. Однако выучка сказалась, – вспомнил. Такие промахи не прощаются, немедленно заносятся в послужной список. А это сказывается на карьере, жаловании, пенсии…

Дождавшись ухода Лэша, Шипстед связался с секретаршей.

– Мисс Аксбридж, бросьте все дела и попробуйте срочно договориться с сэром Боствиком о встрече со мной не позже полуночи завтрашнего дня. В любое удобное для него время. Завтрак, бранч, ленч, чай, обед, ужин – безразлично. Вы поняли?

– Приложу все силы, сэр!

Шипстед отключил селектор, встал, прошелся к окну, сделал несколько вращательных движений головой, выдохнул с шумом воздух. Затем стремительно развернулся и направился в ванную.

Ванная представляла собой небольшую комнату, выложенную голубоватой плиткой. Не раздеваясь, Шипстед забрался в душевую кабину, нажал на смесителе какую-то одному ему ведомую кнопку и, приложив к уху душевой отвод на манер телефонной трубки, сказал буквально следующее:

– From Elk to Piglet[28]. Сымитировать срочный отъезд по уважительной причине. Встречаемся как обычно.

После чего вышел из кабины, разделся и вернулся использовать душ по прямому назначению.

4

Четырехзвездный пансионат «Солнышко» не разменивался по мелочам, подобно отелям, мотелям и кемпингам, дававшим приют кому ни попадя, но сдавался помесячно, а лучше – на весь сезон, трудовым коллективам, практикующим корпоративные каникулы, либо научным объединениям, стремящимся сочетать приятное с полезным, то есть полноценный отдых с плодотворной деятельностью. И для того и для другого пансионат располагал всем необходимым: комфортабельными номерами, песчаным пляжем, игротекой, глиссером, конференц-залом, библиотекой и специальными помещениями для устройства лабораторий. Обслуживающий персонал пансионата выгодно отличался одним редким качеством, а именно – был абсолютно глухонемым. Минусы, неизбежно следовавшие из этого обстоятельства, полностью перевешивались плюсами, среди которых гарантия строгой конфиденциальности занимала далеко не последнее место. К плюсам можно было отнести и то, что к концу своего пребывания постояльцы осваивали соответствующую азбуку мимического общения. Для Всероссийского Общества Глухонемых, которому и принадлежал пансионат, этот фактор представлялся не менее важным, чем прибыль, извлекаемая из заведения.

Уникальность пансионата «Солнышко» была оценена потенциальными клиентами сразу и надолго. Простаивать пустым ему практически не приходилось. Причем не только летом, но даже и зимой, когда пляж, глиссер и неупомянутые выше батискаф с парой инструкторов по подводному плаванию не пользовались спросом. Руководству пансионата во избежание дорогостоящих обид со стороны заказчиков приходилось устраивать что-то вроде конкурса на право аренды, который люди, непосвященные во все тонкости курортного бизнеса, могли не отличить от банального тендера. Этим летом конкурс выиграло московское научно-производственное объединение «Интер-Оптимум». Москвичи оказались людьми серьезными, организованными, дисциплинированными, отдыхающими по принципу «делу время, потехе – шиш». Судя по аппаратуре, размещенной ими в обоих лабораторных помещениях, а также в батискафе и на глиссере, их объединение занималось компьютерным обеспечением медико-гидрологических исследований, и, если учесть все неукоснительно соблюдаемые режимные строгости, было связано с оборонкой. Ну и на здоровье, немее и глуше в виду такой секретности обслуживающий персонал сделаться не мог. Постояльцы это понимали, хотя, возможно, и полагали втайне, что если бы этот персонал был бы в добавление ко всем прочим своим достоинствам еще и слепым, ему бы цены не было…

Отдыхали москвичи интенсивно, без выходных, по одному и тому же распорядку дня. Подъем, зарядка, завтрак, летучка, исследования, обед, совещание, профилактика, полдник, работа, ужин, личное время на подшивание воротничков, отчеты, кефир, отбой. Лаборатории трудились круглосуточно, согласно дежурному графику. Правда, в одежде единообразия не наблюдалось, а, скорее всего, строго возбранялось, видимо, в целях недопущения демаскировки. В остальном это были самые обыкновенные курортники: купались, загорали и даже по улицам и проспектам фланировали, – чаще парами, чем в одиночку… Главным у них был высокий представительный мужчина в очках с золотою оправой и бритой головой. На послеобеденных совещаниях, он, как правило, появлялся самым последним, лично запирал за собою дверь и занимал свое место во главе длинного прямоугольного стола. О чем шла речь на предыдущих совещаниях, оставим покрытым мраком неизвестности, а вот о сегодняшнем поведаем.

Главный, как всегда, запер дверь, прошел к своему месту, сел, затем встал, оглядел присутствующих не поддающимся истолкованию взором и сказал:

– Прежде всего, товарищи, объявляю вам от лица и по поручению командования благодарность! Первое испытание системы в полевых условиях признано успешным.

Главный умолк, поднял предостерегающе руку, – мол, обойдемся без аплодисментов и уставных восклицаний, – и, вновь приняв сидячее положение, принялся щедрой рукой добавлять к чайной ложечке меда столовые ложки дегтя.

– Конечно, не все прошло гладко. Были, были у нас и накладки, и несостыковки, и откровенные ляпы, если не провалы. Я имею в виду полуторачасовую утрату контроля над системой. Где обретался в это время Беркут, что делал, – до сих пор не выяснено.

Главный сделал паузу, но на этот раз окидывать всех присутствующих начальственным взором не стал, – требовательно уставился на моложавого мужчину в светлом летнем костюме с прической бобрик и солнцезащитных очках.

– Уже выяснили, Евгений Сергеевич. Прикажете доложить?

– После, – кивнул Евгений Сергеевич и продолжил свои манипуляции со столовой ложкой и продуктом коксования древесины. – Или эта непонятка с преждевременной эякуляцией…

– Да, но, – хотел, было, что-то вставить, очевидно, в свое оправдание другой мужчина, отличавшийся взлохмаченной шевелюрой и роговой оправой очков, но, узрев предостерегающий жест начальства, отказался от своего намерения.

– Знаю, знаю, Арнольд Иваныч, неполадка была оперативно устранена, и в дальнейшем система вела себя в заданной ситуации выше всяких похвал, но непонятка-то осталась. Почему вдруг? Что за этим кроется? Ведь в лабораторных условиях ничего подобного не наблюдалось…

– Трудно сказать, Евгений Сергеевич, – заговорил Арнольд Иванович тоном человека, размышляющего вслух. – Все-таки система находилась от мобильной группы контроля и управления на приличном расстоянии. Не исключены помехи. Хотя я не настаиваю на них, как на единственном объяснении имевшего место сбоя. Необходимо еще раз все повторить и желательно в контакте с таким объектом, с которым у системы отсутствовал бы навык общения. И такой контакт мы установили и повторное испытание провели…

– И как результаты?

– Как вы изволили выразиться, Евгений Сергеевич, выше всяких похвал. И это при том, что мобильная ретрансляционная группа на этот раз находилась от объекта еще дальше, чем в прошлый раз…

– Но рецидив возможен?

– Увы, – обескуражено пожал плечами Арнольд Иванович, – пока причина точно не установлена, никаких гарантий я дать не могу.

– Распечатка с дешифрованными данными оперативно-синхронного церебрального зондажа за последние 24 часа готова?

– Так точно! – с несвойственной ему молодцеватостью доложил доктор. – Вам с параллельной интерпретацией или без?

– Давайте обе.

Тощая стопка листков торопливой эстафетной палочкой добралась до главного. Молчание повисло, как топор в накуренной комнате. Главный пробежался цепким взором профессионала по диагонали распечатки.

– Ямайский ром и датское печенье – выборка из легенды или сиюминутная импровизация оператора?

– Я бы сказал, что они логически следуют из защитных реакций Эго, положенного в основу легенды, – объяснил Арнольд Иванович.

– В чем причина запинки системы при произнесении своего отчества, доктор? Помехи?

– Я почти уверен в обсессивном характере этой заминки, Евгений Сергеевич. Увы, но они неизбежны…

– Ладно, примем к сведению, – кивнул главный и вернулся к прерванной диагонали. – Послушайте док, а не слишком ли рискованно напрягать подкорку системы столь изощренными размышлениями о тончайших связях между наружностью человека и тайных пороках, его донимающих?

– Евгений Сергеевич, это своего рода плановый тест на IQ мыслительного аппарата «Беркута».

– Ясно. Только очень вас прошу, Арнольд Иванович, не перебарщивать с этим. Мысли мыслями, но об успешности или безуспешности испытаний будут судить по тактико-техническим результатам…

– Так! Откуда взялось это отождествление объекта с казино на Литейном? – вдруг сверкнул золотом оправы Евгений Сергеевич.

– Это непроизвольная свободная ассоциация допущенная лейтенантом Нураловым, в прошлом страстным поклонником рулетки. Учитывая парапраксический характер нарушения дисциплины, я счел возможным ограничить взыскание лишением увольнительной на сегодняшний вечер.

– Выбор чисел для ставок – тоже дело рук лейтенанта Нуралова?

– Совершенно верно, Евгений Сергеевич. И в этой связи, учитывая его непосредственные заслуги в организации дополнительного финансирования проекта, я хотел бы войти с ходатайством о награждении лейтенанта Нуралова премией в размере одного процента от привлеченной суммы.

Евгений Сергеевич снял очки, потер переносицу, бросил сквозь пальцы пристальный взгляд на встревоженного бухгалтера, вернул очки на место и вынес вердикт:

– Взыскание в виде лишения увольнительной вычесть из суммы запрашиваемой премии, разницу присовокупить к тринадцатой зарплате лейтенанта Нуралова. Думаю, так будет справедливо…

Шепот восхищения соломоновыми талантами начальства прошелестел по столу совещаний.

Главный потупился, подумал, поднял глаза:

– Все свободны. Майора Беридуха и доктора Борменталя попрошу задержаться.

– Итак, майор, где гуляла наша система, уйдя из-под наблюдения? – дождавшись, когда все вышли и, заперев за ними дверь, задался вопросом Евгений Сергеевич.

– В том-то и дело, товарищ подполковник, что она не гуляла, она обеспечивала себе прикрытие.

– То есть? Что вы хотите этим сказать?

– А то, что Беркут ушел из-под наблюдения сознательно. А, уйдя, сперва убедился в том, что ушел, а затем направился прямиком в мотель «Звездные копи».

– Ну, и что вы на это скажете, доктор? – обратился главный к лохматому.

– Скажу, что Игорь Николаевич ошибается. С чего вы взяли, что он ушел из-под вашей опеки сознательно? Это могло быть (и я склонен думать, что так и есть, то есть так и было) чисто рефлективным шагом. Не забывайте об исходном материале, на базе которого создана наша система. Между прочим, я предупреждал о возможности подобных отклонений от заданной программы. И, если вам не изменяет память, объяснял, почему они не только возможны, но и практически неизбежны.

– И почему же? – спросил Беридух.

– А потому, батенька, что программа, заложенная в систему, очень обща и все аналогичные рефлективные реакции вполне вписываются в ее широкое русло, в ее общую направленность… Кстати, под каким именем Беркут в этом мотеле снял номер? Это – первое. Второе: был ли у него с собой багаж?

– Багаж был…

– Вот видите! Рефлекс чистой воды! Спонтанная реакция на внезапное соображение, подкрепленное утроенным навыком исходного материала. Он не сознательно разжился по дороге, он это сделал на автопилоте…

– Под каким из имен остановился, установить пока не удалось…

– Как не удалось? – возмутились в один голос Евгений Сергеевич с Арнольдом Иванычем. – Но это же проще, чем про багаж!

– А вот и нет. Как выяснилось в ходе оперативно-розыскных мероприятий узнать про багаж куда легче, чем про имя.

Подполковник и доктор в немом удивлении уставились на майора.

– Дело в том, что в этом мотеле не принято останавливаться под собственными или вымышленными именами. Исключительно под фамилиями звезд…

– Каких еще звезд?

– Всяких. Кино, – теле, – порно, а также спортивных и политических.

– Но хотя бы половая принадлежность соблюдается?

– А вот это никого там не колышет. При мне один старый дряблый бегемот записался в журнале постояльцев как Шэрон Стоун. И что бы вы думали? Портье ему: ваш автограф, госпожа Стоун, ваши ключи, мисс Шэрон, коттедж номер пять, мэм…

– Список фамилий, то есть псевдонимов постояльцев имеется?

– Так точно, имеется, товарищ подполковник. Не список, а сплошной Беверли-хиллз, голливудский Олимп, – мрачно подытожил майор, доставая из бумажника и протягивая Борменталю испещренный звездными именами листок бумаги. – Вам и карты в руки, доктор…

– Насколько я понимаю, он прибыл туда на мотоцикле?

– Совершенно верно. Установленный факт.

– Тогда в первую очередь следует обратить внимание на тех из списка, кто известен в миру как любитель этого транспортного средства. Я тут из таковых вижу всего двух: это, во-первых, Микки Рурк, во-вторых, Антонио Бандерас…

– А Кэвин Костнер?

– Костнер тоже мотоциклы предпочитает?

– В жизни не знаю, а на экране верхом на Харли Дэвидсоне видел…

– Значит, всего трое? – вопросительно обобщил главный.

– Если бы, товарищ подполковник, – не сдержал горестного вздоха майор. – Там одних только Микки Рурков штук пять! Бандерасов тоже хватает, не говоря уже о Кэвинах Костнерах. А ведь мы еще не всех потенциальных мотоциклистов выявили. А за мотоциклисток даже и не брались. Навскидку, правда, одну усмотрели: Шер…

– Стоп, майор! Зачем нам мотоциклистки? – озадачилось на мгновение начальство, однако тут же спохватилось, перевело взгляд на доктора Борменталя, и задумчиво не договорило:

– Или вы полагаете…

– Исключать полностью я бы не стал, – оживился доктор. – Но очень сомневаюсь в том, чтобы система «Беркут» оказалась склонна к перверсии…

– Но он же интроверт, сами говорили…

– Говорил, не отрицаю. Но при этом оговаривался, что интроверт он не простой, а экстравертный…

– Так, а если попытаться по марке мотоцикла вычислить. Насколько мне известно, в мотелях обязаны фиксировать не только номера транспортных средств, но и их марки…

– Пытались, Евгений Сергеевич. Все равно получается задачка с кучей неизвестных. Они же там клиентам на слово верят: какой номер скажут, такой и запишут, о марках я уже и не говорю… Кстати, пробовали по почерку, ну то есть по росписи определить, но сходу это сложно, тут классный эксперт нужен…

– Погоди, майор, ведь его там ночью не было, следовательно…

– Следовательно, товарищ подполковник, бесследно. Изо всех Микки Рурков, например, ночевал у себя в номере только один…

– Да-а, – вздохнул сочувственно доктор, – исключительно тяжелый для работы городок.

– Вы хотите сказать, что это городок виноват, и выбор Беркутом именно этого мотеля был рефлективно-бессознательным?

– Лично я так не считаю, – заявил майор Беридух.

– Слишком мало данных для однозначного ответа, Евгений Сергеевич, – уклонился от дискуссии доктор Борменталь.

В дверь постучали. Это не мог быть кто-либо из обслуги, это мог быть только кто-нибудь из своих. Одновременно со стуком закурлыкал мобильник в кармане Борменталя.

– Да, – сказал доктор, извлекая телефон.

– Войдите, – крикнул Евгений Сергеевич.

В конференц-зал вихрем влетела ассистентка Арнольда Ивановича, – девушка лет тридцати, слегка прикрытая коротенькими шортами и тем безобразием, которое принято называть топиком.

– Арнольд Иваныч! Товарищ подполковник! – возопила она в лучших мелодраматических традициях. – Система под угрозой! Беркут подвергся внезапной, незапланированной атаке!

– Спасибо, Леня, – сказал трубке доктор, – Эвалина Саввична уже поставила нас в известность. Ничего не предпринимайте, я сейчас буду…

И действительно, Борменталь вскочил на ноги и устремился вон, сопровождаемый взволнованно частившей подробностями ассистенткой и обеспокоено насупившимися подполковником и майором.

Глава четвертая

1

Удивительно как много может успеть сделать человек, если делать ему нечего. Взять хотя бы того же Игоря Сурова, доставившего столько хлопот стольким серьезным людям. Покинув утром свою притомившуюся от восторгов упоенья подружку, он успел и с морем в душевном одиночестве пообщаться, побродив у кромки прибоя пред лицом беспредельности, и в японском ресторанчике для автомотолюбителей сырой рыбки под горчичным соусом отведать, и Аллею Нищих в Парке Артемиды навестить, раскошелиться в ответ на впечатляющую мольбу («Ах, подайте мне чего-нибудь на пропитание души и исполнение заветных желаний сирого сердца!»), и в адресное бюро безрезультатно смотаться, и от доходчивого плаката («А ты записался в тайные осведомители муниципальной полиции?!») слегка прибалдеть, и в гостинице своей отметиться, и даже с одной милашкой, чья выпяченная грудь вредила зрению, туманила мозг и лишала гибкости голосовые связки, не только близко познакомиться, но и накоротке в ближайшем отельчике поякшаться (лакомые губки, мраморные зубки, кудряшки с рыжинкой, чулочки с резинкой, и ноги, ноги, ноги… очень много ног, хотя с виду их всего две: левая и правая).

Оставшееся до назначенного свидания время Игорь посвятил осмотру городского пляжа, представлявшего собой витрину всего лучшего, чем располагал на сегодняшний день Южноморск по части филея. Речь, само собой, не о рыхлых животах и отвислых задах безвольных лиц обоего пола, на коих почиет проклятие Божие, но о физически привлекательных особях: о стройных девушках и атлетических мальчиках с приветливой улыбкой (одной на всех), всегда готовых к неформальному общению где-нибудь в уединенном месте в горизонтальном положении. Словом, о тех, кого питающая слабость к крылатым выражениям и знаменитым изречениям мэрия и имела в виду, украсив пляж громадным щитом с убедительной цитатой: «Нет на свете прекрасней одежки, чем сочность бюста и загорелость ножки!» Приятно отметить, что появление Игоря в их обществе, или лучше сказать, на их фоне, не прошло незамеченным. Он удостоился восьми обворожительных улыбок от трех старлеток, двух подмигиваний от волейболисток и аж пяти многозначительных взглядов, сопровождавшихся многообещающими облизываниями губ, от четырех пикантных дамочек, из коих две умудрились отсемафорить о своих чувствах в присутствии своих упитанных кавалеров, воспринявших эти знаки внимания на собственный, судя по всему, довольно внушительный счет…

Ровно в час пополудни Игорь, одетый по пляжному в шорты, майечку и тапочки, пил каппуччино в условленном кафе «Бриз», – небольшом двухэтажном строении с флорентийской навесной крышей и внутренним двориком, где в мелководном бассейнчике, окруженном столиками, дремали экзотические рыбки-пираньи. Столики были расставлены тесно, поэтому Игорь, сидя в одиночестве, одиноким себя не чувствовал. Слева два бородатых закадычных любовника в пляжных халатах препирались из-за избытка калорий в крабовом салате. Справа три кумушки средних лет, облаченные в какие-то декольтированные полупрозрачные хламиды, обменивались впечатлениями о первых днях своего пребывания на море. Сзади, замаскированная густой листвой платанов, тарелка перемежала шлягеры о вреде холявы с рекламными объявлениями следующего примерно содержания: «Питательно-развлекательное заведение «Римские Бани» предлагает всем желающим оттянуться по полной патрицианской программе. Шикарные обеды из двадцати четырех блюд, перворазрядное обслуживание, роскошный персонал, экзотические танцы, аттические мистерии, живая кифарная музыка, философские диспуты в духе Сократа и Эпикура, гладиаторские бои с мордобоем, общий плач, хоровое пение, дикое похмелье с попытками суицида. Принимаются коллективные заявки».

– Да, кучеряво живут, – прокомментировала одна из дам, что справа, – впечатляющая матрона с монументальной грудью и обильно накрашенным ртом.

– Кучеряво – не то слово! – поддержала тему вторая, благоухавшая кремом для загара. – Вчера слышу, во дворе моя хозяйка муженьку своему заявляет: «Эх, Вася, что-то улиток садовых под шампань захотелось». А на часах уже, между прочим, почти полночь…

– А Вася что?

– А что Вася? Вася зевает, интересуется, к Максу махнем или на дом закажем. Представляете?

– Хороший мужик – Вася, – не отрываясь от газеты, заявляет третья дамочка.

– А чего ему не быть хорошим? У местных ведь все в кредит. У каждого по нескольку кредитных карточек. Гуляй – не хочу…

– Ты нарочно ешь все калорийное, чтобы потолстеть. Ты хочешь, чтоб я тебя разлюбил, любимый? Ты этого добиваешься? – достает тем временем один бородатик другого.

– Ну что ты несешь! Как ты мог такое обо мне подумать, противный! – безнадежно оправдывается другой.

– Ассоциация сексуальных демонов и одалисок объявляет конкурс на замещение следующих вакантных должностей на общественных началах, – попыталась вписаться в тему незримая тарелка. – Первый заместитель старшего исчадия…

– Вот кто-нибудь из этих исчадий и подался в маньяки, – решила одна из дамочек. – Еще хорошо не убивает, тяжкими побоями обходится…

– Сами, дуры, в побоях виноваты, – подхватила вторая. – Ведь видят – маньяк, так чего, спрашивается, сопротивляются!

– У него же на лбу не написано, что он маньяк, – возразила первая, если не более отзывчивая, то, по крайней мере, более приверженная логике вообразимых обстоятельств. – Мужик, наверное, как мужик. Только пристает. Ну, они и ломаются, цену набивают. Кто же сразу соглашается…

– Все равно дуры! – стоит на своем вторая. – Он ведь не на людях пристает, а где-нибудь в тихом темном местечке, так что нечего выпендриваться, не перед кем…

– Аа! – соображает первая, – это ты о том, что вдосталь и без греха?..

– Но это ведь морепродукт, а не поросенок, – продолжает оправдываться бородач, не решаясь приступить к своему крамольному салату, обильно политому жирной сметаной, которую просвещенное человечество давным-давно отправило на свалку истории, что, собственно, и подтверждает реакция его партнера, с аппетитом уплетающего тертую брюкву, сбрызнутую соевым маслом.

– Милый, это же не еда, а бактериологическое оружие! Твоя сметана убивает все микроэлементы в этом крабе… Скажи, чтоб заменили майонезом, – в нем хоть и есть вредные яйца, зато основа у него здоровая, растительная…

– Ой, – кривится милый, – только не майонез, только не майонез!..

– Привет! Сигареткой угостишь?

Игорь поднял удивленные глаза. Перед ним стояла одна из тех псевдобольстительных квазикрасавиц, фотографии которых обожают публиковать мужские журналы. Податливая ухоженная плоть, угловатые округлости, костлявые конечности, глупые глаза и силиконовые груди размером с волейбольный мяч каждая. Самое волнующее в них – загар. Ровный, абрикосовый, питательный…

– Присаживайтесь, – улыбается Игорь, глядя на все эти чудеса изысканного вкуса. – Сейчас закурим… Официант!.. Вы какие предпочитаете?

– Не ваше дело! – отрезает девица и, презрительно фыркнув, удаляется прочь.

– К вашим услугам, – подскакивает официант.

– У вас есть сигареты «Не ваше дело»?

– К сожалению, у нас только «Наша марка»?

– Пошлите вон той высокой девушке в бикини один блок вашей марки.

Девушка тем временем покидает дворик с такой стремительностью, что опытному официанту становится ясно: во внутренних покоях заведения эта особа не задержится.

– Чтобы установить место проживания этой барышни, нам придется обратиться в детективное агентство, сударь, – объясняет официант. – В этом случае блок «Нашей марки» обойдется вам раз в пятьдесят дороже…

– Сколько?

– Секундочку. – Официант достает свой калькулятор и что-то с чем-то перемножает.

– Двести шестьдесят восемь долларов девяносто пять центов, не считая муниципального налога и, разумеется, чаевых…

– Действуйте!

– Слушаюсь и повинуюсь, – щелкает каблуками официант и, отойдя в сторонку, извлекает из нагрудного кармана своей белой форменной тужурки сотовый телефон.

– Алло? Агентство Аникеева? Это опять из «Бриза» беспокоят…

Игорь взглянул на часы: почти половина второго. Где же эта Оленька прохлаждается? Неужели в постели?

– «Наша марка» – это сорт какао, – говорит монументальная дама, ни к кому вроде бы не обращаясь, но достаточно громко, чтобы привлечь внимание бедного молодого человека, поддавшегося на бесхитростную уловку алчного халдея.

– Странная девица, – счел необходимым сменить тему любитель жирностей и сальностей. – Ты заметил, любимый? Она даже не присела. Хм, закурить зашла…

– Милый, ты меня огорчаешь! С каких это пор ты стал обращать внимание на девушек? Тем более такого пошиба. Фи…

– О Господи! Я на ситуацию обратил внимание, а не на девушку…

– Какое тебе дело до чужих ситуаций? Да, может, у них пароль такой: дай закурить. Отзыв: накося-выкуси.

– А вот уже просто пошло. Это ты нарочно, чтобы мне тошно стало и я не смог бы скушать моего крабика…

– Да подавись ты своим крабиком! – не сладил с нервами поборник здоровой пищи, и одним резким движением переместил салат из салатницы на бородатую физиономию своего возлюбленного. Возлюбленный оторопел.

– Ах, несчастная я, несчастная! – запричитал нарушитель спокойствия, поспешая прочь от возможных последствий своей опрометчивости.

– Причем еще и дура, – бросил вслед оскорбленный. Затем, вооружившись ручным зеркальцем, принялся с помощью щипчиков для бровей невозмутимо очищать свои заросли от витаминов и микроэлементов, высокомерно игнорируя дам, уставившихся на него с беззастенчивым любопытством.

– Нет, ты только посмотри, что деется, – толкнула локтем одна другую, другая – третью.

– Нюша! Да отлипни ты от своей газеты, наконец!

Нюша отлипла и оказалась миловидной женщиной с задорным носиком и веселыми глазами.

– Милые бранятся – только тешатся… Вы лучше послушайте, кто к нам сюда приезжает. Сам Стэнли Эббот собственной персоной!

– Это кто? Актер? Певец?

– Темнота! Это прославленный грешник, знаменитый красавец и мультимиллионер, плейбой милостью Божьей, и вообще мужчина приятный во всех отношениях! Спешит в Южноморск, чтобы лично поприсутствовать на открытии первого в мире вуза по выращиванию профессиональных плейбойчиков…

– А интересно, есть плейгерлочки?

– А кому свежих сплетен, слухов, скандалов! О сильных мира сего, о тайных связях, о секретных соглашениях…

Игорь, поднявшийся было уходить, плюхнулся обратно на стул. И было отчего. Между столиков протискивалась густо загримированная женщина, облаченная в нечто, напоминавшее наряд французской свободы на парижских баррикадах. Черные как смоль волосы и беспощадно выбеленное лицо. Сосок торчавшей наружу груди усилиями искусного гримера превращен в еще один, дополнительный рот, – орган секретного вещания.

– Какие сплетни? – жадно вскинулись дамы.

– Какие угодно. Светские, политические, уголовные, интимные… Ознакомьтесь с прейскурантом…

Прейскурант, походивший на меню приличного ресторана, очутился на столе перед дамами.

– Однако! – восклицают дамы, разобравшись с цифрами. – Интимная жизнь Светланы Сорокиной – аж двести баксов! Это чем же она там занимается?

– Заплатите – узнаете. Всё как есть выложу, – привычной скороговоркой частит сплетница, подсаживаясь к дамам.

– Да как же нам проверить, правда это или нет?

Сплетница от неожиданности чуть со стула не загремела.

– Сударыни, голубушки, да вы что, на солнце перегрелись? Да если я вам правду скажу, вы же за нее и гроша ломаного не дадите!

– Отчего же?

– От разочарования. Вы, небось, воображаете, что у телевидных мира сего не жизнь, а сплошная малина Восьмого марта?

– А если хороших сплетен со слухами заказать, дешевле будет?

– Разумеется, дешевле, – убежденно кивает монументальная дама.

– Не скажи, – вздыхает миловидная, – хорошее всегда дороже.

– «Плохое», «хорошее» – это эмоции, – пускается в терпеливые объяснения сплетница. – «Правда» и «ложь» – тоже. Главное в нашем деле – занимательность…

Игорь наконец встает и начинает потихоньку пробираться к выходу. Между нами, читателями, говоря, мог бы и пораньше сообразить…

2

Неподалеку от входа в платную зону пляжа, в соседстве с грозным предупреждением «Оставь одежду всяк сюда входящий», скучал на веселой лужайке фотограф вместе со своим верным помощником – симпатичным осликом при всех необходимых прибамбасах, как то: коврик на крупе, плюмаж меж ушей, позолоченная кисточка на хвостике… Работали без выходных. На работу приезжали на старенькой «волге»: фотограф впереди, ослик сзади. Процедура извлечения осла из автомобиля собирала толпы зевак. При желании можно было эту маету обставить как забавное шоу и взимать с ротозеев плату. Ну так то при желании…

Ослик в скакуны не рвался, стоически довольствовался своей участью безропотной неподвижной декорации. И никакие посулы, будь то аппетитная морковка, будь то сучковатая палка, не могли сдвинуть его с места, заставить прокатить на своей многострадальной спине неугомонных человеческих детенышей. Сниматься верхом – пожалуйста, хоть втроем на месте гарцуйте, а вот насчет того, чтобы въехать на мне в Иерусалим, – дудки, ничего у вас не выйдет, не на того напали, в смысле – сели. Словом, та еще скотина: канонический осел-кататоник. Правда, за одним важным исключением, – большой любитель не к месту пошутить. Шутка у него одна, зато дурацкая, скабрезная, неприличная, вызывающая у отдельных впечатлительных натур дрожь вместо смеха. Устрашающих размеров шутка. Это у людей не принято с эрекцией шутки шутить, а у ослов – сколько угодно. Вот и сейчас шутнику показалось, что самое время развлечься. Мальчик, проходивший мимо, обернулся к своей молоденькой маменьке с логичным вопросом:

– Мам, это что, нога?

Маменька слегка зарделась, стыдливо отвела глаза, но ответила честно, нет, мол, не нога, сыночек.

– Да? – удивился другой мальчик, постарше. – А что?

– Хулиган! Бесстыдник!

И совершенно пунцовая маменька, подхватив на руки своего не в меру любознательного ребенка, устремилась прочь от группы испошлившихся товарищей. Игорь (а это был именно он) с фотографом рассмеялись. Осел, одобрительно фыркнув, расслабился. Веселье помешало Игорю вовремя различить топот приближающегося возмездия. Скорее случайно, чем инстинктивно, он обернулся и узрел прямо над своей головой чью-то вооруженную пивной бутылкой руку. Разбирать закупоренная или початая было недосуг. Ноги его, не дожидаясь команды сверху, сами шагнули вплотную к нападавшему, плечо поставило жесткий блок, кулак врезался в почку. Мститель поперхнулся, но все же нашел в себе прыти отскочить от нахала подальше, и уже там, в относительной безопасности, разразиться бранью, полной запальчивых обещаний в основном членовредительского характера, из которых самой выполнимой была угроза натянуть глазное яблоко на седалище. Скорее из контекста, чем из содержания воплей Игорю стало ясно, что этот приличных размеров гражданин явился постоять за поруганную давеча честь оскорбленной маменьки. Вряд ли своей…

Игорю вовсе не улыбалось махаться неизвестно с кем незнамо ради чего. Он открыл, было, рот, чтобы воззвать к разуму, принести извинения, но все оказалось намного серьезнее, чем он предполагал. К мстителю подоспела подмога: три, не побоимся этого слова, жлоба, мрачные намерения которых подтверждали резиновая дубинка, велосипедная цепь и кастет-скулолом. Игорь перестал взывать к разуму и забеспокоился о собственном тыле. В виду отсутствия стены, к которой можно было бы прижаться беззащитной спиной, пришлось дать ногам дополнительную нагрузку. Вперед, в сторону, ложный выпад, жесткий удар, кульбит… Короче говоря, один на всех и все на одного!

Неподалеку от разыгравшейся баталии, в припаркованном в тени магнолий сером джипе сидел Алексей Пряхин по кличке Стоха, жевал свою неизменную жвачку и наблюдал в бинокль за дракой, изредка давая ценные указания оператору, устроившемуся с камерой на заднем сидении. Рядом со Стохой находилась та самая девушка, которая всем маркам сигарет предпочитала «Не ваше дело» и в которой мы – не без смущения за опоздание – с трудом, но все же признали ту самую Марину, что в первой главе нашего повествования так безыскусно путали с Ольгой. Девушка не просто сидела, но активно переживала за исход баталии, вовсю болея за Игоря.

– Он тебе даже закурить не дал, а ты вон как за него кулачки сжимаешь, – насмешничает Стоха, не отрываясь от бинокля.

– Да он бы дал, просто мне в лом такого клевого парня подставлять твоим отморозкам, – откровенничает Марина, ничуть не заботясь о последствиях.

– Что, тоже втюрилась? – интересуется оператор. Однако ответа не удостаивается, если, конечно, не считать таковым резкий приказ Стохи не отвлекаться от съемки.

Если вначале Стоха еще как-то пытался разобраться в технике Игоря, хотя бы вчерне определить, где и у кого он учился рукопашному бою, то теперь просто наблюдал, дивясь неуклюжести своих наймитов. Вот один из них, вооруженный цепью, рискнул с короткого замаха поразить противника в голову. Боксерский нырок вперед и… вместо классического апперкота по корпусу, модернистский двойной удар головой и коленом, соответственно в челюсть и в пах. Эффектности ни на грош, зато эффективности с три короба: любитель велоспорта валится, как сноп в страду. Поразительное разнообразие приемов при такой же бессистемности и разрозненности общей линии. Придется консультироваться со специалистами, хотя с виду – просто уличный драчун с невероятной реакцией.

Между тем драка привлекла внимание отдыхающих. Ристалище окружила ватага азартных поклонников мордобоя, обессмыслив кадр своими вытянутыми в безмерном любопытстве выями. Съемку пришлось прервать, о ходе сражения судить по колебаниям ставок, которые, впрочем, недолго колебались в виду явного преимущества одной из противоборствующих сторон.

Прибывшая вслед за оглушительной сиреной милиция, оттерев в сторону толпу, зафиксировала следующую картину нарушения общественного порядка. Босой мускулистый парень, одетый в шорты и лохмотья майки, с великим душевным подъемом гоняет резиновой дубинкой двух бугаев вокруг невозмутимо неподвижного осла. Еще двое скучают на травке в самых живописных позах, не проявляя к происходящему никакого интереса.

Напрасно почтенная публика упрашивала стражей порядка позволить ей досмотреть до конца этот захватывающий «поединок». Менты были непреклонны. Не помогли даже многозначительные намеки на ощутимую благодарность. Да и не все участники схватки горели желанием биться до полной и окончательной. Двое преследуемых Игорем бугаев попытались скрыться в неизвестном направлении. С таким же успехом они могли попытаться трансформироваться во что-нибудь безобидное, безбедное, – сразу и не сказать, во что именно… Игорь безропотно отдал стражам трофейную дубинку и позволил заковать себя в наручники. Однако с главным свидетелем – фотографом – вышла заминка. Этот несознательный элемент ни в какую не соглашался бросить своего четвероного помощника на произвол судьбы. Мало того, предъявлял справки от ветеринарной службы, грозил наслать на ментов активистов «Общества охраны животных», требовал адвоката, соблюдения прав частного предпринимателя и установления временного милицейского поста возле бесхозного реквизита. Стражи порядка в свой черед взывали к гражданской совести, которой свидетель, согласно уголовно-процессуального кодекса обязан был не только праздно обладать, но и деятельно в данной ситуации руководствоваться. Известно чем заканчиваются для граждан препирательства с милицией: их берут под микитки и препровождают в участок для дальнейшего разбирательства. Именно к этому и шло, этим бы и закончилось, не пробудись четвероногий предмет раздора от своей флегмы. Его пронзительные доводы поколебали решимость стражей порядка следовать принципиальным положениям своей уголовно-процессуальной библии. Фотограф бросился успокаивать друга, менты, зажав уши, попрыгали в машины и, пообещав разобраться с патентом, лицензией и правом владения транспортным животным, отбыли вслед за каретой скорой помощи. Толпа рассосалась, место происшествия обезлюдело.

На добродушной физиономии Стохи расцвела стрептококковым цветком соответствующая улыбочка.

3

Начальник следственно-оперативного отдела муниципальной полиции города Южноморска лейтенант Рябько, Сергей Валентинович, крепко скроенный рослый мужчина лет тридцати пяти, одетый в легкие светло-серые брюки и голубую рубашку, сидел на оперативном совещании в кабинете шефа и томился от желания взгромоздить свои ноги, обутые в кроссовки, на длинный полированный стол, за которым восседали все руководители отделов плюс заместитель прокурора, – привычка, приобретенная Рябько за полгода стажировки в Лос-Анджелесе. У себя в кабинете он так бы и поступил: хозяин – барин, но, будучи в гостях у высокого начальства, не мог позволить себе роскоши быть неправильно понятым. Начальство и так, несмотря на весь свой с трудом сдерживаемый демократизм, косо глядело на все эти заокеанские киношные штучки, хотя при случае само было не прочь щегольнуть импортным револьвером вместо отечественного пистолета или гаванской сигарой вместо беломорины. Наверное, все дело в столичном происхождении Рябько, переведенного в Южноморск прямиком из Москвы по причинам, не оставляющим места для домыслов: он, видите ли, не вынес после калифорнийской жары московских холодов и сердобольное московское руководство, не желая терять столь ценного сотрудника, немедленно откомандировало его на юг…

Свою службу на новом месте Рябько начал с инспекции внешнего вида подчиненных, подвергнув беспощадной критике их стремление придерживаться общего безликого стиля совчинов на шестых ролях. В каждом из них, по мнению Рябько, за версту видать мента, одни уставные стрижки чего стоят!.. Подчиненные выслушали, взяли под козырек, и пошли исправляться. На следующий день заявились на службу кто в чем, – разумеется, похуже. С виду – группа младших научных сотрудников, отправляющаяся на уборку колхозной картошки. У Рябько случился тяжелый припадок истерического смеха. Хотели даже скорую вызвать, но, слава Богу, обошлось. С Рябько. Но отнюдь не с внешним видом. Через пару дней каждый сотрудник получил письменный приказ по личной форме одежды, а также необходимую сумму на ее приобретение. В приказе, кроме прочего, четко указывалось какой личины тот или иной полицейский обязан впредь придерживаться. Проще говоря, какой длины должны быть волосы, в какую прическу уложены и обязан ли данный сотрудник обзавестись бородой или только усами с бакенбардами… Двоих, истративших казенные суммы не по предназначению, понизили в званиях и перевели в патрульные. Рябько зауважали. Вскоре личный состав его отдела невозможно было отличить от их заокеанских коллег: усы, бородки, косички и даже сережки в ушах. Организованная преступность Южноморска была деморализована: любой панк мог оказаться ментом, любой рафинированный фраер – опером. Просто атас!

Следующим по списку срочных мер стало повышение физической и огневой подготовки личного состава, в связи с чем началась беспощадная борьба с курением и лишним весом. Опять в ход пошли приказы с индивидуальными указаниями кому сколько весить, и каким образом такого субтильного состояния можно достичь. К сожалению, курить смогли бросить всего двое, зато спортивную выправку приобрели почти все (за исключением тех двоих, чьи морально-физические силы оказались подорваны самоотверженной борьбой с курением). Огневая подготовка отдела была отмечена специальным приказом краевого начальства.

С третьим этапом, касающимся соблюдения закона при его защите, возникли определенные трудности. Неугомонный Рябько пытался привить подчиненным правильное понимание закона достаточности доказательств, необходимых для мотивированного задержания граждан, дабы впредь не хватали абы кого для галочки, а потом с помощью дубинок не выколачивали оснований для содержания под стражей. Теоретически ребята понимали все прекрасно, но как только дело доходило до практики, в ход шли навыки, доведенные многолетней привычкой до виртуозного автоматизма. Отчаявшийся Рябько вынужден был прибегнуть к крайнему средству капитализма – денежным штрафам. В тесном контакте с начальником финансового отдела был составлен прейскурант удержаний. Дело едва не дошло до забастовки, – ребята грозились вообще перестать задерживать кого-либо, даже самых подозрительных из числа лиц кавказских национальностей. Начальство решило, что его, попросту говоря, берут на понт, так как было уверено, что ментовская закваска все равно скажется. И не ошиблось. Сказалась закваска. Особенно после нескольких судебных скандалов в связи с противоправными действиями сотрудников правоохранительных органов. Да и новый руководящий лозунг – «поменьше маразма, побольше дела» – не прошел мимо ушей сотрудников, отозвался в сердцах, чему в немалой степени способствовало значительное уменьшение бумажной волокиты, ставшее возможным после официального учреждения спецотдела по документациям или, как его вскоре окрестили, «макулатурной шарашки», взявшей на себя львиную долю неблагодарных трудов по составлению всевозможных справок, отношений, запросов и прочей канцелярщины столь любезной проверяющей братии контролирующих органов.

В общем, Рябько пришелся ко двору, и если бы не его неистребимая московская мания всех поучать, и не его слизанная с американцев привычка по любому поводу задавать один и тот же нешуточный вопрос «вы уверены?» (что хотите выпить? отлить? дать показания? позвонить адвокату? явиться с повинной?) и задирать вместо носа на сопатке ноги на стол, в нем бы, пожалуй, и души не чаяли, потому как при всех своих странностях, был по натуре парень компанейский, выпить не дурак и до женского полу охоч в пределах разумного, то есть не в ущерб мужской солидарности…

Совещание между тем двигалось своим попунктным чередом. Уже обменялись мнениями о вчерашнем нападении на «Амфитриту» (постановили дела у милиции не оспаривать, поскольку в том, что ее вызвали раньше полиции, не обнаружено злого умысла, тем более что и дело какое-то невнятное, с душком, с придурью); поговорили о новых жертвах сексуального маньяка (было высказано предположение, что маньяков двое, так как в некоторых случаях жертвы оказывались больше изнасилованными, чем избитыми, в других – наоборот, хотя оба гада имеют подлую привычку не оставлять на месте преступления использованных презервативов, из-за чего их ДНК никак не удается установить); разобрались с пикетчиками, несущими неусыпную вахту возле резиденции мэра с плакатами, обвиняющими городского голову во всех смертных грехах, включая аболиционизм, эзотеризм и американофилию (сочли необходимым обратиться с соответствующим запросом в Службу Психиатрического Надзора, но на всякий случай дали указание начальнику ОБЭП проследить источники финансирования этого бездарного шоу); скоординировали свои действия на митинге, посвященном торжественной встрече знаменитого американского плейбоя (особое внимание уделили возможным провокациям международных феминисток, о концентрации которых в отелях и пансионатах Южноморска сообщила под большим секретом ФСБ); выслушали препирательства между начальником патрульной службы и начальником отдела Общественных Нравов в связи с очередными столкновениями противоборствующих группировок из-за кафе-бара «Ильич» (верные ленинцы по своему обыкновению пребывали в непоколебимой уверенности в том, что заведение названо так в честь их кумира, – вечно живого вождя международного пролетариата, тогда как гомосексуальные круги придерживались музыкальной точки зрения, согласно которой название кафе-бара являлось данью уважения гениальному создателю «Щелкунчика» и «Лебединого озера», – словом, вечные исторические разборки большевиков с меньшевиками); и, наконец, дошли до главного пункта в повестке дня: месячнике борьбы с холявой, торжественно провозглашенном мэром Южноморска во вчерашнем радиообращении к горожанам и отдыхающим. Вот когда неуместное присутствие зампрокурора Угорского получило, ко всеобщему облегчению, свое законное обоснование.

Угорский многообещающе пошуршал бумажками, откашлялся, улыбнулся и начал свою речь с главного лозунга месячника: «Долой холяву! Да здравствует гамбургский счет!» При этом все дружно взглянули на не включенный телевизор, обиженно помалкивавший в своем углу, – такие вот чудеса природной дикции. Далее последовали разъяснения. Поскольку, что такое «холява» знали все, расшифровке подлежал только «гамбургский счет». Чем больше Угорский говорил, тем глубже становилось недоумение слушателей. Как это, пошел с женой в ресторан и каждый сам за себя заплатил? Что, и с бля… то есть с женщинами легкого поведения можно так же?.. Однако недоумению на сей раз не суждено было перерасти в перепалку, – на столе начальника полиции включился селектор и возмущенный голос его секретарши сообщил о беспримерной наглости зарвавшихся ментов Сичинавы, не далее как полчаса назад арестовавших на городском пляже нескольких отдыхающих, якобы, за нарушение общественного порядка в виде драки…

Угорский осекся и с беспокойством оглядел взволнованных полицейских. Их шеф, моментально переместившийся из одного руководящего кресла во главе стола совещаний в другое – за своим письменным столом, приказал секретарю немедленно связаться с начальником милиции. В помещении установилась напряженная тишина.

– Нугзар Константинович, что я слышу, – начал было шеф выражать свое возмущение, но, очевидно, перебитый встречным душевным порывом, обратился в слух, все более и более успокаиваясь по мере упрочения в этом качестве.

– Все ясно, Нугзар Константинович. Ваши ребята действовали правильно, в рамках договоренностей… Я сейчас же направлю к вам своих людей. Надеюсь, поделитесь копиями протоколов… Всего доброго.

Начальник полиции положил трубку и, ни на кого не глядя, щелкнул переключателем селектора.

– Катерина Кирилловна, соедините меня с дежурным.

– Соединяю…

– Дежурный по управлению муниципальной полиции сержант Варлов…

– Слушай, Варлов, ты получил ориентировку из милиции насчет маньяка-насильника, некоего Сурова?..

– Так точно, шеф, получил. Я, как полагается, передал патрульным, по отделам, по опорным пунктам… Что-нибудь не так, шеф?

– Все так. Просто уточняю…

Шеф отключил селектор и строго оглядел свое воинство.

– Кто нуждается в объяснениях?

В ответ – суровое молчание. Все понятливые – прямо слов нет. И не надо.

– Шеф, – позволил себе задать умный вопрос Рябько, – а не тот ли это Суров, что вчера «Амфитриту» от грабежа спас?

– Возможно, – поморщился шеф, досадуя на то, что сообразительный москвич сорвал ему маленький производственный экзамен. А потом еще смеют удивляться: почему нас, москвичей, не любят? По кочану!..

– Странно, – подал голос начальник детективов, – вчера он – герой, а сегодня уже маньяк?

– Вот поезжай к Сичинаве и выясни все там, на месте. А заодно заберешь тех гавриков, что устроили с этим Суровым потасовку. Двое из них в городской больнице, так что пошли кого-нибудь туда взять показания…

– А как насчет допроса Сурова?

– От тебя зависит…

– Мне прямо сейчас двигаться или после совещания?

Шеф вопросительно взглянул на Угорского. Тот было замялся, но с честью вывернулся из положения, – недаром его Угрем прозвали.

– Да у меня, Юрий Антонович, собственно, всё. Напомню только, что месячник борьбы с холявой, – это еще один шаг на пути приобщения нашего города к общечеловеческой цивилизации, и на вас, господа полицейские, будут обращать внимание в первую очередь, так как именно вы олицетворяете закон и порядок, без которых, как известно, не бывает ни свободы, ни демократии…

Зампрокурора умолк и стал собирать свои бумаги под облегченный шепоток господ полицейских. Шеф, обождав для верности пару минут, объявил совещание закрытым.

– Лейтенанта Рябько прошу задержаться…

Оставшись вдвоем с лейтенантом, шеф протянул последнему листок бумаги. Это была шифровка из Москвы. Личный шифр первого замминистра. Таким образом пытались сократить утечку оперативной информации, ставшей в нынешние времена настоящим предметом торговли, благо в клиентах недостатка не ощущалось: газетчики, телевизионщики, мафиози, политики. В таком именно порядке…

Шифровка оказалась обычной ориентировкой на профессионального киллера, который, по сведениям Центра, получил заказ убрать одного из крупнейших бизнесменов черноморского побережья России. Недоумение Рябько вызвали внешние приметы преступника, – если это издевательство можно было так пышно назвать.

Предположительный возраст – около тридцати трех лет. Рост: выше среднего. Лицо овальное. Волосы темно-русые. Но может оказаться блондином или шатеном. Нос прямой, нормальный. Губы тонкие. Глаза карие. Телосложение пропорциональное. Любимое оружие – снайперская винтовка Драгунова. Вместе с тем умеет мастерски устраивать «несчастные случаи», работать с взрывчаткой, неплохо разбирается в ядах… В общем, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Поди такого обнаружь, если он предпочитает действовать в одиночку, да еще, «согласно непроверенным данным», является самым высокооплачиваемым киллером на постсоветском пространстве.

Ну и, разумеется, усилить оперативно-поисковую работу, активизировать источники и так далее и тому подобное.

– Н-да, наводочка, – вздохнул Рябько, возвращая совсекретную бумажку шефу.

– Надеюсь, не обманываешься формулировочкой «черноморское побережье России», лейтенант? – усмехнулся невесело шеф.

– Значит, к нам? – не удержался Рябько порадовать начальство глупым вопросом.

– Значит, к нам… Твоя задача, Сергей, определить мишень. Подключи «бэхов», – коль речь о бизнесмене, то им и карты в руки… Хотя, – шеф в упор взглянул на подчиненного, – если речь идет о том бизнесмене, о котором мы оба подумали, то…

– Но ведь есть договоренность: в Южноморске разборок не устраивать и никого не мочить, – напомнил лейтенант.

– Значит, кто-то решил положить на нее с прибором. Кто-то либо очень могучий, уверенный в поддержке, либо дурак, что еще опасней…

– Вы на поднятую фээсбэшниками суету намекаете? – осенило Рябько.

Шеф откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза припухлыми веками, замер и вдруг, подавшись вперед, вперился проницательным взором в лейтенанта.

– А я уже было решил, что ты до этого не додумаешься. Не сочтешь нужным…

Рябько помялся, развел руками.

– Счел, как видите… Хотя, честно говоря, не пойму: если готовится рейдерский захват, то кто заказчик? И в курсе ли этот заказчик, что все объекты Лядо…

– Без имен, лейтенант! – осадил подчиненного начальник, выразительно обведя стены кабинета бдительным оком.

– Простите, вырвалось… Я говорю: знает ли заказчик, что все коммерческие объекты известного нам лица убыточны…

Помолчал: говорить – не говорить? Решил, что не помешает.

– В том смысле, что это известное лицо преднамеренно сделало их убыточными, во избежание подобных инцидентов с беспределом в переделе собственности…

Вновь умолк в паузе, исполненной сомнений, и вновь пришел к выводу, что хуже не будет:

– Но я лично, как и вы, шеф, пока что ни в чем не уверен. Это может оказаться дезой помимо моих догадок и прикидок. Я ясно выражаюсь?

– Предельно, лейтенант, – саркастически ухмыльнулось начальство.

– Юрий Антонович, если вы подозреваете, что я пудрю вам мозги, то вы глубоко заблуждаетесь. Детальная разработка предстоящей операции еще не завершена, хотя и, не скрою от вас, находится на стадии завершения. Хороши же мы будем, если эта ориентировка окажется настоящей и у нас кого-нибудь действительно укокошат либо что-нибудь захватят…

– Не кого-нибудь, Сережа, а сам знаешь кого, – уточнило начальство со всей присущей ему въедливостью.

– Тем хуже, Юрий Антонович, для всех нас. Это уже будет не просто конфуз, – повод для злорадства ментов Сичинавы и оргвыводов для краевого управления, – а провал всей операции, чего допустить мы не просто не должны, но не имеем права.

– С вашим-то кидалой и не провалить операцию? Да он нас сдаст и не почешется. Если уже не сдал… – не стало сдерживать рвущегося наружу скептицизма начальство.

– Опять вы, Юрий Антонович, за свое, – с привычной скукой в голосе отреагировал Рябько. – Кишка у него тонка, чтобы сдать. Чтобы сдать, ему надо сперва с нашего крючка соскочить. А с него так просто не соскочишь. Чуть что не так, в момент неприятности с эмиграционными властями Штатов семейке его устроим… Прошли, Юрий Антонович, те временя, когда любой здешний рецидивист мог закосить там по диссидента. В Вашингтоне тоже не одни дураки сидят, кое-чему с тех пор научились…

– Ладно, Серега, тебе насчет Америки виднее. В конце концов, не я этого шулера на эту должность выбрал… Кстати, о краевом управлении, лейтенант, – хмыкнул шеф. – Принимай подмогу. Усиливают тебя опытными руководяще-проверяющими кадрами в связи… – Начальство выдвинуло один из ящиков стола и извлекло на свет еще одну шифровку, – Ага, в связи с ожидаемым ухудшением оперативной обстановки, а также в связи с намечаемым визитом в город Южноморск первого вице-премьера и так далее, и тому подобное, и такие пироги, Сергей Валентинович.

– Это из-за Кафедрального собора такой шухер затевается?

– Создается такое впечатление…

– Кем именно и для чего?

– Это приглашение к соразмышлению, лейтенант, или риторический вопрос на засыпку?

– Меня, Юрий Антонович, настораживает это «ожидаемое ухудшение оперативной обстановки», как там они изволили выразиться в своем послании.

– Меня тоже, – признался шеф. – Хотя с другой стороны не придерешься: обычная перестраховка при посещении периферии высоким московским начальством…

– Синдром провинциальной жопы, сроднившейся с руководящим креслом под ней, – усмехнулся Рябько.

– Не высокомерничай, умник столичный, – обиделся за периферию шеф.

– Да не высокомерничаю, я, Юрий Антонович, – обстановку разряжаю, – запротестовал лейтенант. – И потом я же вам объяснял уже, никакой я не москвич, поскольку являюсь им в восьмом поколении, и, следовательно, к нынешним москвичам никакого отношения не имею…

– Ладно, ладно, прямой потомок Юрия Долгорукова, не суетись. Лучше доложи, что делать намерен в связи с этой ориентировкой от москвича в первом поколении?

– Дам команду Емельянчикову разработать соответствующий план мероприятий. По обеим линиям. У него это неплохо получается. А сам попытаюсь вплотную заняться этим питерским спасителем-маньяком. Сдается мне, что с ним что-то не так, что за ним кто-то стоит, что неспроста он тут оказался. Да и внешность у него вполне подходящая… В общем, господин капитан, разрешите взять этого Сурова в разработку?

– Бери, господин лейтенант, мне не жалко. Только вот с Сичи-навой искать общий язык придется тебе, меня уволь. Знаю, есть у тебя в его епархии дружок-приятель, вот через него и действуй.

– Так ведь дружок мой приятель взамен обязательно чего-нибудь потребует, – возразил Рябько. – Что я ему могу предложить и в каких пределах?

– Все, что в пределах твоей компетенции, лейтенант, – хмуро улыбнулось начальство. – Только смотри не прогадай…

– Сделаю все возможное, шеф!

4

Томас Вейдле, преуспевающий эстонский бизнесмен, он же Юлиус Нагель Стеренсен, – известный в журналистских кругах Западной Европы «разгребатель грязи» (т. е. таблоид, прошу не путать с папарацци), лежал на кровати в номере «люкс» гостиницы «Фанагория» и обдумывал предстоящий разговор с хозяином «Амфитриты» которого он сегодня побеспокоил звонком, воспользовавшись одной из заранее заготовленных «легенд». Рекомендательное письмо от Яана Ивенсона, мастерски сработанное одним амстердамским умельцем, должно было, по его расчетам, расположить Кульчицкого если не к откровенности, то, по меньшей мере, к конструктивному общению. Юлиус, впрочем, не сомневался, что его предложение весьма заинтересует этого плейбоистого малого, – парня, по всей видимости, хваткого и далеко неглупого. Проблема заключалась в том, что таких предложений у Юлиуса было несколько, и все крайне соблазнительные, что, естественно, затрудняло выбор. Таковы уж издержки датской основательности и предусмотрительности. Но лучше уж излишек, чем недостаток, – это Юлиус понял давно, и этого принципа неизменно придерживался в своей нелегкой работе. Что ж, проблему придется решать по ходу дела, приноравливаясь к собеседнику, его поведению, реакциям на ключевые слова, фразы, паузы…

В дверь номера постучали условным стуком. Вика! Юлиус встал, прошел через гостиную в прихожую, спросил с сильным акцентом «кто там?», и лишь услышав знакомый голос, отпер ключом дверь. Нигде в Европе в гостиницах такого класса к таким мерам предосторожности прибегать не приходится, достаточно повесить с наружной стороны табличку «PLEASE DO NOT DISTARB»[29]. Здесь же, в России, как его предупреждали знающие люди, не поможет даже если вывесить портрет Веселого Роджера с наводящим мистический трепет окриком «TAKE CARE!»[30]. Вот и приходится быть угодным Богу на русский манер: действовать по принципу «береженного Бог бережет» (Jeg er interessenet[31], значит ли это, что безалаберного подкарауливает дьявол?).

Юлиус впустил Вику, выглянул в коридор, удостоверился в его утешительной безлюдности и вновь запер дверь на ключ.

Девушка уже сидела в одном из кресел гостиной, закинув нога на ногу, и дымила своим любимым «Житаном». Юлиус поначалу недоумевал: как такое нежное с виду создание может курить такие крепкие мужские сигареты? Но когда это создание в первую же совместную ночь довело его до полного истощения, собственное недоумение показалось ему несколько преждевременным, – эта фотонная секс-ракета могла бы курить и гаванские сигары…

– Ну как, узнала что-нибудь интересное об этом супермене? – спросил Юлиус, устраиваясь на диване.

– По-моему, парень просто пришелся к случаю. Он – охранник какого-то банка в Петербурге, здесь – в отпуске…

– Для легенды не слишком складно, – заметил датчанин раздумчиво.

– Не думаю, что на него стоит тратить время…

Девушка затушила сигарету, встала, открыла холодильник, взяла банку пива, раскупорила с треском и, отхлебнув добрую треть, вернулась в кресло.

– Ты спала с ним?

– Спала, но не с ним, – рассмеялась Вика. – Я нашла себе партнера поинтересней. Во всяком случае, для тебя…

– Неужели с Кульчицким?

– Ну, положим, хозяину было не до секса. Он, как и ты, всю ночь, наверное, изводился от тяжких дум…

– Так с кем же? – не утерпел Юлиус.

– С администратором «Амфитриты» Анной Сергеевной Берг! – отчеканила девушка и опять рассмеялась.

– Как! С этой снежной королевой?! – покачал головой Юлиус. –

Мне она не показалась розовой… И кто, прости за любопытство, был у вас за мужчину?

– У нас с ней обоюдоострая любовь! – усмехнулась девушка по-русски (до сих пор разговор шел на английском, – это было одним из условий, на которых Вика согласилась сотрудничать со Стеренсеном; другим условием была ее поденная оплата, премия в случае успеха всего предприятия, а также – отдельной строкой – ее интимные услуги нанимателю или тому, на кого последний укажет; дело в том, что Вика мечтала поступить в Карлайлский университет).

– Ты думаешь, она в курсе всех его дел? – усомнился Юлиус.

– Всех или не всех, но она была его невестой и об «Амфитрите» знает всё!

– Что именно?

– Если бы она была такой доверчивой дурой, то вряд ли работала там, где работает. Но из некоторых ее слов и интонаций я заключила, что Кульчицкий не единственный владелец клуба, не исключено, что он не более чем подставное лицо.

– Кто же настоящий владелец? – встрепенулся журналист. – Неужели тот плешивый толстяк?

– Вот и я так подумала…

Девушка допила пиво, закурила.

– Но когда я навела ее на разговор об этом потрепанном остряке, ее тон показался мне пренебрежительным…

– Насколько я успел заметить, – улыбнулся датчанин, – русские вообще склонны отзываться о своих начальниках не слишком лестно. По крайней мере, за глаза.

– К Анне это не относится, – возразила Вика. – Например, о Кульчицком она говорила как о дельном, компетентном, но не очень далеком человеке…

– В смысле общей культуры, эрудиции? – пожелал уточнить иностранец.

– Я не совсем поняла твой вопрос…

– Я имел в виду недалекость Кульчицкого, – тщательно подбирая слова, пустился в объяснения Юлиус. – Поскольку я собираюсь иметь с ним дело, мне хотелось бы знать точно, в чем именно он недалек: в русской поэзии, камерной музыке, фресковой живописи, или у него не все в порядке с чувством юмора, или он в целом глуповат?

– Господи, Юлиус, ну и каша у тебя в голове! – фыркнула девушка на родном языке.

– Каша? What do you mean? – уточнил датчанин, машинально дотрагиваясь до виска. – Porridge?[32]

– Каша – это не обязательно жидкая овсянка, сэр. Каша – это в данном конкретном случае is a jumble in your head[33].

– OK, пусть так, – не стал препираться Юлиус. – Но извини, я все равно не понял, в чем же этот чертов Кульчицкий недалек.

– В сексе он недалек, в сексе! Представляешь, застал свою невесту в собственной постели с девушкой и вместо того чтобы присоединиться третьим, совсем даже не лишним, устроил сцену ревности, расторг помолвку, словом, показал себя сущим дикарем!..

– В самом деле? – поразился журналист. – А с виду такой плейбой…

– Ну, дорогой мой, с виду ты тоже размазней не кажешься, – хохотнула девушка.

– Раз… маз… – попытался повторить Юлиус, но тут же отказался от этой затеи. – Опять каша, да?

Вика так и покатилась. Уморят ее эти иностранцы, ей-богу!

Иностранец, сохраняя спокойствие, встал, подошел к холодильнику, достал еще одну банку пива, откупорил и подал девушке. Не сказать чтоб сразу, но, в конце концов, пиво свое воздействие оказало: от веселья отвлекло, на деловой лад настроило.

– Знаешь, чья она племянница?

Девушка безжалостно выдержала драматическую паузу, в течение которой датчанин успел трижды вымолвить «no», «nej»[34], «нет» и столько же раз отрицательно помотать головой.

– Лядова!

– Лъядоува? – недоуменно повторил Юлиус. – Лъя… Погоди, погоди… Это ты Саймона Лъядоффа, фармацевтического магната имеешь в виду? Русского финансового медведя, как его пресса окрестила?

– Как его там ваша пресса окрестила, – не знаю. Но это тот самый Лядов, который миллиардер. А моя Анна Сергеевна – его родная племянница!

– О, мой Бог! – подскочил датчанин. – О, черт! О, дьявол! И ты мне столько времени морочила голову своим Кульчицким?! Это же бомба! Причем не простая, а ядерная! Знаменитый русский миллиардер, филантроп, содержащий за свой счет несколько лечебниц для наркоманов…

…И, не сдержав эмоций, Юлиус подскочил к девушке, подхватил ее на руки и закружил по комнате, что-то невпопад напевая на родном, на непереводимом, на датском. Гостиной им не хватило, пришлось приобщить к веселью спальню. В конце концов они упали на кровать и расхохотались.

– Ну как, Юлик, заслужила я премию? – поинтересовалась первым делом девушка, справившись со смехом.

– Как это у вас говорят? – скандинав вновь был серьезен, собран, целеустремлен. – Не говори хоп, пока не перескачешь…

– Не перепрыгнешь, – механически поправила девушка.

– Возможно. Хотя я не вижу разницы: что скакать, что прыгать, – одинаково опасно. Сначала сделаем дело, и если в это действительно замешана такая личность как Лъядофф, твои премиальные будут удвоены, Виктория. Обещаю!

– Дай-то Бог, – вздохнула мечтательно девушка.

Юлиус встал, оправился, взглянул на часы.

– Извини, Вика, но через два часа у меня назначена важная встреча. Мне необходимо сосредоточиться, подумать…

– Намек поняла, выметаюсь.

Девушка подошла к зеркалу в прихожей, поправила прическу, усмехнулась.

– Только зря ты меня, босс, опасаешься: мужчины в плане секса меня теперь не интересуют.

– Я понимаю, – обеспокоился босс. – Но как же наш контракт? Вдруг обстановка потребует, чтобы ты обратила внимание на интересующего меня парня…

Девушка от смеха едва не сложилась пополам, маша в изнеможении руками, – как машут на завзятых шутников невинные жертвы их остроумия, – Господи, все же какие вы, интуристы, чудные и скучные ребята!

Юлиус хотел, было, указать ей на явное противоречие, содержащееся в ее несправедливом высказывании, истинность которого опровергал ее же смех, но, решив, что это может лишь нежелательно удлинить ее визит, молча проглотил возражения. Ему не терпелось остаться одному, чтобы хорошенько обдумать создавшуюся ситуацию, уточнить варианты, следующие из факта (факта ли?) причастности Лъядоффа к «Амфитрите». На первый взгляд кажется, что это слишком мелко для воротилы такого масштаба. Но если учесть, сколько подобных заведений человек с финансовыми возможностями Лъядоффа может открыть по всему побережью, причем не только России, но и Грузии, Украины, Румынии, Болгарии, Турции, то… дух захватывает! Это действительно будет термоядерная бомба! Мировая сенсация! Невероятный успех! Юлиус Нагель Стеренсен, лауреат Нобелевской премии! Звучит?

Почему нет? И не такие имена звучали.

5

Лейтенант муниципальной полиции Сергей Рябько продолжал томиться все в том же положении сидя, без права водружения усталых ног на бесполезный стол, но теперь уже в районном отделении милиции, а именно в дежурке, дожидаясь пока оформят гавриков, взятых за драку на городском пляже. В одной руке он держал крышку термоса с дымящимся кофе, в другой – бублик, которым благодарно давился, не решаясь пренебречь гостеприимством дежурного. Вообще-то Рябько предпочитал под это дело, то есть под кофе, умять парочку Биг Маков, но в чужой монастырь, как говорится, со своим меню не суйся. В смысле – жри, что дают. Вот он и жр… жует, недоумевает: как этим питаться можно? И даже жалеет: бедные менты!..

– А парень этот… Как его?.. Суров? Не пострадал? – спрашивает он, дождавшись очередной паузы в телефонных переговорах дежурного.

– Игорек-то? – весело уточняет дежурный и восхищенно качает головой. – Ни единой царапины, браток, ни единой! Так что все эти разговоры, что будто там, в «Амфитрите» дело нечисто, что подстроено, – в пользу бедных, братишка, в пользу бедных, я тебе говорю. Не знаю, где он служит, может, в банке, может, еще где, но дело свое этот парень знает четко. Профессионал!

– А как же тогда заява от пострадавшей, что будто насильник он, маньяк?

– А никак. Мы его, само собой, поспрашивали, то да се, а он в отказ: кроме, говорит, прелюбодеяния, никакого криминала. Пробовали нажать, – без толку. Молоток! Да и честно говоря, на хрена такому гарному хлопцу к насилию прибегать? Да за ним любая баба бегом побежит, ему даже свистеть не придется…

– Адвоката не требовал?

– Хорошие вопросы задаешь, товарищ коп! В том-то и дело, что нет. Ребята даже сами намекать стали, мол, не угодно ли защитничку звякнуть, обстановочку доложить? А он им на это просто так отвечает: «Зачем он нам нужен? Только мешать будет. Вы, говорит, я вижу, ребята толковые, сами разберетесь. Если, конечно, захотите…» Нет, ты понял? Если, говорит, захотите! – и дежурный, не справившись с чувствами, вновь восхищенно покачал головой.

– Вижу, приглянулся он вам, – заметил Рябько. – Что ж вы его под залог не отпустили?

Дежурный помрачнел, потянулся к телефону, буркнул что-то в трубку, помолчал, вернул трубку на место.

– Угря из прокуратуры знаешь?

– Еще бы! Сегодня про холяву и гамбургский счет соловьем у нас разливался…

– Во-во, он самый. Приперся со следаком, лапу на дело наложить пытался. Не вышло. Тогда совет дал. Толковый. А подсадите-ка вы, говорит, этого героя к тем чернопопеньким, которых он вчера в «Амфитрите» уделал. Мол, заодно и выясним: был сговор, не было сговора. Может, говорит, и национальность попутно определим. А то я краем уха, говорит, слыхал, что «смежники»[35] этими хлопцами очень заинтересовались. Простая, говорит, логика: коль по-русски ни бум-бум, значит, из дальнего они зарубежья…

– Подсадили?

– А куда денешься? Два раза подряд ему не откажешь. Он наверняка с этим сюда и перся, а следака так, для понта с собой прихватил. Хитрозадый товарищ…

– Ну и?

– Ну и, – грустно передразнил дежурный. – Сидим, ждем-с, аппаратуру казенную гоняем, тараканьи бега пишем.

– А дело кто ведет, Мамчур?

– Так точно, Мамчур. Ежели тебе требуется лично Игорька допросить, то придется проявить уважение к товарищу капитану…

– Это как, с водочкой-селедочкой, что ли?

– Можно и с ней. Но лучше с коньячком. Наполеона он любит – страсть! Но и «Ахтамарчиком» ереванского разлива тоже не побрезгует…

– А если мне только копия с протокола допроса нужна, тогда как?

– Тогда не знаю, не знаю, – улыбнулся дежурный улыбкой лукавой, настораживающей. – Это ж такая мелочь, что можно и полюбовно решить, а можно и месяца два дожидаться пока в рабочем порядке из нашего ведомства в ваше перешлют.

– Узнаю родимые порядки, – не сдержал сарказма Рябько.

– А то у вас, в вашей мумиусыпальной полиции другие, – не поскупился на ответную любезность дежурный.

– В какой полиции? – вздернулся полицейский.

– В муниципальной, а что? – едва не свалился со стула от недоумения милиционер.

– Да так, ничего, послышалось… Аргутинов-то хоть у себя или тоже на обеденном перерыве?

– Аргутинов у нас трудоголик, времени зря не теряет, почитай круглые сутки с наркоманией воюет. И, кстати, очень не любит когда ему мешают…

– А ты все-таки звякни ему. Скажи, что Сергей Рябько спрашивает. По десятиминутному делу…

– Ну, если только дело государственной важности, – пробормотал дежурный, берясь за трубку внутреннего телефона.

– Товарищ капитан? Это дежурный по отделу старший лейтенант Ферапонтов беспокоит. Тут у нас гость из конкурирующей фирмы… Да-да, из полиции… Он самый. А как вы догадались? Ах, в окошко увидели. Тогда ничего, тогда бы и я догадался…

– Второй этаж, кабинет номер двадцать четыре, – сухо сообщил дежурный, кладя трубку на рычаг. И, не сдержав легкой обиды, все же позволил себе проворчать вслед удаляющемуся Рябько, что, мол, мог бы и не темнить, сразу сказать, что ты тот самый мент, с которым Аргутинов вместе в Штатах стажировался…

В тесном кабинете, заставленном крепкой казенной мебелью, находилось четверо: сам Аргутинов, два лейтенанта и какой-то молоденький паренек, очевидно, задержанный либо подследственный. Аргутинов встал, пожал руку, молча указал на стул в торце своего стола, наискосок от задержанного. Вид у капитана был как всегда непроницаемый, чего нельзя было сказать о его помощниках, смотревшихся несколько озадаченными и нервными. Паренек на их фоне казался воплощением легкомыслия и беспечности: эдакий голенастый, кадыкастый, и, по всему видать, языкастый д’Артаньян накануне своего выезда в Париж, к местам будущей боевой славы. На наркомана он не походил, хотя кто их, торчков, разберет…

Аргутинов сел, заглянул в бумаги, пошелестел, нашел искомое, произнес, не поднимая головы:

– Давай, Владимир, продолжим вот с этого места, цитирую:

«Когда общество так называемых нормальных людей справится с наркоманией, пьянством и табакокурением, оно примется за тех, кто неправильно питается, неправильно мыслит, неправильно чувствует». Конец цитаты.

– Господин капитан, – сказал паренек неожиданным басом, – может, вы нас представите сначала? Кстати, это соответствует Женевской Конвенции…

– Володя, не наглей, – строго сдвинул брови на переносице Аргутинов.

– А, понимаю, – усмехнулся Володя, – каждый имеет право хранить свое инкогнито от сглазу…

– Рябько моя фамилия, – скривился Рябько, найдя шутку плоской.

– С мягким знаком или без? – оживился паренек.

– А тебе какая разница? – удивился один из лейтенантов.

– Да, в общем-то, никакой, но хотелось бы все же знать, чему обязан человек своей звучной фамилией: оспе или…

– Белобородов! – прикрикнул капитан.

– И было мне видение, и сказал мне Господь: Много глупостей в сердце человеческом, и глупейшая из них та, которую мудростью почитает. Итак, не подавляй в себе того, что молва числит греховным, незаконным, противоестественным, ибо не ведаешь, что хуже: слушаться себя или молвы.

– Это он так наркоманию реабилитирует, – пояснил Аргутинов недоумевающему Рябько. – Идеолог хренов.

– Идеология – это по вашей части, господа милицейские, – возразил парнишка. – Ваша антинаркотическая пропаганда есть просто сотрясение воздуха, имитация бурной деятельности с нулевым результатом. Все равно как среди пингвинов проповедовать христианство. Кто из тех, кто решился испробовать наркотик, не осведомлен о последствиях? Все всё знают, но никого это знание не останавливает. Как вы думаете, почему?

– Потому что козлы! – убежденно воскликнул другой лейтенант. Рябько хихикнул, но тут же взял себя в руки, поспешив прикрыть легкий приступ неуместной смешливости уместным кашлем.

– Такой ответ тебя устраивает? – невозмутимо осведомился капитан.

– А вас? – не растерялся парнишка.

– Здесь я задаю вопросы!

– Задавайте, – пожал плечами задержанный.

Аргутинов внушительно откашлялся, пошуршал бумажками, вздохнул…

– Да что с ним цацкаться, товарищ капитан! – не выдержал паузы один из лейтенантов. – Всыпать ему по первое число и весь сказ!

– А не маловато будет? – усмехнулся Аргутинов, кивая на свой настольный календарь, где самодовольной «тройке» составлял компанию глупый «нуль».

– Вудро Вильсона на вас нет, лейтенант, – заявил задержанный.

– Кого на мне нет? – подскочил тот оскорбленно.

– Исиков! – одернул Аргутинов подчиненного. Затем перевел отяжелевший взгляд на парня. – Объяснись.

– Томас Вудро Вильсон, двадцать восьмой президент Соединенных Штатов, введением сухого закона положил начало американской мафии, в великой борьбе с которой американцы побили на сегодняшний день все рекорды кретинизма[36]. Один только закон этого техасского осла Глазго о контроле за наркотиками через ужесточение надзора за продажей пробирок и колб стоит многих томов психиатрических исследований[37], я уж не говорю о других, еще более невменяемых. Наркобароны нарадоваться не могут столь твердой решимости американцев иступляться в идиотии безнадежного противостояния и впредь. Ведь каждый конфискованный и уничтоженный героическими придурками грамм наркотика повышает рыночную стоимость оставшихся граммов, делает риск их изготовления, доставки и продажи оправданным. Искушение быстро и круто приподняться становится все более и более соблазнительным. Если ничего не предпринимать, оставить все как есть, и только и делать, что ужесточать законы в отношении торговли, распространения и употребления наркотиков, да увеличивать государственные ассигнования на святую борьбу с ними, то в результате на земле нашей на матушке останутся одни наркоторговцы, наркоманы да наркоборцы. Все эти отделы, подотделы, управления и прочие конгрегации по борьбе с «незаконным оборот наркотиков» (для меня это звучит не менее дико, чем борьба с незаконным круговоротом воды в природе) есть не что иное, как святая инквизиция. Бороться надо за уменьшение побочных воздействий того или иного наркотика на психику человека, за сведение к нулю токсичности, привыкания, абстинентного синдрома… Вот, к примеру, вы, господин капитан, что выберете: гидролиз или трижды очищенную, десятилетней выдержки водку?

Парнишка умолк и выжидательно уставился на Аргутинова. То же самое проделали и все присутствующие, знавшие отнюдь не понаслышке об оригинальном хобби капитана – гнать в домашних условиях для личного потребления всевозможные водки, наливки, настойки, ликеры чистейшей выработки и двойной (если не тройной) очистки. Увлечение зашло уже так далеко, что помимо персонально разработанных этикеток для тех или иных марок и сортов, Аргутинов недавно заказал в стеклодувной мастерской несколько дюжин нестандартных бутылок, им лично изобретенных конфигураций и форм. Неизвестно, знал задержанный об этом хобби, или придуривался, будто не знает, но он, окинув несколько удивленным взглядом физиономии присутствующих, поспешил продолжить.

– Можете не отвечать, вопрос риторический. А бедному наркоману просто не из чего выбирать: колись, нюхай, глотай, кури что есть, да еще и Бога благодари, что хоть что-то есть. И стоит эта дрянь, – между прочим, вашими усилиями, господа, – куда дороже водки «Смирнофф» или коньяка «Хеннеси-Экстра»…

– Зато по шарам бьет не в пример чувствительней, – позволил себе вставить умное слово тот из лейтенантов, который не был Исиковым. – И от водки такого не натворишь, что твои корефаны наркоманы под балдой вытворяют.

– Что бы они ни вытворяли, – многообещающе улыбнулся парнишка, – ни Ленина, ни Сталина, ни Гитлера им не переплюнуть. А эти товарищи с геноссами даже водки не пили, были самые, что ни на есть, убежденные приверженцы «здорового образа жизни».

– И что ты предлагаешь? – вздохнул устало капитан. – Сделать весь мир вольным городом Амстердамом?

– Вот-вот! – подхватил почин начальства Исиков. – Они же там не просто так все позволяют, даже эти мерзкие ежегодные демонстрации в защиту наркоты[38], они с подходцем действуют. Желаете дурью маяться – пожалуйста. А потом кинется дошедший до ручки наркуша на попятную лечиться, тут-то они его своими ценами за лечение и допекут…

– Гы-гы-гы, – заржал задержанный. – Лейтенант, вы просто чудо! Вас бы с лекциями в Амстердам, – всех бы на уши поставили…

Лейтенант, было, напрягся, нахмурился грозно, однако, заметив улыбку на устах начальства, сменил гнев, если не на милость, тона нечто ее напоминающее. Отдаленно.

– Амстердам, Виктор Александрович, – возобновил свои разглагольствования задержанный, – лишь подчеркивает тупиковость ситуации. С одной стороны кровососы-наркодельцы, с другой – борцы-инквизиторы, а посередке – их общее порождение: горе-наркоманы, которые не принимают наркотик, тем более не вкушают его, но «ширяются», «долбаются», «обкуриваются», «вмазываются» и «догоняются». Они превращают божественную эйфорию в примитивный условный рефлекс: пожрать, посрать да уколоться стоит у них в одном физиологическом ряду. Ни души, ни мозга, – одни неисповедимые инстинкты. Истинные гомо сапиенсы, порожденье мирового сообщества вселенской дури. По большому счету такие наркоманы очень выгодны некоторым государственным структурам, ведь ими так легко манипулировать, достаточно лишить их марафета, помучить в ломках и они пойдут на что угодно, лишь бы «поправиться». Вот если бы общество анонимных наркоманов вместо того, чтобы избавлять «оступившихся» от «наркотической зависимости», «возвращать падших» к «нормальной жизни» в этом ненормальнейшем из миров, попыталось бы помочь наркоманам научиться извлекать из эйфории не животное наслаждение, но духовное понимание и прозрение, то вряд ли его анонимность не была бы немедленно раскрыта и осуждена обществом «нормальных людей». Ведь «излечиться» все же легче, чем научиться мыслить широко и неординарно, овладевая в процессе постижения высоких истин эйфории навыком их приведения в интеллектуально-божественное соответствие с мелкими правдами стадного жития. Ибо наркоман, умеющий извлекать из кайфа нечто большее, чем кайф, никогда не нарушит детские табу и нормы общества, в котором ему выпало физически пребывать, – зачем орлу вмешиваться в распорядки муравейника? Однако общество делает все возможное, чтобы таких наркоманов не было. Его вполне устраивают примитивные наслажденцы, которые своим видом и поведением оправдывают негативное отношение к ним. Взгляните, люди добрые, какой он грязный, глупый, преступный и доступный для любых искушений дьявола! Поможем ему обрести вновь образ Божий, образ человеческий, такой как у нас! Ибо и мир наш хорош, и сами мы прекрасны, и станем еще прекраснее, когда, наконец, покончим с наркоманией, пьянством, буйством, табакокурением, завистью, тщеславием, национальными предрассудками, сословным чванством, половыми извращениями и неправильным питанием. Как только, так сразу – прилетит птичка каганочка и торжественно проверещит о своем благополучном прибытии…

– Слушай, парень, а ты часом не под балдой? – обеспокоился Исиков с притворным состраданием.

– Поверьте, я глубоко тронут вашим участием, лейтенант, и в порядке ответной любезности могу сказать, что, мучительно скорбя о вашей духовной ограниченности, все же отношусь к вам с искренней симпатией. Если этого недостаточно, давайте вашу баночку, – всегда готов поделиться мочой с родной милицией…

И парень с подкупающей непосредственностью полез расстегивать себе ширинку, за что схлопотал нехилый подзатыльник от нервного лейтенанта.

– Ну вот! – воскликнул пострадавший с веселой бесшабашностью. – А я еще, дурак, сомневался, думал, опять на Россию на матушку собак вешают. Оказывается ни хрена подобного, святую правду клевещут!

– Товарищ капитан, да он же под балдой! – воззвал Исиков к начальству. – Видите, совершенно неаденквантная реакция!

– Не аден-какая? – переспросил задержанный, дрожа губами от еле сдерживаемого смеха.

– Неадекватная, Белобородов, неадекватная, – удовлетворил праздное любопытство задержанного невозмутимый капитан, а озадаченному Исикову мягко объяснил, – Ошибаешься, лейтенант, он как раз по делу отреагировал: приравнял твой отеческий подзатыльник к бесчеловечной пытке.

– Как это? – опешил Исиков.

– А так. Недавно Международная Комиссия по правам человека в ООН-е доклад свой читала, ну и доложила, что в России милиция систематически пытает задержанных. Очень уж там по нашим задержанным убиваются, по ночам от сострадания глаз не смыкают…

– Выходит, я – палач?!

– Я пошутил, – поспешил разуверить нервного лейтенанта Белобородов. – Ну какой же вы палач? Вы, господин лейтенант, есть защитник общества от белой, пегой, бурой, зеленой и малиновой смертей! Именно благодаря вам и вашим товарищам по святой борьбе среди отдельных граждан нашего района все еще встречаются люди, не страдающие наркотической зависимостью, следовательно, ведущие совершенно здоровый, абсолютно нормальный, официально одобренный образ жизни. И что бы с ними было, если бы вы, господа сотрудники отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, не перехватывали столько дури, сколько вам позволят перехватить! Не сажали на скамью подсудимых мелких барыг и жалких кустарей-одиночек! Не висели бы дамокловым мечом над каждым крупным наркодельцом, отравляя вечным страхом их постыдное благополучие?..

– Исиков! – гаркнул Аргутинов так, что стекла в окнах звякнули. – Охолонись… А лучше пойди перекуси, а то ты слишком нервный, когда голодный…

Напор Исикова, пытавшегося вырваться из братских объятий сослуживца, заметно ослаб, речь приобрела членораздельность.

– Ну и выдержка у вас, товарищ капитан!.. А тебе, чмо обдолбанное, зачтется… Можешь челюсть заранее заказывать… Пусти, Джанаев, – последнее относилось к обнимавшему сослуживцу. Джанаев отпустил. Исиков вышел, даже не хлопнув дверью.

Помолчали. Пообсмотрели углы комнаты. Благо было их ажцелых восемь, всем хватило.

– Белобородов, – нарушил молчание капитан, – ты вроде бы парень неглупый. Как ты думаешь, почему я сижу и слушаю всю эту твою ахинею? И заметь себе – терпеливо слушаю…

– Не надо, капитан, – вздохнул задержанный и глаза его опечалились. – Вы прекрасно понимаете, что это не ахинея, а истинная правда. Если хочешь освободиться от невыносимого гнета, нужен гашиш…

– Не передергивай, Владимир, и не коси под идиота, словно ты не понял, что для Ницше, которого ты процитировал, таким гашишем была музыка Вагнера…

– Я и говорю, – вскинулся Белобородов, – не их поля вы ягода, капитан!

– Ну и не вашего кустарника малина, – не принял комплимента Аргутинов.

– Не клевещите на себя, Виктор Александрович, не надо. Признаюсь, я тоже сперва подумал, что вы слушаете меня, но не воспринимаете по существу, а только в обход, – как «вражескую пропаганду». Что думаете не о том, есть ли зерно истины в том, что я несу, а о том, где и у кого я всего этого набрался, и как бы на него вам выйти, выследить, схватить, припаять срок и отправить по этапу…

– Именно в этом и состоит моя работа: выследить, задержать с поличным и так далее. Наркотики делают личность бесполезной для общества…

– Наоборот, капитан, это общество своим бездумным отношением к наркотикам делает себя бесполезным и даже вредным для думающей личности…

– Это для кого, для орлов, которым до фени дела муравейника? – уточнил Аргутинов.

Юноша запнулся, зарделся, обескуражено покачал головой.

– Да… Вы, капитан, и с виду не просты и изнутри далеко не элементарны. Вы не из тех, кто связал свой интеллект в узел одной извилины и дал полную свободу остальным членам. Но вы, к сожалению, все еще остаетесь в рядах тех, кто слишком всерьез воспринимает свой организм, в особенности те его требования, над которыми не приходится ломать головы. Вы все еще лелеете мечту о себе, как о некоем органическом целом, и игнорируете все, что в примитивную схему индивидуальности не вписывается. Вся ваша диалектика имени печально небезызвестного Гегеля умещается в прокрустово ложе простейших двучленов: «я – не я», «жизнь – смерть», «дух – материя» и так далее, в том же гемютном немецком душке. Потому вами и правят две такие примитивности как Телесная Любовь и Желудочный Голод. Вам других правителей и не нужно, вам бы с этими справиться. Оттого все ваши благодеяния начинаются и заканчиваются одним и тем же: задать корму голодному. На то, чтобы угостить насытившегося беднягу любовью самой дешевой проститутки, сострадания уже хватает. На вашей убогой шкале ценностей это дело помечено как излишество… Вам, капитан, страшны не наркотики и не примитивные наслажденцы-наркоманы, но последовательное и осмысленное игнорирование ваших так называемых ценностей. Вы панически боитесь потерять свои ориентиры, лишится помочей вашей псевдогармонии, остаться без пространственных и временных привязок, к которым вы так прикипели душой, что уже и не сомневаетесь в их безусловности. Time is money[39], – вот закономерный итог вашего образа жизни, точнее: способа функционирования. Разве ваши иерархические учреждения – не опиумные видения ущемленных властолюбцев-крахоборов? Взгляните на политиков, капитан! Разве они в своем уме? То есть они-то, конечно, в своем, но можно ли эту маниакальную страсть к власти, к публичному фигурированию, к отвратительному лицедейству, к мерзкому интриганству, к смердящим тайнам полишинеля считать нормальным человеческим состоянием? Почему бы не признать стремление к власти (от которого бедное человечество страдает неизмеримо больше, чем от наркомании, алкоголизма и табакокурения вместе взятых) антиобщественной паранойей, социальным недугом вроде шизофрении, педофилии или скотоложства? Или хотя бы административно наказуемой привычкой? Хочешь пролезть в депутаты, становись на учет и плати штраф. Можно будет даже общество анонимных властолюбцев учредить. Двенадцать ступеней анонимного излечения от похоти командовать, вершить, руководить, напрягать подлый умишко «в масштабах мировой истории»… Спросите: как же тогда выбирать себе надзирателей? А очень просто: жребием. Поверьте, результат будет не хуже. Вместо этих паскудных выборов учредить лотерею, при которой выбор может пасть на любого совершеннолетнего гражданина страны…

– Вавилонская лотерея вместо всеобщего избирательного права? – не поверил своим ушам лейтенант Рябько.

– О! – воскликнул паренек, уважительно взглянув на полицейского. – Нас, оказывается, тут трое…

– Каждая кухарка может управлять государством, – улыбнулся Аргутинов.

– Не вижу, чем кухарка хуже мента, гэбэшника, партработника или даже хозяйственника со словарным запасом Эллочки-людоедки? У хорошей кухарки по крайней мере на кухне порядок и еда вкусная… А то врубишь ящик, а там две беспардонные головы дискутируют. Прислушаешься: так и есть, – битва интеллектуальных гигантов: кто кого пересрет…

– Вот лафа-то наркушам будет, если жребий на кого-нибудь из них укажет, – позволил себе реплику Джанаев.

– Зришь в корень, Руслан, – похвалил начальник подчиненного.

– Между прочим, один очень манерный француз сказал, что те, кто прибегает к яду, чтобы мыслить, вскоре разучиваются мыслить без яда. На самом же деле тот, кто привыкает мыслить, тот привыкает к яду. Наркотик лишь придает мысли, по природе своей стремящейся к беспощадным выводам и бесстрашным сентенциям, толику необходимой снисходительности, ибо, как сказал один мудрец: великодушный опиум развивает в людях дух вселенского милосердия и братства!

– Значит, это ты вселенским милосердием довел бедного Исикова до нервного припадка? – уточнил капитан, однако ответа получить не успел, – в дверь кабинета постучали, затем ее приоткрыли и женским голосом вызвали Аргутинова на минутку.

В отсутствие начальства лейтенант Джанаев решил взять инициативу в свои руки и для начала определил задержанного «болезнетворной бактерией в человеческом обличье», с чем последний немедленно согласился, присовокупив, что для такой бактерии это самое подходящий облик. Джанаев посоветовал задержанному прекратить гнать фуфло для отмазки и ради своей же пользы, не сходя с места, признаться, где он взял дурь, которую у него конфисковали, на что гонитель фуфла не преминул заявить, что принадлежность найденного у него вещества к дури следует еще доказать, но что в любом случае улика, добытая незаконным путем (а несанкционированный обыск является нарушением прав человека, гарантируемых конституцией), не может быть использована обвинением в суде. Неизвестно, до каких юридических тонкостей допрепирались бы молодые люди, и как эти тонкости сказались бы на душевном расположении одного и физическом самочувствии другого, если бы капитан Аргутинов не вернулся на свое рабочее место и своим удрученным видом не положил бы конец бесплодной дискуссии.

– Джанаев, – приказал капитан, – проводи задержанного в лабораторию: пусть приведет свою угрозу в исполнение…

– Так и знал, что без моей мочи вам не обойтись!

– Разговорчики! Встать! Руки за спину!.. Товарищ капитан, может, в браслетики его?

– Ты его переоцениваешь, Руслан. Он только болтать мастер, а так – милый послушный мальчик. Не так ли, Белобородов?

– Ну вот, началось, – вздохнул милый и послушный. – Психологическая обработка… Я понимаю, словоохотливость, конечно, признак нечистой совести, но не уверен, что молчание – свидетельство ангельской невинности. Вы бы проверили, капитан, вашего гостя на предмет звукозаписывающей аппаратуры, или он по вашему приказанию нас для вечности запечатлевает?

Рябько слегка порозовел и не слишком убедительно усмехнулся: ну и фру-укт!..

– Пошевеливайся, – поторопил паренька Джанаев. – Топай, давай, ходячая ложь, пердеж и провокация…

– Я тащусь, следовательно, существую, – пробормотал задержанный, скрываясь за дверью.

Аргутинов встал, запер дверь на ключ, затем бережно извлек из нагрудного кармана крошечный целлофановый пакетик с белым порошком внутри.

– Попробуй, Серега, на язык. Надеюсь, вкуса еще не забыл?

Рябько не забыл. Но вкус этого порошка был странен.

– Кокосовая стружка, что ли?

– Если бы она, – вздохнул Аргутинов, устало прислоняясь к столу. – А вот ответ из лаборатории, полюбуйся…

Рябько взял бумажку, полюбовался, прочитал, вскинул бровь, перевел удивленный взгляд на капитана.

– Хочу просить санкции на обыск дома этого болтуна… Если анализ мочи ничего не даст, ничего другого не остается… Как думаешь, может, этот пакетик в краевое управление отослать?

– Розыгрыша не боишься?

– Боишься? – усмехнулся Аргутинов. – Да я бы, Серега, литр лучшей своей настойки поставил тому, кто убедил бы меня в этом.

– Неужели все настолько серьезно, Виктор?

– А ты думал, почему я так обрадовался твоему приходу?.. Да на этом парнишке полгода назад пробы ставить было негде: все руки-ноги исколоты… Торчок со стажем. Лет с тринадцати начал всякой дрянью баловаться. На учете у нас без малого пять лет состоит. Но везло обалдую, ни на чем серьезном не попался. Да и вряд ли приторговывал, – папаша у него мужик зажиточный, официальный дилер то ли «Хонды», то ли «Тойоты», то ли всех японских автофирм на побережье…

– А сынок что, тунеядствует?

– Представь себе, учиться в Медицинском колледже.

– Не на фармакологическом ли факультете? – сощурился догадливый полицейский.

– На нем на самом, – кивнул капитан.

– А не лучше ли будет отпустить его наружке на поруки, а Вить?

– Конечно лучше. Только где мне столько топтунов взять? Разве что ты пособишь, Серый. Зря, что ли я тебе радовался?

Рябько для начала слегка призадумался, затем уже всерьез приналег на соображалку. О неприязни между Мамиконцевым – начальником аналогичного отдела в муниципальной полиции – и Аргутиновым знали даже в крайцентре. Самому Рябько этот Мамиконцев тоже не нравился: выскочка, карьерист, близкий дружок Угря… Не афишируя, несмотря на полученный от шефа карт-бланш, помочь Вите не только можно, но и нужно. Ведь и ему, Рябько, без его помощи в этом деле с Суровым не обойтись…

– Ну что? – усмехнулся Аргутинов. – Всё прикинул? Тогда давай, выкладывай свои условия. Наверное, Сурова хочешь допросить?

Рябько не успел ни сказать, ни кивнуть, – по всему зданию пронесся, в уши врезываясь, сигнал тревоги. С громким щелчком включился репродуктор под потолком и заполошным голосом дежурного сообщил о ЧП в СИЗО: капитан Мамчур взят постояльцами третьей камеры в заложники.

– А кто у вас там, в третьей? – крикнул Рябько, поспешая за Аргутиновым, успевшим вооружиться табельным «Макаровым» и холодным взглядом охотника на крупную дичь.

– Условие там твое сидит, мать его перемать…

6

Игорь сидел на нарах, подобрав под себя ноги, закрыв глаза, и старался успокоиться. Проколоться он не мог. Не на чем ему прокалываться. Никто его здесь не знает, включая его самого. Обычная проверочная подлянка. Не станут же они, в самом деле, нахалку ему шить, в маньяки рядить… По логике – не должны. Впрочем, с ментами на логику надежда слабая. Вдруг у них месячник борьбы с маньяками… Стоп! Что я только что вспомнил? Ментов? Логику? Несовместимость одного с другим? Точно!.. Интересно, я об этом и раньше знал или это вывод из недавнего общения?.. В памяти стрёмно, как в пустыне… «Следуй в экстремальных ситуациях своим инстинктам: тело и мозг сами подскажут, что думать и как действовать». Следую… Эй, где вы там, мозги с телесами? Молчат голубчики. Должно ситуация не экстремальная, штатная – подумаешь, изолятор! От сумы да от тюрьмы… А вот это я уже помню, откуда вспомнилось, – из той брошюры от кассира казино, где я так «неожиданно» и круто приподнялся… Может, я и не Суров вовсе, а Хлестаков? Как его звали-то? Иван? Антон? Александр?.. Ау!.. Никаких ассоциативных подсказок. Глухо, как в танке. Или – в субмарине. We all live in a yellow submarine[40]… А может, и не live, может, я опять в беспамятстве очередном обретаюсь… А не продумать ли нам на всякий пожарный возможные варианты развития событий? Вариант первый. Ольга является в ментуру и забирает свою заяву назад. Если она, конечно, ее подавала, во что верится с трудом… Вариант второй. Прошусь на допрос, конвоира обезоруживаю, дежурного обезвреживаю и рву когти… Куда? В мотель, само собой… Под каким имечком я там зарегистрировался? Включаем зрительную память… Не включается, падла! Попробуем еще разок, авось получится… Опять пролет. Умные люди в таких случаях лупят по агрегату кулаком и матерят производителей. Но мы членовредительствовать не будем: репа у нас одна, в единственном экземпляре, без запаса комплектующих… Мы пойдем другим путем. Попытаемся для начала вспомнить название мотеля. Если мне не изменяет память… А если изменяет, то с кем? Кругом разврат, блуд и прочее богохулие в космических масштабах. То есть и в макро и в микро… Стоп, кажется, мы пришли. Почти туда, куда хотели. Мотель называется то ли «Звездная сыпь», то ли «Звездная россыпь». Еще чуть-чуть и мы из этой зрительной памяти-предательницы вытянем все до последнего бита…

Ключ звякнул, замок крякнул, дверь громыхнула и отворилась, явив необъятную физиономию сержанта.

– Суров, на выход!

Игорь неспешно встал, заложил руки за спину и двинулся вразвалочку к выходу. Может, все разъяснилось?

Однако повели его совсем не туда, откуда приводили. Причем втроем. Видать, уважают тебя, Игорь свет-Викторович… или как тебя там?.. Артисты: руки на кобурах, ушки на макушке. Можно подумать, если я вдруг решусь на второй вариант, кто-то из них успеет достать свою пукалку. Может, и успеет. Достать…

Дойдя до последней камеры в конце узкого коридора, остановились, прислонили конвоируемого, согласно инструкции, к стене, понаблюдали в глазок постояльцев, забренчали связкой ключей.

Реклама: erid: 2VtzqwH2Yru, OOO "Литрес"
Конец ознакомительного фрагмента. Купить полную версию книги.

Примечания

1

Как поживаете? (фр.)

2

То, что во фразу не захотели вписаться утонченные педерасты, считающиеся истинными авторами упомянутых стандартов, изобретенных ими в тяжком припадке женоненавистничества, свидетельствует скорее в пользу этой версии, чем против нее.

3

О Боже! О черт побери! (англ.).

4

Фу! (фр.).

5

О’кей (англ.).

6

Десятилетняя выдержка (фр.).

7

Ни мне, ни тебе (нем.).

8

Vous êtes malheureux arménian, avec de grandes idées et faible principes! A cause de, comme vous… nous… (rus.).

9

И ты, Брут? (лат.).

10

GSK – GlaxoSmithKline – британская фармацевтическая компания, имеющая представительства в 114-ти странах мира и 24 научно-исследовательских лабораторий.

11

BLOOM (англ.) – означает цвет, цветение, расцвет, расцветать.

12

Почему нет, леди и джентльмены? (англ.).

13

Честной игры (англ.).

14

Искаженное польское telefonować – звонить по телефону.

15

Текущий счет (польск.).

16

Тем более (польск.).

17

Говори помедленнее (польск.).

18

Бандиты (польск.).

19

Рестораны (польск.).

20

Ночной клуб (польск.).

21

Алло! Привет! (польск.).

22

Могу я вам помочь? (англ.).

23

Продиктуйте ваше имя по буквам, сэр (англ.).

24

Мне очень жаль (англ.).

25

Вы уверены? (англ.).

26

Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай! (англ.) (Из эпиграфа Джорджа Гордона Ноэла Байрона к роману А.С.Пушкина «Евгений Онегин»).

27

«Вверх» и «вниз» (англ.).

28

Поросенку от Лося (англ.).

29

Прошу не беспокоить (англ.).

30

Берегись! (англ.).

31

Я интересуюсь (дат.).

32

Что ты имеешь в виду? Овсянку? (англ.).

33

Кашу в твоей голове (англ.).

34

Нет (дат.).

35

«Смежниками» в милиции издавна называют сотрудников госбезопасности.

36

Согласно историческим фактам, идея «сухого закона» возникла у американцем под впечатлением Большой Российской Заварухи, иначе именуемой Октябрьской революцией. Американцы сочли, что главной причиной катастрофы послужил алкоголь и мудро решили, что лучше мафия, чем большевики.

37

В 1989 году техасский сенатор Б. Глазго провел через Сенат США закон о контроле над незаконным оборотом и производством наркотиков, по которому стали противозаконными покупки колб, пробирок и другого лабораторного оборудования без специального разрешения властей на каждую такую покупку.

38

По всей видимости, лейтенант Исиков имеет виду Legalize Street Party, – шествие протеста против всемирной борьбы с наркотиками, которое ежегодно 29 мая проводится в Амстердаме; напоминает знаменитый ежегодный берлинский Love Parade.

39

Время – деньги (англ.).

40

Все мы живем в желтой подводной лодке (англ.).